— А говорить ее учил Сема Пятницкий, наш лучший порнографист! — указал он на пожилого, но одетого в штанишки с лямочками небритого мужчину, уткнувшегося соломинкой в стакан. Тот поперхнулся и возмущенно воскликнул:
— Не порнографист, а редактор солидного журнала! И сплетни это все. Я ее б научил кой-чему, попадись она мне в руки… Да, жаль, не попалась.
— Выходит, никто из вас ее никогда живьем не видел, — догадался я.
— Ну уж прямо никогда… — сказала примадонна. Потом вдруг вздохнула и жалобно посетовала: — Что-то в последнее время так трудно врать стало…
— Все, пошли к Перескокову, — потянул меня за руку Стас, и мы двинулись обратно к стойке.
— Ну зачем, зачем вам Перескоков?! — вскричал носатый, ломая руки.
Тут Стас взорвался:
— Слушай ты, дитя порока! — заорал он, выпучив глаза. — Отцепись от нас! Проваливай!
— Ай! — всплеснул руками носатый. — Нет, но какая экспрессия! Какая неподдельная страсть!.. Что может быть прекраснее гордого провинциала?!
Тут Стас на него ТАК глянул, что он все-таки отстал. Бармен, увидев нас снова, радостно кивнул, и вместе с ним мы нырнули в узкий коридорчик за стойкой. Через пару минут мы стояли перед небольшой, но очень внушительной дверью, похожей на дверцу холодильника «ЗИЛ». Бармен повернул катушки кодового замка и ухватился за никелированную ручку.
«Чпок!» — сказала массивная дверь и отворилась. Мы ступили в таинственный полумрак и оказались в маленьком тамбуре. Дверь за нами захлопнулась, звякнули китайские колокольчики, а когда они смолкли, стало так тихо, что мне показалось, такой тишины я не слышал еще никогда в жизни.
Помещение было сравнительно небольшим. Посредине стоял стеклянный журнальный столик, по которому дорожкой был рассыпан белый порошок. В одном из светлых кожаных кресел, в кислотно-зеленом махровом халате сидел всем известный продюсер Вениамин Перескоков — мужик с милированной шевелюрой и рожей шахтера.
Он сидел к нам спиной и нюхал через трубочку порошок. Я видел это в отражении зеркальной стены.
— Проходите, — бросил он, не оборачиваясь.
— Значит, так, мужик!.. — с ходу набросился на хозяина Стас, но я не дал ему договорить, с силой наступив на ногу, и шепнул:
— Добренькие кокаин не нюхают…
Стас кивнул и тут же спрятался за мою спину. Какое-то время богемно-мафиозный хозяин нас будто бы и не замечал, и эта пауза лишь прибавляла эпизоду значимости. Я кашлянул в кулак и заявил:
— Извините, что мы без стука. Но мы пришли к вам по очень важному делу…
— А-а-апчхи! — отозвался тот и принялся теребить напудренный порошком нос.
— Будьте здоровы, — вежливо сказал я и, осторожно подойдя к столику, уселся в кресло. Но не напротив продюсера, а сбоку. Стас, опасливо на него поглядывая, устроился рядом со мной на мягком подлокотнике.
Хозяин закончил мучить красный, словно инеем припорошенный нос и, приоткрыв рот, осоловело посмотрел куда-то мимо нас. Я никогда еще не видел человека под действием кокаина, и зрелище, скажу я вам, было не из приятных.
— Я вот все думаю, кто вы такие? — проговорил он наконец высоким хриплым голосом и зябко засунул руки в карманы халата. И тут мне показалось, что совсем он не грозный, а, наоборот, какой-то потерянный. Мы со Стасом слегка расслабились.
— Так вот… — начал я.
Продюсер резко вскинул голову и сфокусировал взгляд на нас.
— Вы случайно в кино не снимались? — спросил он. — У него еще название какое-то дурацкое — «Кин-Дзадзирис», что ли…
— Нет, — заявил Стас. — Мы в такой лаже не снимаемся. — И вдруг с наездом добавил: — Лучше вы сами признавайтесь: кто вы-то такой?
— Я-то? Я — Вениамин Перескоков, — представился старый хлыщ. — Не путайте с Перископовым… — добавил он зачем-то. — А почему вы спросили? Вы же знаете, к кому пришли. Это ведь вы вчера звонили. Вам Леокадия нужна, так? — В кресле он сидел в тапочках на босу ногу, и в глаза мне бросились покрытые ороговевшими мозолями пятки, которыми он нервно постукивал по полу. — Зачем тогда спрашиваете? — повторил он.
— Это он в том смысле, что вы не обычный человек, — пояснил я. — Вот и спрашивает, кто вы…
— Чем это я необычный? — спросил продюсер, приосанившись.
— Обычные люди теперь кокаин не нюхают, — пояснил я.
— О-о! Как обидно ощущать себя обычным человеком, — простонал тот и поскреб смуглую шершавую щеку, показывая в кривой усмешке зубы. — Черт бы его побрал, этот проклятый сахар!
Он резко склонился над стеклянной поверхностью и через свернутую в трубочку стодолларовую купюру втянул в ноздрю очередную дорожку белого порошка.
— Вы хотите сказать, что это не кокаин? — изумился я.
— Да какой там, к дьяволу, кокаин! — визгливо выкрикнул продюсер. — Сахарная пудра это, будь она проклята!
— А зачем же вы ее нюхаете? — поразился Стас.
— Так охота же! — объяснил Перескоков. — Привык я! Хоть что-то понюхать! А-а-апчхи! А когда делаешь вид, что торкает, и правда что-то такое чувствуешь…
Уф-ф… Камень с плеч! Значит, все-таки добренький.
— Вот у нас к вам какое дело… — снова попытался я перейти к цели нашего визита, и снова Перескоков перебил меня.
— Знаю я ваше дело! — рявкнул он почти весело. — А давайте-ка лучше телевизор посмотрим, а?! — Он вытащил из-под себя пульт и нажатием кнопки превратил примерно четверть зеркальной стены в экран. Нервно попереключав каналы, он остановился на MTV, где, конечно же, отплясывала его Леокадия — в джинсовых шортиках и с электрогитарой в руках, и увеличил громкость.
Я сразу раскусил, к чему он клонит. Эта сволочь хотела, чтобы мы подобрели!
— Стас, ты понял?! — посмотрел я на брата.
— Понял, Костя, понял, — отозвался тот сурово. — И знаешь что? Кто к нам с мечом пойдет… Давай-ка не будем у этого гада ни о чем просить. Давай, как в Америке. Поищи-ка тут утюжок какой-нибудь или плойку. Или еще что-нибудь подходящее… А я его пока посторожу.
Перескоков растерянно поглядывал то на меня, то на Стаса.
— Сделайте музыку погромче, — сказал я, — чтобы криков слышно не было.
— Тут полная звукоизоляция, — машинально похвастался продюсер, а потом беспокойно спросил: — А зачем вы хотите кричать?
— Это не мы будем кричать, а вы, — пояснил Стас. — Наверное. Да точно…
— Зачем мне кричать? — ненатурально удивился продюсер. — Если вам самим хочется, то мне не жалко, кричите сколько угодно. А мне незачем.
— Вот и чудненько, — улыбнулся я продюсеру, а Стасу сказал: — Смотри за ним лучше.
Смежных помещений было несколько — кухня, туалет, ванная, гримерная, спальня… Я перевернул их все, но ничего подходящего не нашел. Разве что миксер? Когда я вернулся, с деловитостью инквизитора закрепляя на агрегате самую страшную насадку, Перескоков наивным голосом обратился ко мне:
— Странно, что вам не нравится Леокадия. — Он выключил звук телевизора. — Превосходный, по-моему, проект.
Я молча воткнул миксер в розетку. Неотрывно глядя на него, Перескоков вдруг выкрикнул фальцетом:
— А вам она, собственно, по какому делу?!
Я дважды нажал на кнопочку, отчего кухонный прибор издал действительно угрожающий звук. Как бензопила, только какая-то портативная и оттого еще более жуткая.
— Пожалуйста, не надо, — вновь кардинально сменил интонацию продюсер. — Право же, не стоит. Если я в чем-то и виноват, то я исправлюсь. Честное слово, исправлюсь.
— Где Леокадия, сволочь? — спросил Стас, а я еще раз поддал газку: «Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!!!», а затем отпустил кнопку.
Воцарилась тишина. Перескоков запахнулся, нахохлился, став похожим на воробья, и так, как если бы он спешил в туалет, а кто-то не вовремя задал ему сложный метафизический вопрос, нервно выпалил:
— Не знаю! Не помню!
Тогда я снова нажал на кнопку и, уже не отпуская, медленно двинулся на продюсера. Перескоков с воплем соскочил с кресла и упал на диван, закрыв руками голову. Ну не мог же я по правде месить человека миксером. Я постоял над ним минуту, потом отпустил кнопку и тихо сказал:
— Вспомнил?
— Да, — ответил он глухо.
Ну, слава богу.
Не веря своей удаче, я приказал:
— Вставай и рассказывай.
Он резко сел и, приняв прежнюю зажатую позу, тяжело вздохнул с видом человека, готового признаваться во всех грехах.
— А можно, я закурю? — попросил он.
— Курение вредит здоровью, — заметил Стас.
— Вы правы, правы, молодой человек. Да, конечно, вы правы, — согласился Перескоков. — Я бы и сам не смог.
— Веня, — сказал я дружелюбно, — хватит уже юлить. Если вы не расскажете нам то, что мы спрашиваем, вполне возможно, через минуту вы умрете. И, кстати, в муках.
Его взгляд скользнул по миксеру и ушел страдать куда-то в неопределенность.
