Я даже глаз приоткрыла от перспективы продолжить эту ночь. Один.
— Слушайте, у вас совесть есть? Хотя о чём это я, — ответила сама, вспоминая, как попала на эту работу. — Уйди, а, — мне, и правда, не хотелось кого-то видеть, — дай хоть один выходной провести без этого кошмара.
— Нет, не согласен, — он сполз ниже, чтобы было удобнее разговаривать, — если я тебя оставлю, то ты снова погрузишься в эти смерти и будешь раз за разом прокручивать их в голове. На тебя сейчас даже смотреть не очень приятно.
Это сейчас я обвинение в его голосе различила? Совсем оборзел⁈ Я открыла второй глаз.
— Пошёл вон, — чётко проговаривая слова, послала его.
— Неа, — передо мной словно вредный мальчишка. — Слушай, а пойдём выпьем, — этот человек не перестаёт меня удивлять.
— Иди, без меня, — начинаю потихоньку звереть. — Я в, — посмотрела на часы, — пять утра никуда не пойду. А уж тем более с тобой, и тем более пить. К тому же, кто работает в такую рань…
Иногда, молчание — настоящее золото.
— Я знаю кто. Собирайся.
— Скиф, я серьёзно говорю: проваливай из моей квартиры, хочешь — домой, хочешь — пить. Мне плевать, лично я собираюсь хорошенько выспаться.
Признаюсь, наш обмен любезностями немного привёл меня в чувство.
— Значит так, Ремизова, я тебе десять минут даю, чтобы умыться и сменить эту прелестную пижамку на что-то более привычное для выхода в люди. Если не управишься сама, то я тебе с удовольствием помогу.
Естественно, я не обратила на эту угрозу совершенно никакого внимания. Демонстративно накрылась одеялом с головой, решив, что он откажется от этой глупой затеи и, наконец, покинет меня. Серьёзно, я его знаю без году неделю, и то, в это «знаю» можно не так много вложить. Не станет же он переходить черту? Возможно, мне стоило вспомнить, как он пришёл, когда не смог дозвониться, как общался со мной на грани наглости и самоуверенности, словно так и надо, словно имеет на это полное право. Вспомнить, что примчался посреди ночи из-за единственного звонка. Задуматься, что его действия не укладываются в схему чётко разделённых рабочих отношений. Но я этого не сделала. За что и поплатилась.
Раз — и одеяло оказалось вне пределов досягаемости, два — резкий рывок после которого я оказываюсь попой кверху на мужском плече, захлёбываясь дыханием.
— Сейчас же положи, где взял, — я ещё не верю, что Скиф действительно что-то сделает.
— Десять минут истекли, — насмешливо констатировал он.
А ведь получает от этого удовольствие! По моему поведению можно было легко всё просчитать, и этот мизерный срок всего лишь видимость выбора! Мой мозг от такой встряски вспомнил, что может не только спать.
— Хорошо, я сама соберусь, — понимая, что меня, в который раз, оставили в дураках, приняла поражение.
— Поздно, — Скиф откровенно веселился, снова мешая воспринимать его просто как начальника, — я тебе времени предоставил достаточно.
Без видимых усилий со стороны мужчины, я оказалась в ванной перед раковиной. Если он сейчас попытается меня умыть, то, ей–богу, я его тресну тем, что первое под руку попадётся.
— Уверен, что это именно то, чего ты хочешь? — настойчиво спросила у отражения в зеркале.
Какое-то время Скиф просто смотрел на меня, но потом, тряхнув головой, разорвал зрительный контакт.
— Ладно, жду на кухне.
Ну, надо же, понял, что его затянувшаяся игра может иметь не очень радостные последствия. Даже оценила, что дошёл до этого, пусть и не с первого раза.
Теперь можно и повнимательнее приглядеться к самой себе. Суровая правда жизни: я сейчас больше похожа на тех, с кем не так давно общалась: бледная кожа, под глазами не синяки, а синечищи, губы искусаны — это когда, интересно, я так успела? Запавшие глаза и спутанные волосы… Розовая пижама сюда никак не вписывается, скорее уж саван подошёл бы. Не помню, чтобы выглядела так плохо с тех пор, как умерла мама. С такой работой молоком за вредность не расплатишься.
Наводить красоту, чтобы хоть как-то сгладить производимое впечатление трупа, даже не попыталась. Волосы в хвост, джинсы и толстовка. Не знаю, куда меня собрались выгулять, как больное животное, которому не хватает радости в жизни, но пусть ему станет стыдно.
Макс только посмотрел на меня с укором, говорить ничего не стал. Ну и ладно, не очень-то хотелось.
Местом, в которое меня привезли, оказался небольшой бар. Вывеска гласила, что заведение открыто до двух часов ночи, но Скифа это нисколько не смутило: ключами, что захватил из бардачка, быстро открыл двери и пропустил меня вперед. Пока я разглядывала обстановку, он отключил сигнализацию.
— Это что, твоё? — сделала единственный вывод, наблюдая за этим безобразием.
— Нет, лучшего друга, который доверяет настолько, что дал допуск в любое время дня и ночи, — Макс закрыл двери изнутри и прошёл к барной стойке.
— Повезло тебе с друзьями, — такое доверие вызывает зависть. — А хозяин не боится, что ты опустошишь его запасы?
Я с трудом взгромоздилась на высокий стул. Всегда их недолюбливала — жутко неудобная мебель.
— Нисколько, — он недолго искал нужную бутылку, — во-первых, Сашка — запасливый тип, а во-вторых, мне на ум не приходит ничего, что могло бы выбить меня из колеи так сильно, что я решу пить в таких количествах.
— А меня, значит, спаивать можно? — не могла примириться с его действиями.
— Просто хочу, чтобы ты немного расслабилась, — передо мной с глухим стуком поставили прозрачный стакан с янтарной жидкостью и парой кубиков льда, заполненный на четверть. — И ненадолго забыла о призраках.
— В таком случае, место ты подобрал не очень удачное: за одним из столиков сидит посланник с того света, — понизив голос, поставила его в известность. — Он с такой тоской смотрит в окно, что мне так и хочется подойти, и узнать, что у него за печаль. Но, боюсь, что на сегодня мой лимит исчерпан.
— Да, мне никогда не удастся понять, каково жить вот так: видеть постоянно то, что незаметно другим.
Бутылка с виски на стойке, лёд поставлен сюда же, а Макс уже усаживается на соседний стул.
— Каждому своё, — у меня не было желания пробираться через дебри рассуждений. — А мне, к примеру, не понять, как можно работать с трупами. Я, как никто другой, знаю, что тело после смерти — это всего лишь материальная оболочка, которая когда-то была человеком. И от этого мне становится ещё страшнее. Или каким образом пережить то, что имеешь отношение к чужой смерти? Каково людям, которые по роду своей деятельности отнимают жизни? Ты же бывший военный, — припомнила то, что мне о нём известно, — приходилось убивать?
— Почему ты подняла именно эту тему? — он не спешил отвечать.
— Не знаю, — пожала плечами, грея в руках стакан, из которого не сделала ни глотка, — захотелось.
— До того, как стать кабинетной крысой, я служил в спецназе, — признался после недолгого молчания. — Но нас нельзя ставить в один ряд с теми, кого мы ловим.
— Оу, — его лицо осталось бесстрастным. — Их называют элитой, насколько я помню. Могу предположить, что на твоём счету есть убитые. А почему так нелестно отзываешься о сегодняшней должности? — посчитала, что мы не в тех отношениях, чтобы вытягивать из Скифа подробности.
— Потому что я не хотел протирать штаны, сидя в офисе, когда могу участвовать в более важных операциях.
— Раскрывать дела, на которые все давно плюнули, а потерпевшие и их близкие потеряли всякую надежду на справедливость — это не есть важно? — я не согласна с подобными ярлыками.
— Тебе не понять. Это совершенно разные вещи и другие масштабы. Я — потомственный военный, мои отец и дед в верхах, и меня хотели утянуть за собой. Но ещё до армии я определился, что такая жизнь не для меня. Не хотел этого.
— Так что же занимаешься?
Его слова вызывают лишь недоумение. Сомневаюсь, что Скифа загнали в ловушку, как меня. Что могло заставить мужчину, так рьяно желающего участвовать в операциях по устранению преступников, поиску террористов и чем ещё они там занимаются, отказаться от этого? Если он рос в семье военных, то и характер у него должен быть ещё тот: где сядешь — там и слезешь. Теперь мне становится более понятно, почему он настолько упёртый.
