— Это всего лишь условность, — бодрым голосом заявил Энтони Карлинг, — причем не слишком убедительная. Подумаешь, время! В действительности никакого Времени нет; оно просто не существует. Время — это не более чем мельчайшая точка в вечности, так же как пространство — мельчайшая частица бесконечности. Время представляет собой нечто вроде туннеля, по которому мы, как принято думать, двигаемся. В наших ушах стоит гул, в глазах — темнота, поэтому он кажется нам реальным. Но перед тем как зайти в туннель, мы целую вечность жили в бесконечном солнечном свете — и после выхода из него вновь окажемся в солнечном пространстве. Так стоит ли нам волноваться из-за неразберихи, шума и темноты, если через мгновение мы оставим их позади?
Энтони изредка прерывал свои рассуждения и энергично помешивал кочергой поленья в камине, из которого летели яркие искры и вспыхивали огоньки пламени.
Для убежденного сторонника столь неизмеримых понятий Энтони обладал хорошим чувством меры и вкуса, и я не знаю другого человека, который бы любил жизнь и все ее радости так, как он. В этот вечер он угостил нас изумительным ужином, подал к столу великолепный портвейн, и мы чудесно провели время, озаряемые светом его заразительного оптимизма. Вскоре наша небольшая компания разошлась по домам, и мы с ним остались одни у камина в его кабинете. С неба сыпалась снежная крупа, громко стуча по оконному стеклу и заглушая потрескивание огня в камине, и при мысли о пронизывающем ветре и заснеженной мостовой на Бромптон-сквер, по которой торопливо спешил к буксовавшим такси последний из гостей, я блаженно улыбался — ведь я остаюсь здесь, в тепле и уюте. А самое главное — рядом будет этот будоражащий разум, заставляющий думать собеседник, который о чем бы ни говорил — будь то абстрактные понятия, которые для него абсолютно реальны, или удивительные случаи, с которыми он сталкивался в условностях времени и пространства, — всегда вызывал интерес у слушателя.
— Я обожаю жизнь, — сказал он. — Считаю ее самой увлекательной игрушкой. Это восхитительная игра, а как тебе хорошо известно, для того, чтобы игра была интересной, нужно относиться к ней чрезвычайно серьезно. Ты должен понимать, что это игра, но вести себя так, будто она — единственная цель твоего существования. Мне бы хотелось играть еще долго-долго. Но при этом надо также жить в истинной плоскости, то есть в вечности и бесконечности. Если задуматься, человеческий разум не способен постичь именно границу, а не безграничность, временное, а не вечное.
— Звучит несколько парадоксально, — заметил я.
— Только потому, что ты привык думать об ограниченных вещах. Взгляни на все открытыми глазами. Попытайся представить границу Времени и Пространства, и ты поймешь, что не можешь этого сделать. Отсчитай миллион лет назад и умножь этот миллион на еще один миллион, и ты увидишь, что не можешь представить себе начало. Что было до этого начала? Еще одно начало и еще одно? А до этого? Взгляни на проблему с такой стороны, и ты поймешь, что единственным решением, которое ты способен постичь, является существование Вечности, то есть некоего понятия, которое никогда не начиналось и никогда не кончится. То же самое относится и к пространству. Перенесись мысленно на самую далекую звезду и подумай, что находится за ней. Пустота? Пойди дальше, протолкнись сквозь эту пустоту, и ты не сможешь представить себе ее границы и конца. Она никогда не кончится: вот что ты должен понять. Таких понятий, как «до» или «после», «начало» или «конец», не существует — и это замечательно! Я бы терзался до самой смерти, если бы не знал, что смогу преклонить голову на огромную мягкую подушку Вечности. Некоторые люди утверждают — по-моему, я слышал это и от тебя — что вечность ужасно утомительна; в какой-то момент захочется остановиться. Но ты так считаешь, потому что думаешь о Вечности как о категории времени и в твоей голове крутится мысль: «А потом, а потом?» Неужели ты не понимаешь, что в Вечности нет никакого «потом» и никакого «до» тоже? Все сливается в одно целое. Вечность — это не количество — это качество.
Время от времени, когда Энтони говорит подобным образом, мне удается ухватить мысль, которая кажется ему совершенно очевидной и абсолютно реальной, а иногда (поскольку мой мозг не всегда готов к восприятию абстрактных понятий) у меня возникает ощущение, будто он толкает меня к краю обрыва, и в таких случаях мой разум жадно цепляется за что-нибудь осязаемое или постижимое. Сейчас был как раз такой случай, и я поспешно прервал его рассуждения.
— Но «до» и «после» существуют, — не согласился я. — Несколько часов назад ты угощал нас изумительным ужином, а после него — да, после — мы играли в бридж. Сейчас ты пытаешься объяснить мне некоторые вещи, а потом я отправлюсь спать…
— Ты поступишь так, как тебе нравится, — рассмеялся он, — и не будешь рабом Времени ни сегодня ночью, ни завтра утром. Мы даже не станем упоминать время завтрака, но когда бы ты ни проснулся, этот час окажется в вечности. А поскольку еще не наступила полночь, мы сбросим оковы Времени и будем говорить бесконечно. Я остановлю часы, если это поможет тебе избавиться от заблуждений, и расскажу тебе историю, которая, на мой взгляд, доказывает, насколько нереальна так называемая реальность; или, по крайней мере, насколько мы ошибаемся в своих чувствах, когда пытаемся определить, что является реальным, а что нет.
— Какая-нибудь оккультная история, связанная с привидениями? — поинтересовался я, навострив уши, потому что Энтони обладает необычным даром ясновидения — он иногда видит вещи, невидимые обычным глазом.
— Да, ее можно назвать оккультной, — ответил он, — хотя сюда примешивается изрядная доля мрачной реальности.
— Великолепная смесь, — кивнул я. — Рассказывай!
Он подбросил полено в огонь.
— Это долгая история, — начал он. — Останови меня, как только почувствуешь, что с тебя хватит. Но я хочу, чтобы ты обратил особое внимание на один момент. Ты так цепляешься за свои «до» и «после», а ты когда-нибудь задумывался над тем, как трудно бывает точно определить, когда произошло то или иное событие? Скажем, человек совершает преступное насилие. Разве нельзя сказать, с изрядной долей уверенности, что в действительности он совершил это преступление в тот момент, когда задумал его, когда планировал его, смакуя детали? Думаю, мы можем разумно утверждать, что фактическое совершение является лишь материальным результатом его решения: он становится виновным, когда принимает такое решение. Таким образом, когда же произошло преступление с точки зрения «до» и «после»?
Есть в моей истории еще один момент, над которым тебе стоит задуматься. Мне кажется очевидным, что душа человека после смерти его телесной оболочки должна вновь совершить это преступление с намерением раскаяться и в конечном итоге искупить свой грех. Те, кто обладает даром ясновидения, видели такие повторные преступления. Возможно, при жизни он совершил свой поступок в приступе безрассудства; но, когда его дух повторяет преступление с открытыми глазами, он способен осознать его чудовищность. Итак, должны ли мы воспринимать первоначальное решение человека и материальное совершение преступления только как прелюдию к фактическому преступлению, которое он совершает с открытыми глазами и потом раскаивается в содеянном? Я выражаюсь абстрактно, поэтому мои рассуждения кажутся тебе весьма расплывчатыми, но думаю, ты поймешь, что я имею в виду, если выслушаешь мою историю. Тебе удобно? Все, что нужно, под рукой? Тогда начнем.
Он откинулся на спинку стула, сосредоточился и заговорил:
— История, которую я собираюсь тебе рассказать, началась месяц назад, после твоего отъезда в Швейцарию. Своего завершения она достигла, как мне представляется, прошлой ночью. Во всяком случае, не думаю, что у нее будет продолжение. Итак, месяц назад поздней дождливой ночью я возвращался домой после ужина в ресторане. Я не мог поймать такси, поэтому поспешил под проливным дождем к ближайшей станции метро — «Площадь Пиккадилли». Мне повезло, я успел на последний поезд, идущий в моем направлении, и вошел в вагон, который оказался пуст, за исключением одного пассажира, который сидел около двери прямо напротив меня. Насколько мне известно, я никогда его раньше не видел, но почему-то живо им заинтересовался, словно он меня чем-то встревожил. Лицо этого изящно одетого человека среднего возраста отражало напряженную работу мысли, как будто он обдумывал какое-то серьезное дело, его рука, лежавшая на колене, непроизвольно сжималась и разжималась. Внезапно он поднял глаза и пристально уставился на меня. Я увидел в них подозрение и страх, словно застал его за каким-то тайным занятием.
В эту минуту поезд остановился на «Довер-стрит», кондуктор открыл двери, объявил станцию и добавил: «Пересадка на Гайд-парк-корнер и Глостер-роуд». Меня это устраивало, так как означало, что поезд остановится на «Бромптон-роуд», то есть на моей станции. Судя по всему, моего попутчика это тоже устраивало, потому что он не стал выходить из вагона, и после остановки, во время которой никто не вошел, мы поехали дальше. Я твердо уверен, что видел его после того, как закрылись двери, и поезд тронулся. Но когда я снова посмотрел в его сторону, там никого не было. Я ехал в вагоне в полном одиночестве.
