С полуподвального помещения удалось опуститься на два уровня ниже. Иногда проход казался засыпанным, но не настолько, чтобы его нельзя было преодолеть. Виной подобных оползней могло быть только метро. Иван вслушивался в стены с помощью своего тренированного уха, подкрепленного алюминиевой походной кружкой, и, наконец, разобрал в далеком неясном гуле приход поезда. А также последующий уход этого самого поезда. Значит — метро функционирует, по крайней мере, пока.
Вообще-то так и должно быть — электричество-то в наличии! Чубайс не очухался. Впрочем, он же теперь строит нано-роботов, величиной с маковое зернышко. Да неважно, главное — сейчас там, в действующих поездах должно быть столпотворение, как в час пик. И менты всю эту толпу пасут, как песцы пасут леммингов. Опасное соседство. А наземные трамваи? Ехать могут, но некуда — дороги прочим транспортом перекрыты.
Иван отбросил идею пробираться к станции метро.
Начали встречаться лужи — Нева где-то рядом. Удивительно, ни одной маломальской крысы не попалось, первыми покинули город, что ли? Преодолев несколько несерьезно запертых дверей, он все-таки оказался в каком-то рабочем ответвлении подземной железной дороги. Поезда здесь не ходили уже много лет, но рельсы определенно могли привести к активному тоннелю. Нельзя было пройти мимо, не осмотревшись. Компас рекомендовал двигаться в этом же направлении, но почему-то было страшно.
Страх — вещь полезная, лишь только научиться его бороть. Не у всех это получается, да и не всегда одинаковым образом. Когда-то на контракте забрел к ним на пароход седой волосатый дядька, замечательно умеющий скалить зубы. Не в смысле смеяться, а по-настоящему, как собака какая-то, щериться во весь рот. Позднее выяснилось, что это он таким образом проявлял некое дружелюбие, типа — улыбался. Но не просто так, а по-понтовому. Отрепетировал в юности перед зеркалом свое понятие голливудской улыбки, да так и привык. Глаза — не самые ласковые, а все зубы на обозрение. «Любите меня, я — красавец» — такое вот представление для встречных-поперечных.
Был этот дядька Андреем, да к тому же механиком с рефрижераторного судна. То есть, почти рыбак. Зашел он побеседовать, покрасоваться, газеток стрельнуть. Разговаривать с ним было, в общем-то, не о чем, но ему этого и не было нужно. Андрей остро нуждался в новых ушах. Не в медицинском или каком-нибудь канибаллистическом смысле, а нужны ему были новые слушатели. Всего лишь. На своем судне все уже переслушали его байки, где он — дартаьян, друзья — депутаты, квартира — в Москве, дом — в Балаклаве.
Много всякой ерунды Андрей наговорил, но Ивану запомнился один рассказ про далекие южные широты. Это была байка про страх.
Их судно, рефрижератор — как водится, стоял где-то в дрейфе на самом юге Индийского океана, почти что у кромки льдов Антарктиды. То ли ждали они чего, то ли по какой другой причине. Где-то поблизости нарисовался другой пароход, тоже русскоязычный, знакомый, с одной и той же Севастопольской базы. Расстояние между ними было не более мили. Решили капитаны обменяться неведомо чем. То ли планами на будущее, то ли опытом работы, а, может быть, и чем-то материальным.
Снарядили шлюпку, запихали в нее третьего штурмана с радиостанцией УКВ, боцмана-рулевого, матроса для переноски тяжестей и Андрюху, ответственного за работу шлюпочного мотора. Спустили их всех в море, несмотря на слабые протесты по поводу высокой волны, сумерек и холода и оттолкнули багром: плывите! Они и поплыли.
Встречающая сторона подсветила всеми прожекторами, так что добрались, как по стрелке. То судно не дрейфовало, работало самыми малыми ходами, то есть долгой и продолжительной встречи быть не могло. Матрос, приспособленный для обмена ящиков, пакетов и одной бухты тонкого пенькового троса, дело свое знал и без потерь осуществил весь процесс. Еще бы — замерзший боцман, потерявший надежду на халяву в знак гостеприимства опрокинуть в себя грамм триста водки, был зол и мог матроса наказать за излишнюю медлительность волшебным пенделем. Тем не менее, время ушло. На полярный океан упала ночь, небо решительно заволокло какими-то тучами и стало еще холоднее.
Закончив обмен, судно «откланялось», включило полный морской ход — и уехало по своим делам. Утлая шлюпка развернулась в обратный путь, только ехать было некуда: ни своего парохода, ни его огней не видать. Третий штурман осипшим голосом возопил в рацию, чтоб им дали направление, как плыть. Ответом было полное молчание, даже радиопомехи прекратили шипеть и потрескивать. Штурман перешел на другой канал — тишина. Он начал бросаться словами на всех доступных частотах — хоть бы кто отреагировал. Тогда молодой навигатор перешел на недоступные частоты. Его осадил мрачный боцман: «Ты так только собак можешь приманить — они ультразвук слышат». И сразу вздрогнул так сильно, что шлюпка закачалась, а мотор заглох. В прореху туч выглянула луна, осветив немного океана вокруг них. Открывшееся зрелище не вселяло оптимизм. Поверхность воды резали своими, похожими на косы, плавниками касатки. Их было много. И были они рядом. Штурман уронил свою молчаливую радиостанцию и, закрыв лицо руками, заплакал. Понятное дело — парню едва минуло двадцать три года. Боцман схватился за весло, словно собираясь отталкиваться от черных спин китов-убийц. Андрей принялся безуспешно заводить мотор, а матрос шепотом заорал: «Не надо! Они услышат и залезут в шлюпку!»
Моментально упал туман, наверно, потому что все в лодке разом вспотели, а кое-кто не только вспотел. Облака опять навалились на луну, и никто не догадался посмотреть в краткое прояснение видимости, где же находится их родной рефрижератор. Все любовались касатками.
Мотор с семнадцатой попытки завелся, и они поплыли куда-то. Третий штурман, включив радиостанцию на прием хоть чего-то, высунулся почти во весь рост с носа лодки, уже не беспокоясь про близость китов — все равно не видно было ни зги, ни перед собой, ни под собой. Он указал направление, куда ехать, боцман пожал плечами и порулил.
Ехали они не очень долго, чуть не пробив борт своего парохода. Позднее штурман никак не мог понять, почему ему померещилось именно это направление. То ли шелест волн там был несколько иной, то ли просто интуиция. Но дома их никто не ждал. Они кричали, били веслом по обшивке, бросались наверх болтами из ремонтного набора — тщетно. Судно, как будто умерло.
Держаться рядом с бортом при относительно высокой волне было тяжеловато. Если мотор в очередной раз заглохнет или в нем кончится топливо, то их растащит в разные стороны. И тогда — точно кранты.
Но спустя полчаса барражирования в опасной близости от громадины парохода где-то наверху хлопнула дверь, и все окоченевшие моряки лодки разом закричали: «Ааааа!»
Наверху услыхали и даже разглядели, свесившись с борта. Потом спустили лебедки и подняли, несколько раз ударив шлюпку о борт. Позднее выяснилось, что от этих соприкосновений набор лодки в нескольких местах лопнул.
Никто их обратно не ждал. Капитан, будучи на вахте взамен отпущенного третьего своего помощника, УКВ приемник просто выключил, чтоб не мешал в тишине пить чай с лимоном. Никто не стоял на борту, готовый принять обратно отправленных с визитом коллег. О судьбе шлюпки, вдруг, стало всем наплевать.
Когда штурман, Андрей, боцман и матрос ворвались на мостик, заикаясь от пережитого, пытались высказаться, капитан, суровый шестидесятипятилетний татарин, прогнал их вон, затопав ногами и замахав кулаками: «Как вы смеете мне что-то еще говорить? Вам что — надоело работать?» И все разошлись, кроме вахтенного третьего штурмана, которому надо было еще делать прокладку курса на месяц вперед. Капитан пошел пить водку в каюту.
Вот, пожалуйста, две реакции на страх.
Первая — членов экипажа, отправившегося в шлюпке. Их страх перед гибелью заставил найти единственно верный курс в тумане ночи, помог, в конечном итоге, спастись.
Вторая — капитана, которому все страхи побоку, особенно чужие. Ему до них не снизойти, он, всесильный, плевал на страхи. И если что-то произойдет с ним самим, то он никогда не убоится. Не потому, что настолько бесстрашен, а потому что этого не может быть с наделенным правом казнить и миловать. И в лучшем случае — удивится, даже погибая. Такая вот вещь — власть, пусть даже и мизерная.
И этого надо опасаться. Так решил Иван, осторожно, по стеночке двигаясь вдоль тоннеля. Было страшно идти в полной темноте, так как фонарик он, опасаясь демаскировки, выключил. Летучие мыши пропали вместе с крысами, так что бояться вспугнуть какую-то живность не стоило. Разве что неведомую доселе зверюшку.
Где-то за плавным поворотом, как бы его назвали гонщики — «ноликом», что-то засветилось. Светлячки и прочие грибы-гнилушки у метро не живут — электричество их отпугивает. Значит — слабая лампа аварийного освещения, свечей в пять — не больше. Куда ведет это техническое ответвление путей — знать не следует. Может — в тупик, а может — соединяет с другой веткой.
