— Думаешь, он там? — с сомнением проговорил Иванушка.
— Может, там. А если нет — то мы обратимся к оракулу Ванады, принесем ей за него достойные жертвы, и, если снизойдет, богиня подскажет, где твоего Ликандра отыскать.
— Почему Ликандра?
— Но ты же сам сказал, что его прозвание — Волк. На нашем языке — Лик. Получается — человек-волк. Ликандр. Нормальное имя, которое, по крайней мере, без затруднений сможет выговорить даже ребенок. Не то, что это его иностранное. И кто только вам такие имена придумывает… Не встречал еще ни одного чужестранца с нормальным стеллийским именем…
Царевич хотел прокомментировать эту сентенцию, приведя примеры из своей недолгой, но богатой практики загранпоездок, но вовремя воздержался, а вместо этого попросил:
— Только можно побыстрее к этому оракулу сходить, когда приедем, a? Мы просто торопимся очень…
— Обязательно, — пообещал Трисей, и дружески похлопал Ивана по плечу. — Я сам выберу самого лучшего быка, которого ты предложишь Ванаде в жертву. А сейчас давай спать. Вон, все уже храпят — заливаются.
— Не все, — прислушался Иванушка.
Среди всеобщего торжества Опиума — бога сна и сновидений Стеллы — то и дело раздавались тихие не то поскуливания, не то повизгивания.
— Ты это о чем? — тоже прислушался Трисей. — А, об этом… Это этот стиляга Геноцид. Страдает. Хорошо я ему сегодня вломил. Не обращай внимания, Ион. Пошли спать.
— Но ему же больно!
— Ну, и что? Поболит, и перестанет. Ничего ведь не сломано… К сожалению. Через недельку как новенький будет. Нужен он тебе…
Но Иван его уже не слушал. Он пробирался между распластанными телами спящих, вслушиваясь и вглядываясь, и скоро нашел.
— Тебе очень больно? — склонился он над Геноцидом.
Тот сразу перестал стонать.
— Тебе-то что?
— Подожди, я тебе помогу.
— Как это ты мне поможешь? Ты что, чародей, что ли?
— Нет… Но я попробую… — и он осторожно положил на голову иолкца руки — сверху ту, что с кольцом — и попытался сосредоточиться, как учил их старый Ханс.
— Если ты чародей, то должен говорить волшебные целительные слова, — не унимался Геноцид. — Потому, что без волшебных целительных слов лечат только безродные проходимцы и шарлатаны. А ты и сам по себе-то совсем на чародея не похож, так, может, на лекаришку какого-нибудь, которого в приличном обществе и к лошади не подпустят, если лошадь чистых кровей, как, например, в конюшне моего отца, а их там знаешь, сколько? Несколько десятков! Вот понаехали тут всякие, ни снадобий, ни зелий, ни волшебных целительных слов не знают — полная темнота и отсталость, а туда же лезут…
Лукоморец почувствовал, как помимо его воли руки спускаются с макушки Геноцида к горлу, а пальцы начинают медленно сжиматься.
Откуда-то из темноты донеслось тихое ржание иолкского царевича.
Услышав это, Иванушка взял в руки вместо этого себя и попытался придумать какие-нибудь волшебные целительные слова, но вместо них на ум шло только одно. Что после недолгого умственного сопротивления и было произнесено над больным:
— У киски боли, у собачки боли, у Геноцида заживи…
* * *
К тому времени, как Серый и Масдай наконец просохли на жгучем стеллийском солнце, прошло два дня.
Сказать, что настроение у двоих было чернее той тучи, которая разразилась ураганом, забросившим их сюда — значит, не сказать ничего.
Во-первых, где находилось это «сюда», оставалось тайной за семью печатями, девятью пломбами и крупной надписью красными чернилами «Строго секретно». Причем, похоже, не только для них двоих, но и для стеллиандров тоже, потому, что за все это время, кроме вызывающе-непуганых перепелок, которых Серый сбивал камнями себе на пропитание, в этих дурацких горах на них не натыкалась ни одна живая душа.
Во-вторых, пропал Иван. Волк не видел момента, когда он пропал и ничего не слышал из-за грохота бури, но он готов был побиться об заклад, если бы знал такие слова, что его неповторимый царевич улетел за борт ковра при попытке кого-нибудь спасти.
И, в третьих, этим «кем-то» (второе пари!) наверняка был этот болтливый Иран. Или Бутан. Или как его там. Впрочем, он тоже пропал, и это был единственный крошечный плюсик во всей этой гнусной истории с исчезновениями.
Утром третьего дня, позавтракав опостылевшей перепелкой без соли, Серый мысленно подвинул с первой позиции списка под заглавием «Чтоб я еще раз это съел!» пикантный сыр с запахом ископаемых носков, внес туда эту злополучную птицу, затоптал старательно остатки костра, взгромоздился на Масдая и сказал волшебное слово «Поехали!».
И, естественно, ответом на него было не менее традиционное «А куда?».
— Ну, если ты часом знаешь, где наш Иванушка…
— Не знаю. Но, кажется, кто-то когда-то упоминал о каком-то волшебном устройстве, при помощи которого…
— Дохлый номер, — вздохнул Волк. — Пробовал. Не берет.
— Что «не берет»?
— След. Наверно, сломался, пока плавал у меня в кармане. Или слишком далеко нас друг от друга занесло. И, поэтому, если у тебя есть какие-нибудь идеи на предмет нахождения пропавших царевичей…
— Нет.
— А ты вообще раньше в этой Стелле был?
— Нет. И ничуть о том не жалею, — сухо ответил ковер.
— Понятно. Ну, тогда давай полетели просто вперед, над верхушками деревьев, а я буду смотреть вниз — может, дорога какая-нибудь попадется, или тропинка там…
— А если это — необитаемый остров?
Серый на мгновение задумался.
— Тогда мы будем облетать его по кругу, вдоль, поперек и по диагонали, пока такая тропинка не ПОЯВИТСЯ, потому, что над морем я больше НЕ ЛЕТЕЦ.
Тропинка обнаружилась довольно скоро — часа через два полета по прямой.
— Следуй вдоль нее! — приказал Волк.
— А куда? Направо или налево?
— Какая разница! Все равно куда-нибудь, да попадем!
— И все-таки?
— Масдай, какой ты нудный! Ты почти заставляешь меня пожалеть, что я оказался в твоей компании, а не с Ираком.
— Почему «почти»?
— Потому, что на тебе путешествовать все-таки немного удобнее!
— Спасибо!
— На здоровье! Поехали направо.
— Ну, направо, так направо. Хотя, откровенно говоря, я было подумал, что ты захочешь спросить, где мы находимся у того старика, — пожал кистями ковер и заложил вираж.
— Постой! У какого старика?
— У того. Который отдыхал там под оливой. Ну, да хозяин — барин, и вообще, какое мое дело, и так куда-нибудь да попадем…
— МАСДАЙ! — страшным голосом проговорил Волк.
— Понял, — без задержки изменил курс ковер на сто восемьдесят градусов.
При ближайшем рассмотрении старик казался скорее мертвым, чем отдыхающим. Запавшие глубоко глаза, ввалившиеся щеки и тощие руки и ноги, выставляющиеся из-под длинного балахона, а также отсутствие сумки, наводили на мысль о том, что собирается умереть он от голода.
Волк, назвав тихонько себя болваном стоеросовым за то, что выбросил остатки перепелки, снова поднял в воздух Масдая и нарвал неподалеку с самой верхушки дерева полый плащ желтых бархатистых слив.
«Жердель,» — всплыло откуда-то нелукоморское слово. «Это — жердель. Что бы это ни было. А растет она на жердях. Поэтому так и называется. Значит, тут земля плодородная. Воткни жердь — вырастет жердель.»
— Давай вниз, ищи дедка.
— А чего его искать… Убежит он, что ли… Если и убежит, то только туда, где его уж никто не догонит…
— Вон он. Кажется, от твоего ворчания проснулся. Эй, дедушка! — крикнул Серый, мягко спрыгивая на землю. — Айда жерделей есть!
— Нет!!!
Реакция старичка была такой, как будто отрок Сергий предложил ему отведать не ягоду, а живых гадюк.
— Да ты не бойся — она съедобная! Даже вкусная! Вот, смотри, — и Волк отправил себе в рот одновременно парочку и сочно ими зачавкал.
— Не подходи ко мне!!! — заломил старик руки. — Умоляю, не подходи!
— Да ты чего, дедуль, — озадаченно выплюнул косточки Волк, сбив на лету овода.
— И не дедуль я тебе! — гордо выпрямился ходячий скелет с бородой.
— Да я знаю… Мой дед — абсолютно нормальный человек. Я же просто так тебя назвал… Из уважения… А чего к тебе подходить-то, кстати, нельзя? Ты что — заразный?
— Я не заразный, о дерзкий юноша. Я проклятый, — опустился старик бессильно на камни.
— Проклятый? Кем?
— Златострелым Полидором — бессмертным богом Мирра, да наполнится его чаша нектаром…
— За что? — спросил Серый — «Мистер Тактичность».
— О, горька моя судьба, — всхлипнул старик. — Пожаловал как-то раз ко мне в гости овцекудрый Полидор. Принял я его как самого почетного гостя, какой когда-либо являлся ко мне во дворец. И так понравилось ему мое обхождение и гостеприимство, что попросил он меня пожелать, чего душе угодно — любое мое желание пообещал он выполнить. И я, презренный скупец, в гордыне своей попросил его, чтобы все, к чему я только не прикоснусь, превращалось в чистое золото.
