Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое.
— Это булыжная мостовая, — проговорил Одессит. — Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или…
— Мы в Трилионе, — оборвал поток его красноречия Сопромат. — Не знаю, как, но мы оказались в Трилионе.
— Сбылась мечта идиота, — захихикал Хлорософ.
— Хлорософ, в ухо получишь!
— А при чем тут я — это цитата из Эпоксида…
— ХЛОРОСОФ! — страшным шепотом сказал Одессит.
— Молчу, молчу…
— Кто-нибудь знает, где мы? — спросил Меганемнон.
— В принципе, я тут был до войны… — задумчиво проговорил Трисей. — Но это было давно… И я был еще маленьким…
— Короче, — нетерпеливо оборвал его Тетравит.
В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами со сломанной челюстью, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал:
— Я, конечно, не уверен, но, по-моему… Видите, вон там, высоко, факелов целый ряд? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы.
— Ну?..
— Так что, по-моему, мы на центральной площади.
— Разбудите меня, пожалуйста, — потеряно попросил Сопромат. — Мне такой дурацкий сон снится… Ерунда какая-то… Так не бывает…
— А что тут у нас происходит? — откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос.
Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой.
— Тише! Мы в Трилионе!
— В Трилионе?! — так и взвился Демофон. — Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?!..
— Штурма не было, — успокаивающе зашептал ему на ухо царевич.
— Значит, они сдались? — все еще недоумевал поэт.
— Нет… Мы сами не знаем, как мы могли тут оказаться…
— Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! — радостно подскочил Демофон. — Рассказывайте! Ярион, записывай!..
— Темно… — отказался Иванушка.
— Ну, тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, — весело предложил старичок. — Так сказать, проведем экскурсию.
— Давайте! — тут же согласился Одессит.
— Одессит, ты куда? — ухватил его за плечо Тетравит.
— Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем.
— Я не пойду, — глухо сказал Меганемнон.
— Почему? — не понял Одессит.
— Я должен видеть Елену.
— Но это самоубийство! — воскликнул Гетеродин.
— Нет. Это убийство.
— Вы хотите убить женщину? — ужаснулся царевич.
— Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь.
— Но это неправильно!.. — было все, что смог вымолвить Иван.
— Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что…
— Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, — решительно заявил Одессит. — Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что, ты — как хочешь, а я просто чувствую себя обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь.
— Одессит прав, — поддержал его Сопромат. — Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это не стоило!
— И я! — в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит.
— А я иду туда, куда пойдет мой командир, — быстро заявил Хлорософ.
Меганемнон помолчал.
Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами.
— Я пойду с тобой, царь, — неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван.
— И я! — присоединился к Ивану Ирак.
— И я, — хмуро заявил Трисей.
— Но ты не можешь!.. — испуганно воскликнул Тетравит.
— Почему это? — недобро усмехнулся Трисей.
— Без тебя мы не выберемся из города!..
— Трисей, они правы, — с благодарностью взял его за руку Иванушка. — Демофона действительно надо вывести отсюда. И, к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага, и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза?
Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул.
— Тогда пойдем с ними вместе, Ион! — горячо зашептал ему в ухо Ирак. — Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели! Скорее закончится осада!.. И вообще — ты же не за этим сюда приехал!
— Нет, Ирак. Убивать женщин — неправильно. И я надеюсь его в этом убедить.
Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя — это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города как мешок с зерном, но решил, что, скорее всего, его скрытный бог сам лучше всех все знал, и вмешиваться в божественное провидение все равно, что прыгать с вышки в осушенный бассейн, и промолчал.
Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях.
Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда, по обычаю, днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь.
Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали — охрана или отсутствовала, или бессовестно спала.
Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра.
— …Послушайте, ваше величество, — не терял надежды вразумить царя Иван. — Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все… почти… наверное… жены убегают от своих постылых… ой, простите… мужей. Я читал. И что теперь — всех убивать?
— Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, — угрюмо повторял Меганемнон. — А ты, Ярион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год — через месяц!
— Да вы сами себе свою жизнь исковеркали! — не выдержав, вспылил царевич. — Вместо того, чтобы забыть ее, жениться и жить десять лет счастливо дома, вы все это время ненавидели ее под стенами этого несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!..
— Она исковеркала мне жизнь, — прорычал он. — Поначалу, сгоряча, я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода — убить ее или погибнуть самому.
— Но ведь можно уйти…
— Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны.
— Очень любезное и своевременное предложение… — пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда.
Восток посветлел.
Скоро утро.
Спать не хотелось.
— Париж, скорее, скорее — смотри, сейчас взойдет солнце!
— Солнца я не видел, Елена… Стоило вытаскивать меня ради какого-то солнца в пять утра из постели!..
— Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием… Чего-то необыкновенного… Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса — так учила меня моя бабушка!..
— Что необыкновенного с тобой может случиться? — брюзжал Париж. — Встретишься со своим неугомонным царьком?
— Неостроумно! Я же сказала, хорошего!..
Вздрогнув, Иванушка очнулся от дремы и осторожно выглянул из своей засады.
Метрах в десяти от их зеленого уголка, у парапета, стояли спиной к ним длинноволосый кудрявый мужчина в короткой сиреневой тунике и темноволосая босоногая женщина в розовом гиматии, или как там у них еще назывались эти крашеные простыни для тела.
— Какая-то блажь на тебя накатывает, милая, в последнее время. Вот уж не думал, что появление этого деревянного носорога вчера вечером так тебя разволнует…
Вчера???!!!
— …Если бы твой родной народ стоял под стенами города и жаждал твоей смерти, а приемный — им сочувствовал и бормотал проклятья в спину, я бы еще посмотрела, какая блажь накатила на тебя, милый!
Иванушка повернул голову направо — Меганемнона рядом с ним не было.
Наверное, потому, что он был уже на полпути к беззаботно ссорящейся парочке, и медный меч в его напряженно сжавшемся кулаке ловил слабые отблески первых лучей солнца.
