Василий Гавриленко - Должность (с аудиокнигой)

Аплодисментов не было. Кто-то крикнул: «Кышь со сцены, Прыковский! Крохобор!». Поэт скоренько ретировался, не дожидаясь тухлых яиц и гнилых помидоров.

Похоже, поэтическая давильня наконец-то подошла к концу — я уже опасался, что от скуки скулы мои, вывернувшись, проткнут мозг.

Слово взял молодящийся старец из президиума:

— С большими надеждами смотрим мы на вас, уважаемый Сергей Леопольдович. Едва ли какой-нибудь иной слой нашего общества так жаждет обновляющего благотворного политического дождя, как литературная интеллигенция…

— Рейдеры!

Резкий крик прервал оратора.

В зал ворвались люди в черной одежде и с дубинками и тут же принялись точить эти дубинки о спины присутствующих.

— Как вы смеете?! — закричали из президиума, — Договор аренды еще не истек.

Среди рейдеров был невысокий поджарый гражданин в шляпе и при галстуке, в руках он держал кипу гербовой бумаги.

— Арендный договор, господа, аннулирован, — сказал он и показал какую-то бумажку, — Вот постановление мэрии. Так что вы-ме-тай-тесь!

— То есть как это выметайтесь? — возмутился президиум, — У нас еще банкет…. Сергей Леопольдович!

Тут все повернулись туда, где сидели я, Семен Никитич и Олег Власыч, но, разумеется, наши кресла давно простыли.

В машине я получил от Семена Никитича листок с новой ролью и обычное наставление. Но, до того как отвезти меня во дворец, «линкольн» остановился у известного ресторана, где, по преданию, купцы и фабриканты в стародавние времена пропивали целые состояния и уходили в одних подштанниках.

Сейчас, правда, людей в подштанниках здесь не было, но состояния явно были. Вон у того, с бриллиантовыми зубами, наверняка присутствует капиталец или у того, в цилиндре а-ля Онегин.

— Чудак вы, Сергей Леопольдович, — сказал Олег Власыч, чудесным образом прочтя мои мысли. Он, кстати, разгрызал устрицу своими желтыми изъеденными зубами. — Богатей он никогда не выпячивает свое хмм — богатство. Вы смотрите — бомж бомжом, а у него три счета в Швейцарии! Правда, Семен Никитич?

Семен Никитич нехотя кивнул, кушая салат, названный в меню «Нежное ушко амазонки».

— Вот вы думаете, тот с бриллиантовой пастью — миллиардер? — смеясь, продолжал Олег Власыч, — Как бы не так! Это — Лев Прайде, то ли американец, то ли итальянец, приехал искать богатую невесту. О, в России столько богатых невест! Жиголо, одним словом!

Олег Власыч, должно быть, слегка захмелев, показал Прайду красный язык с налипшими не него крошками салата. Жиголо смерил его презрительным взглядом и с достоинством отвернулся, улыбаясь какой-то даме лет этак шестидесяти.

— А тот, в цилиндре? Э, да это же Мыкола Скобелец, из хохлов. О, это большой везунчик, он выиграл в лотерею миллион. Рублей, прошу заметить! Должно, прожрал уже свои «деревянные» на «нежных амазонках».

Олег Власыч откинулся на спинку кресла и заразительно засмеялся. Глядя на него, положительно невозможно было удерживать на физиономии серьезную мину. Мы с Семеном Никитичем захохотали, испугав подходящего официанта.

Должен сказать, что в этот момент я благодарил свою счастливую звезду за то, что свела меня с такими прекрасными людьми.

Но Семен Никитич, по обыкновению, слегка поперчил мою радость.

— Назубок, — сказал он ни с того ни с сего, сверкнув тигриными глазами.

Потом в ресторане началась, как выразился Олег Власыч, «культурная революция». Певец Нима исполнил песню на иностранном языке. Ни Нимы, ни языка я не знал, но песня мне понравилась.

Потом вдруг этот Нима сказал:

— Следующая песня посвящается кандидату Антушкину, с которым связаны наши надежды.

Публика зааплодировала, мне пришлось приподняться, поклониться и сказать пару благодарственных слов, и это, прошу заметить, была чистой воды импровизация — в роли сие прописано не было.

Откуда ни возьмись, нагрянули цыганки, но не вокзальные тощие вороны — попрошайки и гадалки, а ядреные, красивые цыганки, сплошь увешанные золотыми побрякушками.

Они плясали, пели, водили медведя на цепи.

Семен Никитич не выдержал.

«Эх-ма!» — воскликнул он и, вскочив, прошелся по кругу вприсядку. Цыганки радостно завизжали, и Семен Никитич исчез в воронке из золота, цветастых одежд и красивых тел. Мы с Олегом Власычем глядели на бешеную пляску, одобрительно кричали и пили, пили шампанское из стародавних запасов.

Наконец, Семен Никитич, раскрасневшийся, словно побывавший в солярии, выскочил из воронки и, подбежав к столу, выдул прямо из горла треть бутылки искристого.

— Не будет ли лишку? — заискивающе поинтересовался Олег Власыч.

— Но-но! — грозно прищурился тигр и снова нырнул в бездну высокосветского разврата.

Мы с Олегом Власычем, и сами-то едва стоящие на ногах, волокли за руки к «линкольну» поющего непристойные песни Семена Никитича. Весь город, казалось, смотрел на нас и, конечно, завидовал.

Только к двум часам ночи я вернулся домой, а Олег Власыч и Семен Никитич поехали дальше, может, опять кутить.

Выпив внизу коктейль «шик», я поднялся к себе. К удивлению моему, Степа не спала, а протирала бронзовые статуи розовой щеткой. При этом она так изогнулась, что мне вдруг вспомнились и Машка, и женщины в кабинете говорящего затылка, и сегодняшние цыганки.

Улыбаясь, я подкрался к горничной и обнял ее — крепко, как алкаш фонарный столб.

Степа взвизгнула, но поняв, что это я, засмеялась.

— Но должна предупредить вас, Сергей Леопольдович, — сказала она ангельским голосом. — Я не совсем женщина.

— То есть как? — изумился я, смеясь и не переставая тискать ее, — Ты мужчина?

— Не совсем, — кокетливо призналась Степа.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я, — Ну давай, чего ты ломаешься?

— Я транссексуал.

В почти смертельном ужасе я отшатнулся. На мгновение представилось, чтоскрывается под этой милой юбочкой и меня неудержимо, стихийно потянуло в славную столицу независимой прибалтийской республики.

Моисей Ашотович Денг закрутил роман с Адой Серапионовной, собственно, ради денег, однако пока с этим были проблемы. Она с большим удовольствием получала от молодого черноусого красавца (кстати, такие весьма редки в Денговой породе) причитающееся по части несупружеского долга, а взамен давала ровным счетом ничего.

Моисей Ашотович не раз уже не столь прозрачно намекал, что надо бы и платить, но Ада Серапионовна, или по-домашнему, Адочка, либо молчала, надув губы, либо сердито и пронзительно кричала. В корпусе дорогого санатория на берегу Черного моря были тонкие стены, и, вне всяких сомнений, люди за этими стенами ушки имели весьма и весьма чуткие.

Моисей Ашотович больше всего на свете боялся скандалов и грязных слухов и оттого всегда спешил ретироваться на кухню.

Олимпиада была на носу, и в городке яблоку негде было упасть. По пляжам, рынкам, площадям, просто по улицам с утра до ночи расхаживали иностранцы — все на одно лицо и одинаково одетые. Даже на стариках — модные шорты, футболки и фарфоровые улыбки от уха до уха. Ада Серапионовна с первого дня невзлюбила их и называла «зажравшимися итальяшками». У нее почему-то все иностранцы были итальянцами.

Местные жители не разделяли нелюбовь Ады Серапионовны к иностранцам, так как у тех были солидные запасы денег — евро и долларов. Иностранцам можно было что-то продавать, куда-то их возить, стричь, брить, стелить, в конце концов, просто грабить.

Олимпиада, как уже было сказано, сидела на носу, но не верилось, что она наступит и через сто лет. Моисей Ашотович и Ада Серапионовна бывали неподалеку от так называемых «объектов» и, как бы сказать помягче, объекты слегка напоминали помойки. На помойках этих ковырялись гастарбайтеры и при попытке узнать у них, когда же все будет достроено, смеялись и лопотали по-ненашенски.

В санатории у моря проживало много волонтеров — они целыми днями валялись на пляже либо пили.

Аде Серапионовне очень быстро Олимпиада стала костью в горле, и она не упускала случая громко поругать тех, кто устроил этот бардак. Для Моисея Ашотовича такие мгновения были настоящей пыткой — он убегал на балкон и делал там невинное лицо — глядите все, это не я хаю власть!

Ада Серапионовна выглядывала из окна и кричала: