– А ты, гость дорогой, с чем пожаловал? – спросил Агды. – Какие вести принёс, худые или добрые?
– Вести имею всякие, да не в них дело вовсе. Стал бы я из-за вестей с верхнего мира в средний мир посреди зимы лютой спускаться! ещё чего!
– Какая же нужда заставила тебя радужные края вечной весны и охоты покинуть?
– А кто у тебя в люльке спит? – вопросом на вопрос отвечал старик.
– Сын мой любимый, первенец! – гордо заявил папаша.
– Так вот, друг мой Хэвеки специально для меня сияющие полотна по небу раскинул, дабы мог я беспрепятственно на землю опуститься и дар тебе передать.
– Что за дар? – заинтересовался князец.
Сотон враз смекнул, что тот не хуже его самого обожает получить чего-нибудь на дармовщинку.
– Передал мне ханян твоего первенца.
– Как – ханян? – не поверил своим ушам Агды. Разговоров про ханян много ходило, но в глаза душу разумную никто никогда не видывал. А тут вдруг заявился наглец, утверждает, что ханян любимца у него запросто хранится, как безделка какая. – Покажи!
– Отчего не показать? – драматически тянул время Сотон. – Покажу. Непременно покажу, только спешить куда?
– Как это «куда»? – возмутился властитель края. Не привык, чтобы ему перечили или в чём отказывали. – Показывай немедленно!
– Ладно, – покладисто отвечал пришелец. – Сейчас так сейчас. Только где он у меня, ханян-то?
– Это ты у меня спрашиваешь! – взорвался князец. – Ежели потерял, так я велю тебя к вершинам согнутых лиственниц привязать, а затем стволы отпущу. Посмотрю, как ты у меня запоёшь, на части разорванный!
– А-а, – «вспомнил» юртаунец. – Так ханян у меня в багаже.
– А багаж где же?
– А багаж к нартам привязан. У дверей твоего чума стоит, ежели только каюры твои упряжку не угнали куда подальше.
– Я им угоню! Всех велю выпороть, а тебя – так в первую очередь! Надо же додуматься – душу моего любимца на морозе забыть!
– Ничего с ним не случится. Спит ханян до весны, рано ему ещё в первенца твоего переселяться, срок не вышел… Эй, Чачигир, сбегай к нартам, принеси мой заспинный мешок, только не развязывай, смотри у меня!
Парень выскочил на мороз и вскоре вернулся с мешком. Гость принял от него поклажу, уложил на шкуры и стал не спеша развязывать. Развязал и склонился над мешком так, чтобы никто другой внутрь заглянуть не сумел. Отыскал прозрачную бутыль и горлышко на всеобщее обозрение высунул.
– Тут ханян, – сказал удовлетворенно.
Люди смотрели на прозрачное горлышко и хозяина чужой души, ожидая чуда. Доведя накал всеобщего напряжения до предела, Сотон картинно выхватил бутыль и воздел над головой. Присутствующие охнули, когда увидели за прозрачным стеклом свернувшегося калачиком человечка. Зелёный и косматый, а подробнее не разглядеть, лицо руками прикрыто. Но видно, что не куколка, потому что во сне шевелится, иногда крошечной ладошкой отмахивается, словно злых духов или мух надоедливых отгоняет.
– Ха-анян, – выдохнули как один потрясённые зрители.
Даже князец обалдел. Никак не ожидал душу сына вживе узреть. Думал, покажет ему пришелец корешок либо какой камешек, а тут и сомнений никаких, что в волшебном сосуде живая душа, только спит, пока время вселяться не подоспеет. Малец пока обходится душой сходной со звериной. Вот это было чудо так чудо! Теперь Агды поверил, что перед ним никакой не самозванец, не враль залётный, а полноценный посланец богов. Стыдно ему стало за свою первоначальную спесь. Бухнулся пришельцу в ноги:
– Прости, бачка, что сразу Синкэна в тебе не признал!
Сотон понял, что победил, и сказал снисходительно:
– Да ладно тебе убиваться-то. Меня мало кто в лицо знает. Я не так уж часто к живым являюсь.
– Прости, прости! Скажи, что прощаешь!
– Прощаю, Агды.
– А что наверху творится, про то расскажешь?
– Расскажу, только ты сперва закати пир горой, на нём обо всём не спеша и поведаю.
– Закатю пир, бачка Синкэн, лучших важенок не пожалею, телят в молоке сварю.
– Вот и славно, а сейчас пусть твои молодцы юрту мою соберут да очаг разожгут пожарче. Я спать лягу, отдохну до встречи. А то намаялся, до тебя добираясь.
Князец распорядился, и чуть ли не полстановища кинулись собирать дом для почётного гостя. Сразу же нашлась и смазливая девица, охочая разделить ложе с посланцем небес. Сотон отпил полглоточка эрзац-сомагонки и прекрасно развлекался, пока на улице олешек резали и свежанинку варили. Разумную душу, несмотря на активные протесты Агды, он забрал и завернул в шкуры среди вещей, наиболее ценных с его точки зрения.
Пир закатили знатный, было много мяса и всякой рыбы – чиров, сигов, муксунов, осетров и стерляди во всех видах, варёных и копчёных, но не было ни капли хмельного. Синкэн вякнул было, что сухая ложка рот дерёт, но его не поняли. Оказывается, тунгусы не знали способов приготовления бражки. У пришельца челюсть отвисла.
– Берётся ягода, наливается вода и… и… – и заткнулся.
И сам не знал, откуда в бражке берутся хмельные градусы. Сам-то ни разу не ставил, чужими запасами пользовался – людскими и лешачьими.
– А лешие-то хоть у вас водятся? – с надеждой спросил он. – Тогда просто находишь бражную яму и бражку черпаешь. Где у вас леший живёт?
– Леший? – удивились хозяева, и редкие их брови поползли вверх.
– Ну лесовики, лешачье, иножить…
– Никогда не слышали.
– Эх вы, темнота! – в сердцах сказал Сотон и зачавкал осетровыми хрящиками.
Пришлось пировать насухую.
Для пира он вырядился в свою лучшую одежду – кустюм «Врангель», который упокойница Семёновна не сумела у него отобрать. Старая джинсовка Коса совсем поблекла, рукава и штанины пообмахрились, и Сотон выглядел в ней среди меховых сотрапезников как американский турист в эскимосском иглу.
Тут подошло время рассказа, и пришелец собрал волю в кулак. Бражка бражкой, но если он сейчас не сумеет доказать, что имеет права на особые привилегии, то и смазливую девицу потеряет и вообще станет никем – одним из многих.
– Это ещё давно было, – начал он. – Вы ещё где-то у каменного Пояса сражались, а мы с Хэвеки тут без дела болтались. На этом самом месте в те времена было море солёное. Вода и вода, ни клочка суши. Лишь далеко на юге синели какие-то горы, сейчас и не упомнить, какие именно. Вот я и говорю Хэвеки: «Давай сушу создадим. А то придут племена Сеченко, где жить-то станут?» А Хэвеки мне отвечает: «Лень чего-то». Лень так лень, я тоже рукой махнул, к борту лодочки, на которой мы плавали, привалился и задремал по-божески. Только разоспался, Хэвеки меня в бок толкает: «Вставай, давай сушу делать». Ну всё не вовремя. «Нет, – отвечаю, – пускай теперь лягушка на тебя горбатится!» Тот обрадовался, что самому ничего делать не придётся, позвал лягушку баха. Ныряй говорит, на дно, земли принеси. Баха принесла, а земля на воде не держится, тонет. Что делать?
Слушатели заволновались. Действительно, что делать, если комочек ила, во рту лягушачьем поместившийся, на плаву не держится, стремится назад на дно?
– Тут к нам Харги на другой лодке подплывает. «Чего делаете?» – спрашивает. «Да вот, – отвечаю, – решили маленько буга, суши, создать. А то ни лесов у нас, ни гор, ни зверей, ни птиц сухопутных». – «А чего меня не позвали?» – «Да мы звали, – говорю, – только не докричались. А ты спал, ли чо ли?» – «Не-а. Я думал, как бы жизнь поинтересней сделать. А то совсем ничего не происходит». – «Вот и присоединяйся к нам, – советую. – Поныряй, потаскай ила». Тот согласился. Всё какое-то разнообразие. Стали с баха попеременке нырять – бултых! Бултых! А ил тонет и тонет. Харги это надоело, он обозлился и подстрелил лягушку. Ушла баха под воду, перевернулась на спину и на вытянутых лапках один комочек удержала. Харги присоединил к ней ещё комок-другой, остров получился. Улеглись мы втроём на острове, лежим, на солнце пузы греем.
Лежали, лежали, Харги надоело, он меня спрашивает: «А дальше-то что?» – «Давай расширять территорию. А то на острове места мало, толпа Сеченко не поместится». – «Да ну, – отвечает Харги. – Не хочу больше нырять, и так весь просолился, как корюшка какая». – «А не надо, – говорю, – нырять. Мы с тобой интересней поступим. Пока Хэвеки спит, давай из-под него землю выдернем. Очухается он, а лежит в воде!» Харги захохотал и с планом моим согласился. Стали мы на пару землю из-под Хэвеки тянуть. Да не сообразили вовремя, что тянуть нужно было с одной стороны, тянем с разных. Вот и растянули до нынешнего состояния, а Хэвеки спит, не просыпается. Он как посередке лежал, так там и остался, – ну аккурат в самой серединочке. Харги на меня даже обиделся: «Почему Хэвеки в воду не плюхнулся?» А мне и ответить нечего. Оплошали мы с шуткой. «Ладно, – говорю, – в другой раз его искупаем».
Прошлись мы по новой суше – буга как буга. Главное, ровная такая – ни бугорка, ни кочки. Но опять же эдак-то тоже скучно – ни камня, ни деревца. Хэвеки и говорит: «Давай создадим деревья и камни». – «А зачем их создавать? – у него спрашиваю. – На юге этих самых деревьев полным-полно. Давай я на юга слетаю, семян наберу, посеем, и у нас леса раскинутся». – «Давай! – загорелся Хэвеки. – А мне что делать, пока ты семена собирать станешь?» – «А ты пока в воду ныряй, ищи камни. Волоки наверх и устанавливай. Да не как попало, а чтобы ровными рядами высились». И улетел.
