ему силы и укрепи нас в этом испытании… — брат Жерар взглянул на спину идущего впереди легата, и его сердце наполнилось глубокой, почти сыновней благодарностью к этому человеку. — Только он, только он один может выполнить возложенную на нас миссию! Храни его, Пресвятая Дева Мария!..»
Монаха-доминиканца, идущего чуть впереди брата Жерара, звали Ги Бамо. Это был известный при папском дворе человек, авторитет и влияние которого на Папу и весь, окружающий его клир переоценить было трудно. Прошло вот уже два года, как он, сразу после избрания нового Папы Климента V, по его личной просьбе оставил епископскую кафедру и возглавил Закрытый инквизиторский совет при папском престоле. С тех самых пор, он почти неотлучно находился при дворе понтифика, возглавляя все, наиболее важные процессы по делам, связанным с ересью. Он был настолько важен для постоянно нуждающегося в его советах Климента V, что с первого дня своего назначения на должность, практически ни разу не выезжал из ставшего постоянной папской резиденцией Авиньона. Так продолжалось вплоть до 13 октября 1307 года, когда обстоятельства так внезапно возникшего нового дела тамплиеров подвинули понтифика на то, чтобы отправить его в путь.
Легат уверенно шагал впереди и, судя по его ровному, размеренному дыханию, чувствовал себя вполне хорошо — настолько, что квалификатору даже требовалось прилагать некоторые усилия, чтобы не отстать от своего наставника и по первому же его знаку приблизиться и идти с ним вровень.
Ги Бамо шел ходко. День был хоть и прохладным, но до первого снега было ещё далеко, к тому же длинный переход разгорячил его привычное к ходьбе сухопарое тело. Это стало причиной того, что он ещё лье назад откинул с головы глубокий тяжёлый капюшон своего плаща и сейчас шёл, ощущая, как свежий осенний ветер приятно холодит его выбритую наголо макушку.
Легат был далеко как не молод, и его тщательнейшим образом выбритая тонзура давно уже не сияла здоровой румяной кожей полного радостных мечтаний молодого католического клирика, каким он был когда-то. Напротив — на ней были видны выдающие его почтенный возраст коричневые пигментные пятна, которые тут и там покрывали не только обритый верх головы, но и весьма заметно проступали на его прикрытых редкими седыми волосами висках и затылке.
— А я, пожалуй, выпил бы ещё — мне почему-то становится жарко, хотя, судя по погоде — теплом и не пахнет… — Ги Бамо снова свернул в сторону и остановился на обочине. — Ты знаешь, брат Жерар… — это для меня довольно странно!..
Жерар Монпара́ на ходу снял с пояса свою флягу и, вынув закрывающую горлышко пробку, протянул её легату:
— Вот, монсеньор, попейте. Я набрал эту воду из колодца в последней, пройденной нами деревне, она утолит вашу жажду.
— Спасибо, Жерар. А тебе самому не жарко?
Квалификатор покачал в стороны головой и с удивлением присмотрелся к покрытому испариной лбу легата: «Уж не заболел ли? Всё же в его годы лучше было бы ехать в крытой повозке, лёжа на набитых соломой матрацах, а уж если так надо идти, то делать это не в таком темпе, как будто мы куда-то опаздываем. Обвиняемые-то от нас уж точно никуда не денутся: построенный тамплиерами неприступный Тампль стал теперь для них их же собственной темницей, возможно даже — их последним обиталищем, из которого они если и выйдут, то лишь за тем, чтобы взойти на костёр. Да, странная судьба, если бы она не была такой страшной, я бы подумал, что это ирония Господа. Ох!.. Прости! Прости мне, Господи, сии глупые слова!»
Мимо остановившихся доминиканцев проехала очередная, крытая от невзгод пологом из выбеленных шкур, повозка. На её передке, со скучающим видом, сидели двое мужчин, одетых в стеганые камзолы и короткие накидки, подбитые собачьей шерстью. Это были подручные дознавателей, а под пологом их повозки находились орудия их деятельности — всё то, с помощью чего дознаватели выбивали из подозреваемых и обвиняемых «чистосердечное и добровольное» сознание в их ереси.
Завидев остановившихся на обочине монахов, одним из которых был монсеньор Бамо, подручные склонили перед ним головы и получили его благословение. Повозка с орудиями пыток проехала дальше, и благословивший её возниц легат, вместе со своим молодым спутником, постояв ещё несколько минут, возобновили свой путь.
Некоторое время они шли в молчании, пока легат не задал квалификатору новый вопрос:
— В Париже — ты это и сам понимаешь — тебя ждёт тяжёлое испытание. Тебе предстоит уличить в ереси тех, кто двести лет стоял у подножия Святого престола и проливал свою кровь во имя освобождения Гроба Господня — задача эта, я думаю — не из лёгких.
Квалификатор согласно кивнул и легат продолжил:
— Раз ты это понимаешь, то ты должен быть готов ко всему. Ты должен быть стоек и непреклонен, тебя ничто не должно сбить с твоего пути служения нашей Святой церкви, и, в конечном счёте — ты должен будешь до конца исполнить свой священный долг, — легат бросил на Жерара внимательный взгляд, который не укрылся от квалификатора и заставил его внутренне напрячься. — Как бы тебе сложно ни оказалось там, в подземелье Тампля, лицом к лицу с такими людьми как Жак де Моле и Жоффруа де Шарни, ты должен будешь сделать всё то, ради чего ты туда идёшь! Готов ли ты к этому? Чувствуешь ли ты в себе необходимую для беспристрастного квалификатора твёрдость духа?
— Да, монсеньор, я готов, я справлюсь…
— Что ж, хорошо. Я был уверен в таком ответе, однако спрошу тебя ещё кое о чём… Скажи мне, брат Жерар, что по твоему мнению более страшно: заблуждение или неверие? Что из этого более страшно для нашей веры? — глаза легата буравили Жерара Монпара́ насквозь. — Это — очень важный вопрос, но ещё более важен ответ на него. Ты должен мне его дать, и ты мне его дашь, но прежде чем сделать это, подумай хорошенько, задумайся о глубине этих понятий, обратись к своему сердцу и скажи: что оно тебе подсказывает?
Брат Жерар почти не взял себе времени на размышления. Ответ для него был очевиден, и он тут же и озвучил его идущему рядом с ним легату:
— Человек может спастись лишь в своей глубокой и искренней вере. Только незамутнённая сомнениями вера, пронесённая им через
