Шарахнула дверь каморки, пыльный мешок перевалился через порог. Уличная дверь в комнату стала приоткрываться.
— Не надо! — икая, ловя ртом воздух, булькнула Алена. — Они же мертвые!
— Тут все мертвые.
— Как это все? Где все? Живые мы!
— И ты тоже.
— Неправда! — не чувствуя, как говорит, выкрикнула Алена.
И вновь была награждена улыбкой. Глаза у Эббы расширились. Она была рада тому, что говорила.
— Правда. Ты утонула в болоте.
Родители сидели на лавке и мило улыбались. Они даже были чем-то похожи друг на друга.
Мать высокая, ширококостная, с длинными распущенными, тщательно вычесанными волосами, заведенными за уши. От этого лицо ее выглядело доверчиво-округлым, открытым. У отца волосы тоже были аккуратно расчесаны на идеально ровный пробор и чем-то намазаны — держались они волосок к волоску. Родители были одеты в рубахи и штаны из грубой серой ткани, с красивой вышивкой по воротникам и манжетам рубах. На румяных щеках от улыбок обозначились ямочки.
И все равно это были не люди. Потому что ни один человек не сможет просидеть без движения столько времени. И улыбаться так долго тоже не сможет.
Эбба сидела напротив и мрачно смотрела в их довольные лица. Они уже давно не шевелились. Несколько часов. За окном как будто начиналась заря.
— Я их ненавижу, — тихо говорила Эбба. — Ненавижу. Память им подавай! Решили, что самые умные, что всех перехитрили. А все уехали, уехали! Одни вы тут со своей памятью. Проводники!
Алене очень хотелось сбежать, но стоило ей шевельнуться, как мать или отец поворачивались к ней, и от этого взгляда все внутри холодело, ноги переставали слушаться, а сердце колотилось так, что закладывало уши.
— Это же из-за них! — шипела Эбба. — Все из-за них! Кресты эти! Люди бегают, в болоте тонут. Новые кресты появляются. На память! Эта память не отпускает. Держит. И так триста лет. А потом еще триста! И еще!
Она ударилась обеими руками о стол, чуть не приложившись к краю лбом.
— Уходите! Уходите отсюда все! Я вас ненавижу!
Алена икнула и тут же получила тяжелый взгляд отца.
— А чего он так смотрит? — жалобно спросила она.
— Тебя ждет, — глухо произнесла Эбба.
— Я с ним не пойду, — замотала головой Алена.
— Солнце встает. Пора. По первой зорьке дорогу найдете. Они проводят.
Эбба устало ссутулилась, согнула плечи, спрятав голову под столешницей.
— Ик, — ответила Алена.
Пальцами она намертво вцепилась в лавку, от напряжения их свело судорогой. Каждая мышца звенела, крича о жизни.
Мертва, говорите? Вранье! Мертвые не могут так себя чувствовать, она-то знала.
— Иди. — Эбба на нее не смотрела.
— Нет! — сквозь сжатые зубы процедила Алена. — Меня мама ждет. Меня Эдик найдет.
— Тебя уже искали, — холодно возразила Эбба. — Мимо прошли. Всю ночь по горе бродили. Твой друг сбежал, как только ты провалилась. Поехал к своим и рассказал, что ты попала в болото, а он не успел тебя вытащить.
Алена отлично помнила болото. Помнила, как холодная жижа затягивала в себя, помнила, как Андрюха тянул ее, выдирая волосы. Помнила потерянный браслет. Если она утонула, то откуда это полное убеждение, что ее вытащили? Или это всего-навсего ее желание. Несбывшееся желание, чтобы ее Андрюха спас.
— Я за кочку зацепилась, — показала она пустую руку. — Браслет сорвался. А потом еще сережки бросала. Это было после того, как меня вытащили.
— Пикси балуются. — Эбба все еще не поднимала голову, словно ей было неловко за гостью. — Они любят снимать вещи с утопленников.
Алена глянула на запястье. Рука как рука, чуть загорела за лето, усыпана солнечными конопушками, под ногтями грязь. Костяшки сбиты, но уже успели зарасти корочками. Серый свитер… уже не свитер, а просто мешок. Висит на шее ворот хомутом. По телу прокатилась дрожь, жаром растеклась по голове, пересчитав все волоски. В глазах помутилось, но тут же стало все очень четким. Она видела мертвецов на лавке, видела комнату, видела склонившуюся Эббу. Она чувствовала себя. Чувствовала, как ставший жестким свитер корябает плечо, как тело под ним чешется после купания в болоте.
Темнота за окном набухла, в ней появился багряный отсвет — предвестник скорого рассвета.
— Пора! А то так и до полудня досидеть можно.
Родители вяло шевельнулись.
— Нет! — сжала кулак Алена. — Я не утонула ни в каком болоте. Я в гости шла. И пришла. Ты сама меня позвала! Так бы я даже близко к этим крестам не сунулась бы. Значит, ты это сделала нарочно? А если бы я тебя не заметила там, на маяке? А если бы прошла мимо?
— Это Ули. Он породы Гримов, вестников смерти. Это он тебя нашел, предсказал смерть, поэтому я и позвала. Ты бы в любом случае умерла. Я не думала, что это так быстро произойдет. Всегда есть два-три дня. А ты вдруг взяла и… пришла.
— А браслет зачем взяла? Сама говорила, подарок. На память!
Слова вылетали, но в голове все так же было пусто. Слова ткались из холода и пустоты. Алена успела испугаться, что сейчас скажет что-то не то. Согласится, например.
Эбба встала. Родители все еще улыбались, но теперь уже около двери. В каморке ворочался боггарт, злой домовой, любящий пошалить.
— Тут кругом одна сплошная память. Больше о себе памяти оставишь, дольше будешь мучиться. Обычно уходят быстрее. Ты что-то задержалась.
Встать на ноги Алена не могла. Ноги задеревенели. Так и представлялось, что, если их сейчас выпрямить, сломаются.
— А что ты копала, когда я пришла? Что это было?
— Я закапывала воспоминания о тебе. Крест готовила. Теперь ты тоже будешь жить здесь памятью.
Эбба говорила спокойно. В голосе не было ни торжества, ни ехидства. Она просто делала то, что делала всегда. Ничего особенного сегодня не происходило.
— Выведи меня отсюда, — тихо попросила Алена. — Ну, пожалуйста.
Слезы побежали по щекам. Алена пыталась их удержать, но они текли и текли, щекотали в носу, собирались на кончике тяжелой каплей.
Алена всхлипнула, и вдруг с этим звуком в ней словно что-то изменилось. Жалость к себе ушла. Пришла злость. Как они смеют так с ней обращаться? Кто они такие? Она жива! Она выбралась из болота!
В комнате словно что-то появилось. Алена одновременно и сидела на лавке, и тонула в болоте, и ехала на велосипеде к гостинице, и поднималась по лестнице к своей квартире. Она знала, что вернется домой. Что ее ждет мама. Знала, что впереди у нее еще много-много лет жизни. А поэтому никакая она сейчас не мертвая.
Родители мигнули и перестали улыбаться. Глаза Эббы стали огромными. В них отражались все болота мира. Вся их тухлая память.
— Хочешь, я тебе отдам цепочку? — твердо предложила Алена, касаясь кулона на груди. — Просто так. Без обмена.
Пальцы на удивление быстро открыли замочек — они больше не дрожали. Кулон скользнул в ладонь. Ни пожалеть, ни попрощаться в голову не пришло.
Эбба потянула губы в улыбке. Холодной, равнодушной улыбке.
— Что ты готова отдать за жизнь? — спросила она.
— Все, что угодно! Любые украшения. Приходи! Забирай!
— Не приду. — Эбба отвернулась, и у Алены захолонуло сердце. Неужели она ошиблась? Неужели это не подействует? — Два раза не умирают.
По телу снова прокатилась волна, но теперь уже горячей решимости. Ноги сами собой выпрямились.
— Беги! — коротко приказала Эбба.
Алена шагнула к входной двери. Родители стояли на пороге непреодолимой преградой.
— Не туда! — взмахнула руками Эбба. — Через боггарта. Он сытый. Он пропустит.
Боггарт лежал тряпкой через порог и не был похож на добродушного хозяина, готового всех пропускать туда и обратно. Алена прыгнула прямо в доски. Вокруг загремело и посыпалось. Она готова была к тому, что сейчас врежется, что разобьется о стену. В лицо ударила утренняя прохлада.
Мимо трусил Ули. Морду задрал, хвостом помахивает. Уши домиком. Подтявкивает. Чем-то недоволен.
Грим, страшная собака, предвещающая смерть… Ошибся! В первый раз ошибся!
Ули плюхнулся на хвост и стал чесать задней лапой за ухом. Пискнул, брякнулся на спину, принялся кататься по земле, блаженно повизгивая.
Алена вдруг поняла, что пес ее не видел. Он лаял только на тех, на ком была печать. На Алене такой печати больше не было. Помогла цепочка? Помогла Эбба?
Вспомнила, что не попрощалась, не поблагодарила. Обернулась. Эбба стояла на крыльце своего дома. Серые брюки, серая кофта, невозможные черные ботинки.
«Не оглядывайся! Не вспоминай! — раздалось у Алены в голове. — Не возвращайся».
— А Марина? Марина здесь была? Девушка. Она на серой машине приехала.
— Она заблудилась и вышла на дорогу в другом месте. Торопись! У тебя осталось мало воздуха. Теперь только ты сможешь себя спасти. Только ты!
— Я успею! — заорала, чувствуя, что воздуха вокруг и правда мало, что в нем слишком много воды. Она забивает горло, занимает нос, мешает вдохнуть. Закашлялась, чуть не упала. — Успею, — зло прорычала мху под ногами. — Успею…
