– «Шангри-Ла», – предложил Шедуэлл, и он не мог даже представить, почему.
– Именно, мистер Ш. Именно. Шангри-Ла, – Она улыбнулась ему. – Вам удобно, дорогуша?
Шедуэлл с ужасом начал понимать, что ему удобно. Ужасно, чудовищно удобно.
– Угу, – осторожно сказал он.
Ему еще никогда не было так удобно.
Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннеса» и поставила ее перед ним.
– Только вся проблема с домиком в деревне под названием… как это вы удачно предложили, мистер Шедуэлл?
– А… Шангри-Ла.
– Да-да, Шангри-Ла, именно, что он не на одного, верно? Я хочу сказать, что он на двоих, говорят, что расходов на двоих не больше, чем на одного.
(Или на пятьсот восемнадцать, подумал Шедуэлл, вспомнив о сплоченных рядах Армии Ведьмознатцев).
Она хихикнула.
– Я просто не знаю, где я могу найти кого-нибудь, с кем можно там поселиться…
До Шедуэлла дошло, что она говорит о нем.
Он не был уверен, что поступает правильно. У него было ясное ощущение, что если судить по «Книге правил и уложений» Армии Ведьмознатцев, то и АВ рядового Импульсифера не стоило оставлять наедине с той молодой леди из Тэдфилда. А тут опасность была еще больше.
Но в его возрасте, когда становишься слишком стар, чтобы ползать в сырой траве, когда сырым утром ноют кости…
(А завтра мы будем прятаться, и будет ведьмина очередь нас искать.)
Мадам Трейси открыла очередную бутылку «Гиннеса» и снова хихикнула.
– Ой, мистер Шедуэлл, – она стрельнула в него глазами, – вы подумаете, что я вас хочу подпоить.
Он фыркнул. Оставалась еще одна формальность, которую нужно было соблюсти.
Армии Ведьмознатцев Шедуэлл сделал большой, долгий глоток «Гиннеса» и одним духом выпалил штатный вопрос.
Мадам Трейси опять захихикала.
– Ну что вы, честное слово, как дурачок, – сказала она и зарделась. – А по-вашему, сколько?
Он выпалил еще раз.
– Два, – ответила мадам Трейси.
– Ну и отлично. Тогда все, значит, как надо, – сказал мистер Шедуэлл, Армии Ведьмознатцев сержант (в отставке).
* * *
Воскресенье, после полудня.
Высоко над Англией «Боинг-747», словно большой шмель, летел на запад. В салоне первого класса мальчик по имени Маг отложил журнал с комиксами и поглядел в окно.
Это были очень странные дни. Он так и не понял, зачем его отца срочно вызывали на Ближний Восток, однако точно знал, что этого не понял и его отец. Видимо, что-то культурное. А там толпа смешных типов в полотенцах вокруг головы и с очень плохими зубами повела их на экскурсию по каким-то старым развалинам. Если уж говорить о развалинах, Маг видал и получше. А потом один из этих типов, совсем старый, спросил у него, не хочет ли он сделать чего-нибудь. И Маг сказал, что он хочет уехать.
Вид у них при этом был очень недовольный.
И теперь он возвращался в Штаты. Возникла какая-то неразбериха с билетами, или с рейсами, или с табло в аэропорту, в общем, что-то странное. Он-то точно думал, что отец собирается обратно в Англию. Магу нравилась Англия. Отличная страна – в ней здорово быть американцем.
В этот момент самолет пролетал как раз над спальней Жирняги Джонсона в Нижнем Тэдфилде, и Жирняга рассеянно листал журнал, который он купил исключительно потому, что на его обложке была красивая фотография с тропической рыбкой.
Через несколько страниц Жирняга рассеянно наткнется на большую (на весь разворот) богато иллюстрированную статью про американский футбол и про то, как он входит в моду в Европе. Что тоже было странно: когда журнал печатали, на этом месте была статья о фотографировании в условиях пустыни.
Но именно этот журнал изменит его жизнь.
А Маг улетел в Америку. Он все же заслуживал чего-нибудь (в конце концов, первые друзья не забываются никогда, даже если вы встретились, когда вам было всего несколько часов от роду) и та сила, которая в этот конкретный момент управляла судьбой человечества, решила: Так ведь он едет в Америку! Я вот считаю, что может быть лучше, чем съездить в Америку…
Там тридцать девять сортов мороженого. Может, даже больше.
* * *
После полудня в воскресенье у мальчика и его собаки найдется миллион занятий. Адам мог назвать четыреста или пятьсот, даже не задумываясь. Захватывающие, увлекательнейшие занятия: завоевывать планеты, укрощать львов, открывать потерянные миры в Южной Америке, где полно динозавров, с которыми можно подружиться.
Он сидел в садике и водил камешком по земле, и вид у него был самый что ни на есть подавленный.
Отец, вернувшись с авиабазы, обнаружил, что Адам спит, причем спит с таким видом, словно он вообще весь вечер провел в постели. Даже похрапывает, для пущего правдоподобия.
Тем не менее, за завтраком на следующее утро выяснилось, что этого было недостаточно. Мистер Янг не слишком любил, когда ему приходилось вечером в субботу отправляться колесить по всей округе в поисках непонятно чего. И если по какой-то невообразимой причуде мироздания Адам и не был виноват в том, что произошло прошлой ночью – что бы там ни произошло, потому что точно никто ничего сказать не мог, но все были уверены, что что-то произошло – он, несомненно, в чем-то был виноват наверняка. Такова была последовательность рассуждений мистера Янга и она всегда служила ему верой и правдой последние одиннадцать лет.
Удрученный Адам сидел перед домом. Августовское солнце висело высоко в августовском безоблачно-синем небе и за изгородью пел дрозд, но Адаму казалось, что от этого становится только хуже.
Бобик сидел у ног Адама. Он пытался помочь, главным образом тем, что эксгумировал косточку, которую закопал четырьмя днями раньше, и притащил ее к ногам хозяина. Но Адам только мрачно посмотрел на нее, так что в конце концов Бобик забрал ее обратно и снова предал земле. Он сделал все, что мог.
– Адам?
Адам обернулся. Над изгородью появились три физиономии.
– Привет, – сказал Адам безутешным тоном.
– В Нортон приехал цирк, – сообщила Язва. – Уэнсли туда ездил, и все видел. Они только начинают устанавливаться.
– У них там палатки, и слоны, и жонглеры, и практически дикие животные, и так далее, и… и… вообще! – выпалил Уэнслидейл.
– Мы думали, может, вместе съездим туда и посмотрим, как они устанавливаются, – предложил Брайан.
На секунду сознание Адама захлестнули картинки цирковой жизни. Цирк вообще-то дело скучное, когда его уже установили. По телику и то больше интересного показывают. Но вот когда его устанавливают… Конечно, они бы все вместе туда поехали и помогли бы ставить палатки и купать слонов, и на циркачей произвело бы такое впечатление умение Адама обращаться с животными, что на вечернем представлении именно он, Адам (вместе с Бобиком, Всемирно Известная Цирковая Дворняжка) выводил бы слонов на манеж, и…
Бесполезно.
Он печально покачал головой.
– Не могу я никуда идти, – сказал он. – Они так сказали.
Все помолчали.
– Адам, – робко спросила Язва, – что же все-таки случилось ночью?
Адам пожал плечами.
– Да так, ничего особенного, – ответил он. – Всегда одно и то же. Просто хочешь помочь, а на тебя смотрят так, словно ты кого-нибудь зарезал, и вообще…
Они снова помолчали. ЭТИ во все глаза смотрели на своего павшего вождя.
– А тогда когда тебя выпустят, а? – спросила Язва.
– Никогда. Буду здесь сидеть год за годом, много-много лет. Когда меня выпустят, я буду уже полный старик, – ответил Адам.
– А завтра? – спросил Уэнслидейл.
Адам оживился.
– А завтра конечно! – заявил он. – До завтра они уже все забудут. Вот увидите. Так всегда бывает! – Он посмотрел на них, словно взъерошенный Наполеон с незавяванными шнурками, сосланный на обсаженную розами Эльбу. – Вы идите, – сказал он им, и издал короткий, гулкий, как из бочки, смешок. – Обо мне не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке. Завтра увидимся.
ЭТИ колебались. Преданность – великая вещь, но ни одного солдата нельзя вынуждать выбирать между собственным военачальником и цирком со слонами. Они убежали.
Солнце сияло по-прежнему. Все так же пел дрозд. Бобик понял, что от хозяина ничего не дождешься, и принялся гоняться за бабочкой в траве у изгороди. Это была основательная, надежная, непроходимая изгородь из плотных, тщательно подстриженных зарослей бузины, и Адам всегда это знал. За ней простирались широкие поля, наполненные чудесной грязью канавы, сады, в которых висели зеленые яблоки и неуклюже бегали злобные садоводы, а еще цирки, и ручьи, которые можно запрудить, и стены и деревья, словно созданные для того, чтобы на них залезали…
Но сквозь изгородь не пролезть.
На лице Адама появилось задумчивое выражение.
– Бобик, – сурово приказал он, – отойди от изгороди. Если ты через нее пролезешь, мне придется погнаться за тобой, чтобы поймать, а значит, мне придется выйти из сада, а мне не разрешают. Но мне все равно придется… если ты вздумаешь сбежать.
