Землекопы шарахнулись, но не отступили.
– Так ить, ежели как попало копать, без крепежа, стенки потом осыпаться могут! – протянул к Чернослову руку Данила в попытке образумить недалекого заказчика.
– Осыпаться?… – по бескровному перекошенному злобой лицу колдуна скользнула змеей улыбка, и он едва слышно пробормотал себе под нос: – Хм… Осыпаться… А что… Это даже забавно…
И снова повысил голос:
– Не вашего ума дело! Вы меня слышали?
– Слышали, боярин, – склонились мужики.
– Вы меня поняли? – угрожающе склонил он голову набок.
– Поняли, боярин…
– Приступайте, – удовлетворенно кивнул он. – Надысь, будешь ворон считать – шкуру спущу!
– Так точно!.. Никак нет! Не могу…
– Дурак… – презрительно скривился колдун, повернулся и быстро зашагал прочь.
Капрал, проводив взглядом спину удаляющегося начальства, обернулся на мужиков и оглядел их с озадачившей даже его самого смесью ненависти, удивления и благодарности.
– Ну, чего вылупились! – замахнулся он на них пикой. – Работайте, работайте! Слышали, что сказало его величество? Вам что, жить надоело? Так это он мигом!..
– Ну, если вы вопрос ставите таким образом… – развели руками мужики. – Тогда, пожалуй, можно и начать работать.
К вечеру была вырыта яма десять на десять метров и глубиной семь.
Капрал заглянул в нее, посветив себе факелом, и удовлетворенно кивнул головой:
– На сегодня хватит. Вылазьте.
– Сейчас, сейчас, боярин, – отозвался Данила. – Только земельку притопчем…
– …чтоб не слежалась…
– Ну, давайте…
Голова капрала скрылась из виду.
Артельщики переглянулись, не сговариваясь, положили лопаты и быстро присыпали их сверху толстым слоем рыхлой земли.
«Ночью вернемся и заберем, чего добру пропадать», – была одна, ровно пришедшая под гипнозом мысль, – «А завтра хоть трава не расти. Шибко надо им будет – еще выдадут».
– Ну, мужички, пошабашили – и по домам, – степенно и громко, чтобы было слышно наверху, объявил артельщик.
– И то дело…
И народ с чувством выполненного долга потянулся к лестницам, а капрал – докладывать Чернослову лично, как тот и велел.
Выслушав доклад, колдун отпустил Надыся, не сказав ни слова, и сразу после этого кликнул Ништяка.
– Яма практически готова, – странно улыбаясь, сообщил он лейтенанту. – Переводите пленных.
– Разрешить им закончить ужин или…
– Пусть поужинают, – отстраненно улыбаясь, разрешил колдун. – В последний раз.
– Мы что, их в этой яме?… – Ништяк живописно захрипел и чиркнул себя большим пальцем по горлу.
– Нет… Да… Не сразу… – похлопал его по руке Чернослов. – Пока просто перестаньте кормить. Посетителям тоже не разрешайте. Вокруг выставьте охрану.
– Чтоб не сбежали? – уточнил лейтенант.
– Чтоб никто не провалился, – фыркнул маг.
Лейтенант откозырял и ушел, а Чернослов достал свой устроитель, снова полюбовался благородным блеском и оригинальной фактурой крокодильей кожи обложки, золотом пера и тонкой работой чернильницы, и бережно вычеркнул еще один пункт плана: «3 октября. 17:45. Начало ужасного и показательного конца местной элиты (кроме царской семьи, оставить на попозже)».
Естественно, глубокие мрачные подземелья были проверены временем и надежны, как бабкина печь, но где в этом артистизм, где полет фантазии, где урок мирному населению? Какое от них удовольствие, наконец? Конечно, Костей с ним бы не согласился и, попадись он его недоброму величеству в споре под горячую руку, то сам бы рисковал закончить свои дни в каком-нибудь глубоком и мрачном подземелье, но здесь и сейчас Костея не было. Он сам был царем, хоть и на несколько дней, и в кои-то веки мог делать что хотел и как хотел. В конце концов, что толку от власти, если ты не можешь поступать так, как вдруг захочется твоей левой пятке?
К тому же погребение заживо – это так забавно…
Не успели узники подчистить последним куском хлеба из деревянных тарелок мутно-серую баланду – то ли от ужина недельной давности осталась, то ли поросята не доели – как отряд своих же родных лукоморских дружинников, но с неподвижными, отстраненными лицами и пустыми глазами, аж мурашки по коже – под командованием пришлого офицера в чужих доспехах пришли за ними и приказали собираться в путь.
Путь их, впрочем, оказался недолгим и закончился, не успев толком начаться, на краю глубокой черной свежевырытой ямы, с огромной горой рыхлой земли с одной стороны и шаткими лестницами до самого дна – с другой.
По приказу офицера дружинники окружили пленников, деревянно подняли пики и стали медленно надвигаться на испуганных людей. Выбор был очевиден: или спуститься в яму по лестнице самим, или быть туда сброшенным.
Через пять минут по такой же отрывистой односложной команде дружинники ухватились за рога лестниц, быстро вытянули их наверх и зашвырнули на отвал.
– А мы?… – закричал кто-то снизу. – А как же мы? А нам-то что тут делать?…
– Вы-то? – заржал лейтенант Ништяк. – Вы тут жить теперь будете.
– Зачем?!
– Его величество царь Чернослов Ужасный сказал, что для примера. Что народец местный будет сюда приходить и на вас смотреть, как на зверей.
– Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?…
– Зверинец, говорит, сюда приедет!..
– А мы тут шидим…
– Наглецы!..
– Сами звери!..
– Вы за это ответите!..
– Да как вы смеете, мужланы!..
– Вопите, вопите, – раздраженно плюнул в яму лейтенант. – Недолго вам вопить осталось, помяните мое слово.
– Вам это так просто с рук не сойдет!..
– Выпустите нас!!!..
– Мы требуем условий!..
– Условия тут царь Чернослов ставит.
– Условий проживания!!!..
Однако ответом их никто не удостоил. Отдав короткий приказ пятерым караульным никого не впускать, никого не выпускать, довольный собой лейтенант уже ушел отдыхать и забрал остальных дружинников с собой. Стих вдалеке топот сапог по уцелевшей брусчатке и воцарилась нервная ломкая тишина.
– Ну, что, бояре и боярыни… Вот и всё… – проговорил наконец кто-то замогильным голосом. – Пришла наша смертушка, и даже могилку-то рыть не придется, земелькой сверху присыплють – и всё тебе тут…
– Тьфу, типун тебе на язык, боярин Порфирий!
– А ты чего думала, боярыня Варвара, что тебя сюда для острастки посадили, чтобы ты вдругорядь сплетни по городу не разносила?
– Это кто сплетни разносит, глаза твои бесстыжие? Да ты на женушку свою разлюбезную погляди! Это не их ли с боярыней Серапеей за глаза сороками называют? А за какие бы это такие добродетели-то, а? Да я по сравнению с ними…
– Да ты на мою жену шибко-то не наговаривай!..
– Ты на себя погляди, боярыня Варвара, чего ты на нас-то…
– Это я-то на себя глядеть должна…
– Любопытной Варваре…
– Ларишка, Ларишка, што они говорят, ашь?…
– Боярыне Варваре, говорят, нос оторвали!
– Это Антипкиной-то Варваре оторвали?!
– Нет, боярина Абросима жене!
– Ашь?… Какого боярина жена брошила?…
– Не бросила! А Абросима!!!
– Што ты орешь, глухая я, што ли? Ты шама определишь, што говоришь – то брошила, то не брошила, а потом ори на бабушку-то!
– Да что ли я на вас, бабушка, ору – я же ору оттого, что вы глухая, как пень, аж перед людями неудобно!
– Я не глухая, Ларишка! Я прошто плохо шлышу!
– Зато болтаешь хорошо, матушка!
– А вы, боярин Никодим, на мою бабушку-то не кричите, на свою кричите!
– А ты, девка, мала еще мне указывать!..
– Зато наш род от самого Синеуса идет!
– А наш – от Трувора!
– Да кто такой ваш Трувор – конюхом у Синеуса служил, кобылам хвосты крутил!
– Ах, так!.. Ах, так!.. А ваш Синеус вообще…
– Да тихо вы!!! Завелись, языки без костей, мелют что попало, закрути тебя в полено! Аж в ушах звенит! Тут и без вашей ругани тошно! Спать лучше ложитесь все, а утро вечера мудренее.
– Так холодно же, на голой земле-то спать…
– И дождь, вон, пошел…
– Это тебе, граф Рассобачинский, на земле спать привычно – у тебя отец углежогом был, в землянке на болотах жил, там и сверху, и снизу текло. И фамилия твоя настоящая – Собакин. А нам, истинно родовитым боярам, чей род от Синеуса ведется…
– А ты своим высоким родом в морду-то мне не тычь, боярыня Варвара! У самого распоследнего свинопаса предков ничуть не меньше, чем у тебя, только пока твои дармоеды записывались, наши работали! И титул моему отцу за заслуги перед короной даден, а Синеус твой – конокрад!
– Ах, Боже мой, он карбонарий!..
– Мужлан!
– Попрошу на мою жену не лаяться, граф!..
– От дармоеда слышу!
– От трудов праведных, что ли, ряху-то такую отрастил, а?…
– Пролетарий!..
– И фамилие его – Шабакин, иштинное шлово, шама только што шлышала!..
– А, да ну вас всех! – лишил вдруг всех единственного доступного удовольствия дворянин из народа, махнув невидимой в темноте рукой. – По мне так хоть всю ночь тут простойте стоя да языками метите. А я спать пошел.
