– Ты, Савелий, Бога побойся, коли мать-старуху пожалеть не хочешь, – причитала довольно монотонно Аграфена Кондратьевна. – Ведь ты уже не молодой человек. Куда тебе перед мальчишками-то удаль показывать! И добро бы, в богоугодном каком деле, а то ведь в пьянстве! Срам!
– Оставьте, маман! – простонал Савелий Лукич, прижимая серебряный молочник к пылающему виску. – Как не надоест, ей-богу! Без того голова болит...
– А матери разве не больно смотреть на тебя? Ведь другого и занятия нет, как с актерками да с гусарами травиться калхетинским!
– Дрянь, это верно, – вздохнул Куратов. – Куда против венгерского!
– Что у них ни кола, ни двора нету, так вот они и величаются геройством друг перед другом, пропивают да проигрывают казенное содержание... А у тебя – собственность! Ты – помещик и должен только о том думать, как имением управить, да приращение ему сделать.
– Зачем же приращение? – удивился Савелий Лукич. – Уж, кажется, всего у меня достаточно – и земли, и людей, и угодья всякого... На мой век хватит!
– Не о тебе пекусь! А как пошлет господь наследников, – матушка перекрестилась, – им-то что оставишь?
– Хватит и наследникам! – махнул рукой Куратов. – Не прикажете ли мне с соседями тяжбы заводить ради ваших наследников?
– А хоть бы и тяжбы, – глаза Аграфены Кондратьевны заблестели, видно было, что разговор, наконец, дошел до самого дела. – Вон, сосед Турицыных, Петр Силыч Бочаров...
– Сутяга он и больше ничего! – оборвал матушку Куратов.
Аграфена Кондратьевна постно поджала губы.
– Однако же мельницу оттягал у Турицыных.
– Ну и дурак, что оттягал! Черта ли в ней? Давно сгнила... Отсудил бы лучше Легостаевский лес. Там хоть охота...
– Отсудит и лес! – матушка в запальчивости хлопнула по скатерти костлявою ладонью и вдруг осеклась.
– Ох ты, господи! Я же тебе, друг мой, забыла рассказать главную новость!
– Ну? – Савелий Лукич уже собирался вставать из-за стола, чтобы идти в библиотеку курить трубку и смотреть в окно.
– Прямо страсть! У Турицыных дворовая девчонка в Легостаевском лесу потерялась! Поутру конюх ихний приходил, так я послала с ним Василия да Михайлу, да сыновей Заплаткиных, чтоб пособили искать.
Савелий Лукич покачал головой.
– Что за напасть такая? Не везет Турицыным, да и только! И давно потерялась?
– Третьего дня, конюх говорит, пошла за грибами и сгинула. Ни слуху, ни духу. Я уж думаю, не завелось ли там, на болотах, нечистой силы? Ведь у них и в прошлый раз также было! С коровой...
– Вздор! – Куратов решительно поднялся и бросил на стол салфетку. – Найдется, коли волкам не попалась...
– Страсти какие! – прошептала старушка, крестясь.
– Хотя... может, и беглые шалят. Мало ли их теперь по лесам шастает! – Савелий Лукич зевнул. – Исправнику донести надо бы...
За окном вдруг послышался стук копыт и скрип дорожного экипажа.
– Никак, гости! – оживился Куратов.
– Ну вот, – проворчала матушка, – опять понаедут гусары, покою от них нет...
Однако в коляске, подкатившей к крыльцу, гусар не было. Правда, впереди сидел кучер с усами, как у гусара, но в армяке. Рядом с ним поместилась молодая женщина, по-бабьи закутанная в платок. На подушках расположился барин – человек лет тридцати, весьма ученого вида, который придавали ему сидящие на носу круглые очки.
У ног барина лежала собака, столь лохматая, что невозможно было понять, с какой стороны у нее голова.
Савелий Лукич распорядился подать еще чаю и просить гостя к столу. Через минуту молодой человек был введен в комнату.
– Простите, что беспокою вас во время трапезы, уважаемый Савелий Лукич, – обратился он к хозяину. – Я к вам с поклоном от Петра Андреевича Собакина.
– А! Очень приятно! – Куратов принял гостя в объятия. – Милости прошу откушать со мною и с матушкой, Аграфеной Кондратьевной!
– И вам, сударыня, велел кланяться Петр Андреевич! – добавил приезжий.
– Спасибо, спасибо, – покивала матушка, сама наливая гостю чая из самовара. – Савеша! – обратилась она к сыну. – А какой же это Петр Андреевич? Не Клавдии ли Васильевны зять?
– Нет, это другой, – ответил Савелий Лукич. – Петр Андреевич Собакин – человек занятий ученых. В городе живет. Сам губернатор его любит. За светлый ум, за хитроумные прожекты построения дорог и мостов... А сколько разных чудесных механизмов в дому его! Освещение завел у себя на квартире такое, что у князя на балу, даже глаза слепит, а обходится в копейку. Вот голова!
– Весьма почтенный человек! – оживилась Аграфена Кондратьевна. – И уважаемый, и занятий серьезных. Не то что...
– Впрочем, он и банчок держит, – сказал Савелий Лукич, и матушка тут же умолкла.
– А вы, сударь, – продолжал хозяин, – чем изволите... Но разрешите сначала спросить имя ваше и отчество.
– Конрад Карлович Михельсон, – живо отрекомендовался приезжий. – Э-э... приват-доцент Петербургского Университета. Из немцев. Впрочем, давно. Предки мои жили в России еще при Петре Великом. Сам я, подобно отцу и деду моим, занимаюсь медициной.
– Лекарь! – всплеснула руками Аграфена Кондратьевна. – Да тебя, батюшка сам Бог послал! Здешние-то лекаря ни аза не смыслят, а меня по ночам так вот и разнимает всю!
– Сударыня, – поклонился с улыбкой Михельсон, – был бы счастлив оказаться вам полезным. Однако мои познания лежат в области не так телесного, как душевного здоровья человека. Именно для изучения душевных расстройств обитателей различных губерний я и предпринял это путешествие...
– А! Ну так ты, отец, правильно к нам заехал, – Аграфена Кондратьевна покосилась на сына. – Сумасбродов здесь хватает...
– Что вы! – смутился Конрад Карлович. – Я не затем вовсе! Просто путь мой лежит теперь в стороне от столбовых дорог, и необходимость добывать фураж лошадям и помещение себе... при том, что Петр Андреевич рекомендовал мне ваше замечательное семейство, как...
– Полно, брат, не надо слов! – Савелий Лукич положил гостю на тарелку еще кусок пресного пирога с ревнем. – Вы здесь полный хозяин – и всё. Вот поживите у нас другой-третий день, сами не захотите после уезжать. Что же до ученых ваших изысканий... – Куратов понизил голос. – Матушка права. Тут в округе попадаются такие типы – хоть сейчас в дом призрения! Если останетесь на неделю, непременно уедете отсюда готовым профессором! Пока же позвольте задать вам один вопрос...
– Почту за честь.
– Вы в карты играете?...
В тот же вечер в доме Куратовых составился вист. За карточным столом сидели: хозяин, его ученый гость, сосед Куратова помещик Григорий Александрович Турицын и местный урядник, который по случаю произведенного у Турицыных следствия был уже несколько пьян.
Дворовая девчонка так и не отыскалась. Савелий Лукич положительно был уверен, что ее украли разбойники и бунтовщики, засевшие шайкой в Легостаевском лесу. Он, подкрепив себя парой бутылок шипучего, уже предлагал проект реляции губернатору с требованием послать против бунтовщиков войска под водительством капитана-исправника.
Урядник не возражал. Он знал, что губернатор войска не даст и даже слушать про бунтовщиков не станет. На вверенной ему территории никакого бунта быть не может, хоть пропади тут в лесах вся помещичья дворня, и с помещиками вместе...
Григорий Александрович Турицын лишь горестно вздыхал, во всем обвиняя злую свою разорительницу-судьбу. Вот даже и в карты ему положительно не везло сегодня, меж тем как приезжий приват-доцент метал очень бойко, загребая с приятной улыбкой не первый уже банк. Такая удачливость, вероятно, вскоре начала бы удивлять и самого хозяина, когда бы небольшое происшествие не развлекло вдруг общего внимания. Именно, жена михельсоновского кучера, проходя мимо играющих с подносом в руках, нечаянно облила сюртук своего барина вином из недопитого стакана.
– Ну что же ты, Малаша! – с досадой сказал Конрад Карлович. – Глаз у тебя нету? Новехонький сюртук...
– Прощенья просим! – молодая женщина покраснела. – Позвольте, Конрад Карлович, я тотчас пятно застираю, и ничего не будет!
– Застираю! Изволь теперь прерывать игру посреди талии, да по твоей милости идти переодеваться! .. Простите, господа, – обратился он к сидевшим за столом, – через минуту я вернусь.
– Это чья же такая красавица? – спросил урядник, глядя вслед Малаше, удалявшейся за барином.
– Его, Михельсона, – сказал Куратов. – У него с собою чета людей для услуг. Они с ним ездят и даже по медицинской части помогают. Маланья – на манер милосердной сестры, а муж ее, кучер – видали молодца? – тот как бы санитар. Если вдруг попадется какой-нибудь буйный больной...
– М-м-да! – задумчиво протянул урядник. – Знатная баба!
Меж тем, в покоях, отведенных Конраду Карловичу, состоялся другой разговор, и начала его жена кучера, милосердная сестра Маланья.
