Выбравшись следом, Веретенников моментально сориентировался в ситуации. Увидев тормозившую на полном ходу машину – это был микроавтобус "Хрупкой Вечности" – он молниеносным ударом в шею бросил меня на землю и тут же хладнокровно расстрелял людей, посыпавшихся из автомобиля.
Один за одним были убиты Красавкин, Гогохия, начальник отдела охраны Кургузов и еще пять человек – все, кто имел право принимать решения и беспрепятственно входить и выходить из особняка на Поварской. Сменив обойму, Веретенников добил раненных, затем застрелил людей, остававшихся в салоне микроавтобуса.
К этому времени я пришел в себя, и на карачках пополз к Кургузову, чтобы взять пистолет из его мертвой руки. Но не успел сделать это – Веретенников выскочил из машины и мощным ударом ногой в живот заставил меня почувствовать, что такое куча дерьма.
Очнулся я на мягком кожаном диване в богато обставленной однокомнатной квартире, которую Веретенников когда-то купил для интимных встреч со своей однокурсницей. Очнулся от хихиканья. С трудом подняв голову (руки мои были связаны за спиной), я увидел, что хозяин квартиры лежит на кровати, лежит на Асоли, одной из послушниц "Хрупкой Вечности" (она была за рулем микроавтобуса), лежит и хихикает. Белое покрывало, руки и ноги девушки, приспущенные брюки Веретенникова, его зад, рубашка, были вымазаны алой еще кровью. Почувствовав, что на него смотрят, Веретенников обернул ко мне голову и сказал, продолжая хихикать:
– Представляешь, меня опять прихватили!
Весь охваченный ужасом, я вгляделся и увидел, что тело насильника намертво оплетено окоченевшими руками и ногами бедной Асоли...
* * *
Я вернулся на Поварскую спокойный и уверенный. Со мной не было моих товарищей, они погибли. Но по большому счету это не имело никакого значения. Это имело значение лично для меня, но для дела их смерть ничего не значила. Мы взяли высоту, пусть на ней стою я один, но это наша высота.
Войдя в пустынный особняк, я немедля пошел к Бомбе. Постоял перед ней с полчаса, потом вернулся в кабинет и стал решать, кем заменить погибших друзей и соратников, заменить, чтобы к назначенному сроку расконсервировать и пустить в работу филиалы в Нью-Йорке и Токио. Как руководитель проекта, я, конечно же, знал точные координаты их местонахождения, коды и шифры замков и секретных запоров, так же как и номера телефонов ближайших сподвижников Бельмондо и Баламута. Чтобы легче думалось, я сделал себе большую чашку черного кофе и принялся попивать его в своем любимом кресле, стоявшем рядом с мраморной статуэткой Сен-Симона. Когда в чашечке еще оставалось немного кофе, я услышал мысленный приказ Синичкиной: "Пора, мой друг, пора! Где там твоя железка?"
* * *
Синичкина подстраховалась. На тот случай, если первая гипнотическая бомба по какой-либо причине не сработает, она заложила в мой мозг запасную, обязанную сработать в начале ноября. И она сработала, когда в особняке Михаила Иосифовича Бомштейна не было никого.
Я знал, что сделаю это. Спущусь к ней и ткну монтировкой в ее розовые зубы. Знал и чисто по-человечески медлил. Пошел, почистил зубы, побрился, переоделся в чистое, выпил все спиртное из аптечки, потом спустился на улицу, стрельнул у милиционера сигаретку, выкурил ее у Сен-Симона. Последнее, что я смог придумать, так это открыть в особняке все окна и двери. Когда стало холодно и противно, взял загодя приготовленную монтировку и пошел вниз.
Бомба была прекрасна и грустна. "Похожа на Дездемону перед смертью, – подумал я, остановившись перед ней в минуте молчания. – Надо было натереть себе морду ваксой. Вот была бы хохма".
Шутка смяла настрой и охмуренный мой мозг взял тайм-аут, дабы полностью овладеть всеми своими закоулками. Когда это произошло, я выцедил:
Но сердце холодно и спит воображенье —
Они все чужды мне и я им всем чужой...
и, подняв монтировку, шагнул к бомбе.
За секунду до последнего моего движения сзади раздался голос, спокойный и очень знакомый:
– Хватит дурака валять, пошли домой.
Я обернулся и увидел Ольгу. Рядом с ней стояла и пялилась на бомбу Леночка.
* * *
Конечно, этой нервной истории можно было придумать финал и поинтереснее, но что было, то было. Как говориться, за что купил, за то и продаю.
Потом я узнал, что перед тем, как впасть в кому, Бельмондо позвонил по мобайлу Ольге. Рассказывать он начал с самого важного – с адреса дома на Поварской. На нем и отключился. Потому-то Ольга и приехала с дочкой. Узнай она о бомбе, о Веретенникове, она, конечно же, позвонила бы в милицию, а с милицией никогда не ясно чем, что кончиться. Наверное, в лучшем случае я получил бы очередь в спину от настропаленного омоновца.
Бомбу специалисты ФСБ разобрали быстро и без ненужного шума. Невзирая на всякие противоликвидационные штучки Михаила Иосифовича (на каждого Бомштейна с резьбой найдется Левша с винтом). Четыре розовых алмаза, в том числе и алмаз с мухой, естественно, исчезли в подвалах величественного здания на Лубянке.
Меня допрашивали около месяца. И я все рассказал. Как спасал страну от банды сектантов и, как ездил в дружественный Таджикистан, дабы не дать бандитам завладеть стратегическим сырьем, как, в конце концов, с помощью друзей завалил присоединившегося к бандитам Веретенникова.
Естественно, я умолчал о нашей зарубежной деятельности. Понятно почему. С одной стороны не хотелось на старость лет попадать на европейские нары за международный терроризм в особо крупных размерах, а с другой – просто трудно было так сразу расстаться с бомбами. Вот состарюсь, – решил я в перерыве между первым и вторым допросами, – воспитаю деток, да и сдамся гаагскому трибуналу. Там у них питание что надо, медицина, паблисити и тому подобное. А покуда бомбы пусть постоят. А я поухмыляюсь, обозревая по телевизору японо-американские чудеса, повспоминаю закое Мэрфи: "Если у вас все хорошо, значит, вы чего-то (ха-ха) не замечаете". Но достаточно о себе. Надо что-то сказать и о товарищах по сгинувшему в прошлое кошмару.
То, что случилось с Баламутом, Бельмондо и Синичкиной не поддается объяснению с материалистических позиций. Баламут пролежал в коме два месяца. Потом мозги у него стали на место и он, увидев подле себя Софию, обо всем забыл. В том числе и о Розовой Мадонне. Первое время он переваривал меня с трудом – догадывался, что на языке у меня крутятся шуточки на тему "Сквозное ранение головы без видимых последствий".
Бельмондо пробыл в растительном состоянии около трех месяцев. Пришел он в себя после того, как место безобразной сиделки заняла фигуристая пухлогубая практикантка.
А Синичкина... До сих пор не могу поверить! Наши чекисты, естественно, сообщили таджикским собратьям о несметных богатствах, таящихся в глубинах 5-ой кумархской штольни. В результате штольня была вскрыта и Синичкина с Али-Бабаем были освобождены из подземного заточения. После проверок и допросов их отпустили и они... расписались и эмигрировали в одну из средневосточных стран. Поначалу Анастасия пыталась зарабатывать на жизнь гаданием, но что толку гадать восточным сатрапам? И так все ясно. И она, занявшись мужем вплотную, подлечила его от красноглазия и сейчас рожает погодков.
Теперь об алмазах. При обыске (в том числе и с применением клизмы) ни у Синичкиной, ни у Али-Бабая драгоценных камней обнаружено не было. Алмазов не нашли и в стенках вычищенного восстающего. Вдобавок к этому таджикскими геологами было установлено, что ниже почвы "алмазной" рассечки трубка полностью выклинивается. И компетентная геологическая комиссия, в составе которой были и "геологи" с Лубянки, пришла к мнению, что розовые алмазы весом от двадцати карат и выше это не что иное, как миф. И мне, вместе с Бельмондо, Баламутом и Ольгой пришлось "признаться", что алмазы были выдуманы нами для саморекламы.
Иногда ночами, когда не спиться, я "хожу" по пятой штольне, хожу, пытаясь найти место, где лежит заветный мешочек Синичкиной с тринадцатью алмазами, а может быть, и не с тринадцатью – ведь наверняка, сидя в западне, она времени даром не теряла и нашла в перекрошенных взрывами кимберлитах не одну сотню розовых карат. Но пока ехать на Кумарх не климат – у пятой штольни, как я знаю, круглый год топчется вооруженная охрана.
Трубка взрыва – трубообразный канал, выполненный рыхлым вулканогенным материалом и обломками стенок канала. Образуются в результате однократного прорыва глубинных газов.
Незначительные примеси титана придают корунду синий цвет, а хрома – розовато-красный.
Шкала твердости Мооса относительна: алмаз тверже корунда в 5 раз, а корунд тверже топаза в 1,4 раза.
Изумительный блеск и красота алмазов объясняется их аномально высоким двупреломлением и дисперсией света. Двупреломление (двойное преломление) – раздвоение лучей света при прохождении через кристаллы на так называемые "обыкновенные" и "необыкновенные". Чем больше двупреломление, тем больше "необыкновенные" лучи отклоняются от первоначального направления. Дисперсия света (зд.) – разложение белого света на составляющие (красный, оранжевый, и так далее) Чем больше дисперсия, тем больше расходятся красные и фиолетовые лучи.
