Всеволод сел на кровати. В валенки босыми ногами он попал лишь с третьего раза. Начало осени в этом году выдалось на удивление холодным. Пол в тереме за ночь остывал до ломоты в босых пятках, и никакие печки не помогали.
— Всеволод, кня-а-а-зю-у-у-у-шка… — раздавалось под окном. — Всеволод…
— Поубиваю! — Князь проковылял к окну и, открыв оное, злобно высунулся наружу.
Внизу стояли Гришка с Тихоном и утробно, словно медведи-шатуны, ревели не своими голосами.
— Чего вам, дебилам, надобно?!! — хрипло прокричал князь. — В первом-то часу ночи?
— Одолело нас Лихо, князюшка, — в отчаянии проблеяли братья. — Мы еле ноги унесли.
Всеволод присмотрелся.
В свете полной луны дружинники были как на ладони. Руки-ноги у них оказались на месте, головы, к сожалению, тоже, холеные упитанные лица так и лоснились.
— Полна кретинами земля русская, — с тоскою в голосе посетовал князюшка и с надеждой посмотрел на луну. Вдруг она сейчас возьмет да свалится с неба на идиотов, покончив разом с обоими. Но луна, как ни странно, осталась на месте.
— Подойдите ближе, увальни, — прокричал в окно Всеволод, — я плохо вас слышу…
Дружинники послушно приблизились к терему. Князь довольно хмыкнул и умело метнул дубовый посох прямо в открывшего рот Тихона.
ГЛАВА 3
В которой просыпается Илья Муромец
— Так и что же мы, значицца, имеем? — ехидно поинтересовался Всеволод, пребывая с утра, вопреки обыкновению, в отличном расположении духа.
Гришка с Тихоном, виновато потупившись, изучали начищенный до блеска дощатый пол княжьего терема. Вид у обоих был побитый. Побитый в прямом смысле. У Тихона была перевязана голова, а у Гришки медленно наливался синевою великолепный синяк под левым глазом. Да, тяжела рука у дядюшки, ничего не скажешь, а посох дубовый, так тот и вовсе страшное оружие!
— А имеем мы двух балбесов, — благодушно продолжал князь, — охламонов ефиопских.
— Эфиопских, — поправил Николашка, но Всеволод от него по обыкновению лишь пренебрежительно отмахнулся.
Слово «ефиопы» князю страшно нравилось и сделалось теперь его новым любимым ругательством. Раньше вот «лешими» да «горынычами безродными» всех обзывал, а нынче вот по-новому оскорбляет, по-заморски.
— Кто же теперь окромя вас чудище лесное изведет?
— Да вовсе оно не чудище, — подал голос Гришка. — А баба какая-то непонятная одноглазая. Высокая, худая и на одну ногу хромает. Пущай себе в лесу живет, коль завелась.
— Пущай живет, значит?! — возмутился Всеволод. — Дровосеки вон всю горницу у меня челобитными завалили. Боятся по лесу ночью ходить!
— А чего это им не спится, чего это они по лесу ночью шастают? — удивился Тихон. — Ночью-то все нормальные люди по домам спят!
— Не дерзить князю! — прикрикнул на дружинников Николашка. — Ишь ты, разговорились.
— Так и до бунта недалеко, — задумчиво изрек Всеволод. — Разъярятся дровосеки и терем мой в осаду возьмут, что тогда делать? А ведь так раз уже было.
— Ну, то давняя история, — подал голос Николашка. — Ты, князюшка, помнится, налоги на топоры ввел. Вот дровосеки и сбесились.
— Так ведь у меня же терем загорелся! — возразил князь. — Наискосок. Еле потушили, а ремонт-то денежек стоит. Кто ж на Руси бесплатно работать на князя станет? Плати, дескать, Ясно Солнышко, плотникам, рхетекторам разным. Денежкой плати аль первачом душистым. А первач где взять? Купить. У кого? У своих же крестьян. Замкнутый круг!
— Сами виноваты, что тогда терем загорелся, — довольно дерзко возразил секретарь. — Я хорошо тот год помню. Выпили, значит, и стали Змея Горыныча изображать, по палатам с факелом аки угорелый бегать.
— Но-но! — Всеволод погрозил не в меру разговорившемуся Николашке кулаком. — Ты это… не забывайся, с кем говоришь! Половцы вон, поди, ждут не дождутся, когда ты к ним на мирные переговоры поедешь. Все у Кончака спрашивают: «Где же, однако, этот Острогов, отчего к нам не едет?»
Николашка заткнулся.
Хорошее настроение у князя было не вечным.
— Кто сейчас из русских богатырей не занят? — немного подумав, спросил Всеволод.
Секретарь порылся в своей бересте и вытащил из маленького древнего короба небольшой рассыпающийся от времени свиток.
— Вот он реестр героев расейских! — Николашка бережно протянул список князю.
Князь громко чихнул.
Документ был на редкость пыльный.
— Так что тут у нас… э… э… Иван Тугарин — купеческий сын. Тяжеловес, спаситель Руси во времена нашествия Навьих колобков.
— Помер давно, — буркнул Тихон, — от ожирения.
— Как так помер? — разозлился Всеволод. — Без моего разрешения?!!
— От обжорства, — подтвердил слова дружинника Николашка. — Доконали беднягу колобки эти.
— Ладно… проехали. Далее… Герасим Подкова. Средний вес. Подвиги… Утопил Муму, заковал в медные кандалы золотую блоху Фомы. Сражался со Сторуким Великаном. Хотя нет… не сражался. Тут неразборчиво написано. Ага! Выпивал со Сторуким Великаном. Несколько раз посрамил Бабу Ягу. Как посрамил, не уточняется.
— Тоже помер, — отозвались племянники.
— От обжорства?
— Спился.
— Гм… так, дальше. Херакл Олимпийский, тяжеловес. Подвиги… Эй, а этот что здесь делает?!! Он же иноземец!
— Не знаю, — пожал плечами Николашка. — Не я сей список составлял.
— Тогда Усыня.
— Помер.
— Горыня.
— Пропал без вести.
— Дубыня.
— А такого вообще не было!
— Как это не было?!!
— Гусляры выдумали.
— Да что же это? — Хорошего настроения у князя как не бывало. — Николашка, сейчас ты у меня сей реестр сожрешь!
— Там еще один богатырь есть! — судорожно сглотнув, закричал Николашка. — Настоящий, в самом конце приписан, не губи, князь!
— В самом конце, — проворчал Всеволод, вертя в руках древний список. — Ага! Есть! Илья Иванович Муромец. Супертяжеловес. Га! А не тот ли это Муромец, который так на шестнадцатилетие свое упился, что пролежал в опохмеле на печке целых тридцать лет?
— Тот самый, — подтвердил секретарь. — Сколько подвигов, сколько дел ратных…
Всеволод задумался:
— А живет где?
— В селе Карачарове Муромского уезда.
— Вот кто нам нужен! — обрадовался князь. — Ну что, кретины?..
Гришка с Тихоном понуро молчали.
— Ступайте за Ильей-богатырем, заодно и поглядите, как настоящие герои русские работают.
— Э… — замялись дружинники.
— Что «э»? — задохнулся от гнева Всеволод. — Вы еще смеете со мной пререкаться?!!
— Так боязно, княже, — басом затянул Тихон. — Через лес ведь придется идти!
— Ах, через лес? — Мгновение — и в умелых руках Всеволода возник дубовый посох. Племянников как ветром сдуло. Вот только что стояли в главной палате терема… фьють… и их не стало.
— Обормоты, — недовольно проворчал князь. — Отправлю их на границу к лешего матери. Эх, Николашка, вот в Дойчляндии на чем все держится?
— На дисциплине, — без запинки ответил секретарь, вспоминая вышколенных дойчляндских послов.
— Ну а у нас в землях расейских? — вздохнул князюшка.
Улыбнувшись, Николашка указал на початую чарку с медом на княжьем столе.
— Дурак ты, Острогов! — пуще прежнего закручинился Всеволод. — На страхе у нас все зиждется. На страхе перед князем да перед его неиссякаемой мудростью!
Воистину верна русская поговорка: «Сам себя не похвалишь, всю жизнь будешь ходить как оплеванный!»
* * *
Степан любил российские дороги. Стелются да стелются, особенно когда на кобылке едешь или на повозке. Неспешно так, без особой нужды, да по воле сердца. Благодать. Захотел — назад повернул, захотел — и вовсе остановился.
«Вольному воля, половцу кол!» — так любил говаривать князь Осмомысл Ижорский, родной брат Всеволода Ясна Солнышка.
У русского человека всегда есть выбор. И пусть одно плохо, а другое — хуже некуда, зато имеется некая иллюзия свободы…
— Эх, чего это я? — вслух удивился Колупаев. — Мысли грустные в голову лезут. Оттого, наверное, что не знаю, чего этому Муромцу при встрече скажу. Нелепо как-то.
Буцефал мерно (аки буренка какая) помахивал пышным хвостом, сгоняя садившихся на мощный круп мух.
Проезжая мимо удела князя Буй-тура Всеволода, известного тем, что в молодости он каким-то совершенно немыслимым образом ухитрился породниться с самим ханом Кончаком, женившись на его красавице дочери Гюльчитай, кузнец заметил бредущих по дороге странных дедков.
Дедушки были одеты в женские сарафаны и кружевные передники. На седых головах повязаны яркие платки.
— Эй, вы чаво? — закричал им Степан, справедливо полагая, что он только что сошел с ума.
Но странные дедушки не были галлюцинацией.
— Чаво-чаво, — злобно огрызнулись дедки, — а ни ничаво. Езжай себе, мил человек, да других пустыми расспросами не замай!
