Когда-то, — давно это было, — в Периме Артур Гриффит, ее несчастный друг-англичанин, попробовал опиума и жестоко страдал потом. Пароходный доктор-англичанин быстро поднял его на ноги, и она переняла от этого доктора его способ лечения.
Утомленная и угнетенная, — надежды прошлой ночи рассеялись, как дым, — заснула и она.
XII. Инструкция Ситревы — Еще жертва
Иза, плохо спавшая ночь, бледная и осунувшаяся, безучастно выслушивала утром за кофе упреки старой дуэньи по адресу Будимирского, конечно, когда появился и он, прекрасно выспавшийся, цветущий и сияющий, весело поздоровавшийся с Изою и даже отпустивший шутку в сторону старухи.
«Ну и бык», — подумала она. — Вчера, по запаху, пробивавшемуся из комнаты авантюриста в коридор, она догадалась, что он накурился опиума, а потом хлопоты и возня Изы с ним убедили старуху в ее догадке, и теперь она поражена была выносливостью этого атлета, и его сила, здоровье и красота почти завоевали старуху-дуэнью, когда-то тоже красавицу не из заурядных.
— Милая, пошли сейчас же твою «феску» в Гон-Конг узнать точно, когда ожидается пакетбот из Банкока. Поторопи его, пожалуйста! — просил Будимирский, попивая кофе и съедая несметное количество маленьких пряных лепешек, печеньем которых справедливо гордилась старуха.
Иза вздрогнула, вспомнив, зачем ему этот пакетбот, но возражать Будимирскому было прежде всего бесполезно, и она вышла отдать приказание.
Осеннее утро опять было тихое и солнечное, и Иза, вернувшись с берега, позвала Будимирского на террасу.
— Друг мой, выслушай меня без возражений, — начала она сердечно и тепло. — За что ты меня так огорчил вчера, неужели ты не знаешь, что опиум, это — гибель…
Будимирский, молча улыбаясь, взял Изу, как ребенка, на руки, посадил ее к себе на колени и, гладя ее по головке, засыпал ее добрыми пустыми словами ласки, согрел ее лаской и не дал ей говорить.
Зачем ему говорить все это? Он все прекрасно знает. Он — эгоист и здоровье свое бережет… Ему нужно было попробовать только, нужно было знать, в чем дело, — может быть, это знание когда-нибудь пригодится… Она может быть покойна, — он никогда не будет больше курить это зелие, но… он его не выбросит, спрячет для других… «В домашнем обиходе всякая дрянь пригодится» грубо шутил он; но если такие шутки не могли успокоить Изу, — предусмотрительность Будимирского казалась ей зловещей, — ее успокаивали горячие ласки, эти лучистые черные глаза, из которых в нее переливалась какая-то сила и животный покой, убивающая нравственное волнение, рассеивающая думы, всю ночь и все утро тревожившие ее…
Вчера сердце ей подсказывало, что он ей изменил, а теперь она сама потянулась за его лаской…
Слабая воля покорилась сильнейшей. Будимирский еще раз поцеловал Изу и сразу вызвал ее к действительности, спросив, сделала ли она вчера перевод. Она вздохнула, как бы проснувшись, и принесла ему мелко исписанный лист.
Будимирский жадно стал читать строку за строкою.
«Во имя Великого Будды, во имя всех его небесных и земных сил, во славу Востока, ради светлого будущего сынов его и на погибель Западу!
«Да будет все нижесказанное облечено глубокой тайной от всех непосвященных, да хранят эту тайну братья наши Хако и Моту, которым мы доверяем ее, и посылаем их в Европу для дела, требующего от них благоразумия, силы, твердости, хитрости и слепой преданности. Мы верим им. Да поступают они так, как великий Будда и долг повелевает им.
Преданный делу нашему и враг соотечественников своих, мудрый и сильный иноземец, имя которого бесполезно здесь упоминать, ибо оно будет изменено по нужде, но приметы которого вам, братья, известны и которого мы будем в сношениях наших называть уполномоченным, едет в Европу с тайной миссией, от успеха которой зависит все наше будущее. Мы доверяем ему лично безусловно, но он один и при нем будут большие суммы денег, до которых так жадны люди Запада, и вы, никогда не выдавая себя, должны повсюду следовать за ним и невидимо, насколько это можно, хранить его личность и все, что он везет, устранять всякого рода препятствия с его пути и доносить для передачи мне на имя пекинского или тиен-тзинского японского консула о всех его успехах и неудачах. Доверяя вполне «уполномоченному», мы памятуем, однако, что он человек, мужчина западного воспитания, который ради дела, даже будучи свято предан ему, не способен побороть плоти своей и предупреждаем вас, что вы особенно зорко должны наблюдать за женщинами, с коими он будет встречаться и немедля устранять их решительно, раз вы увидите, что его отношения с ними грозят делу или что они оказывают влияние на него, вредное нам в каком-либо отношении.
За исполнение поручения этого братьев Хако и Моту ждет великая награда.
Ниже они найдут список наших братий, находящихся вне Китая и Японии, готовых всегда оказать помощь делу, раз она понадобится. У них же Хако и Моту могут кредитоваться, когда ими истрачена будет врученная им сумма. Шифр для сношений храните так же свято, как это напутствие.
Слава Великому Будде! Да воссияет заря Востока.
Ситрева, от имени Совета».
На подлиннике ниже подписи красовалась затейливая печать из желтого воска.
— Что и говорить, — сохранили свято! — расхохотался Будимирский. — А, впрочем, ничего нового нет, кроме списка «братий» и подтверждения моей догадки, что я теперь могу сноситься с Ситревой под именем Хако и Моту… — Спасибо, дорогая моя! — добавил авантюрист, целуя в голову Изу.
— Кто эта женщина? Когда ты мне скажешь это? — еще раз решительно приступила к нему Иза. — Два дня назад я была на волоске от смерти, должна была умереть от руки убийцы, действовавшего по ее приказанию, и вижу, что… могу ждать того же каждый день повсюду… Должна же я знать, кто и за что преследует меня. Какому делу может нанести вред сблизившаяся с тобой женщина, — я, в данном случае? Ты должен мне это открыть!
«В самом деле, ей надо что-нибудь сказать» думал Будимирский, когда Иза горячо высказывала требование, и он быстро скомбинировал новую ложь. Он увлекся в Тиен-Тзине женщиной, не то индуской, не то китаянкой, — он не знает… Красива? Да! Пожалуй… Увлечение давно прошло окончательно, но дело в том, что, увлекаясь ею, он увлекся идеей, которой она посвятила свою жизнь, — идеей, одушевляющей могучую секту, во главе которой стоит эта женщина, Ситрева… Они хотят эмансипации Востока от европейцев в действительности, и работать в этом направлении он, Будимирский, конечно, не будет, но, пока что, нужно устроить, чтобы война скорее кончилась, нужно примирить Запад с Востоком, нужно в Европе, путем прессы и всеми другими способами пропагандировать мирные, дружеские отношения к Китаю и уважение к его народу… Нужно, чтобы поскорее мир был подписан и китайцев оставили в покое, понимаешь? А там… там уж они сами будут действовать. Ну вот я взялся за это… Нужны, конечно, большие деньги прессе платить, — в Париже и Лондоне газеты прожорливы, ну… вот я и получил несколько миллионов от секты… Само собою, что часть их останется за мой труд в мою пользу… Мы, покончив дело, прекрасно заживем…
Так, запинаясь, врал Будимирский, с первого же слова убедившийся по глазам Изы, что она не верит ему. Это его злило. Черт побери, — мог же он сказать ей, что он надул Ситреву, украл миллионы и хочет избавиться от всей этой омерзевшей ему секты.
— Ты говоришь неправду, — спокойно осадила его Иза, выслушав бессвязный рассказ. — Тебе дали другое поручение… в том, о чем ты рассказал, нет ничего таинственного, великого, грозного, о чем говорит Ситрева… Какие тут могут быть препятствия, устранение которых требует крови… Зачем ты хочешь убить и того, другого японца… Хако убит не тобою и убит за меня, но тот? Ты бежишь от этой женщины… Никакого ее поручения ты исполнить не хочешь, а данного ею ты не в силах, вероятно, исполнить попросту… Ты взялся за него, чтобы воспользоваться миллионами, конечно… Ты обманул ее, как обманываешь меня… Ради всего святого откажись от лжи, от преступлений, верни ей деньги… Уйдем от этого… Мы сильны, здоровы, молоды, жизнь перед нами… Уйдем! Я счастье тебе дам чистое, спокойное… Заклинаю тебя!
Иза рыдала, умоляюще ломая руки перед Будимирским.
Ему было больно и противно, — совесть его молчала, но он злился, что Иза, его женщина, его вещь, осмеливается сомневаться в его лживом рассказе.
— Замолчи, пожалуйста… Я истерик не выношу; что за трагедия, в самом деле! Не веришь, — и не надо, — сама знаешь, что все равно пойдешь за мною всюду… Я тебя люблю, и довольно с тебя этого, а если ты любишь меня, то должна любить меня такого, как я есть… Ты меня не переродишь! — Будимирский так увлекся своей грубой циничной речью, что забыл решение свое… — Ну и солгал я, — так что же? Ты думаешь, легко сознаться! Изволь! Я обманул ее, — взялся для этой дуры мир весь перевернуть, подкупить все правительство Европы… Ха! ха! ха! Таких дур наказывать надо. У ней денег горы, — от 10 миллионов она не разорится, — не ограбил я ее, не бойся, а мы с тобою по-царски заживем. Избавлюсь от этого последнего шпиона и буду свободен как птица. Тогда святым стану, — никого не ограблю, никого не убью, — благотворить еще с тобою буду всем! Фи-лан-тро-пом буду! Да!
