— Вот и хорошо, — сказал он. — Ты растопил лед, и теперь, надеюсь, мы будем часто видеться. Веселенькое местечко, правда? Лучше, чем грязные красные кирпичи постоялого двора? А вот и моя жена. Дорогая, позволь представить тебе моего старого друга Вильерса. Я как раз говорил, что отныне рассчитываю на его частые визиты.
Вильерс вздрогнул, словно его ударило током, когда в комнату вошла прелестная строгая женщина. Во время обеда ему удавалось поддерживать легкую беседу, в которой тон задавал Ричардсон. Миссис Ричардсон молчала и по отношению к Ви-льерсу была на удивление холодна. Ее муж то и дело обращался к ней, называя ее «моя дорогая Эгнес», но Вильерс вспоминал некую Мэри Рейнольдс, веселые обеды в том или ином ресторане, небольшие путешествия в Хэмптон и Ричмонд, запах пачули и зеленую комнату в «Гэйети». Ему даже как будто слышалось громкое хлопанье пробок, вылетающих из бутылок с шампанским (миссис Ричардсон пила воду из бокала для вина), и напевы французских песенок в стиле fin de siucle и плавные речи Ричардсона звучали в его ушах, словно шорох волн вдалеке. Взглянув украдкой на даму, сидевшую во главе стола, Вильерс обратил внимание на бриллиан-
1 Конец света (франц.). товуто брошь, которую сам когда-то подарил Мэри Рейнольдс. У него перехватило дыхание.
— У моей жены, — разглагольствовал Ричардсон, — есть по-настоящему прекрасные вещицы, унаследованные ею от дальнего родственника, сэра Лоренса Баллера из Болье-Парк в Норфолке. Эта брошь, которой ты, как я понимаю, любуешься, великолепна. После обеда, дорогая, ты должна показать Вильерсу свои украшения; от жемчужных колье невозможно оторвать глаз.
— Не думаю, чтобы мистер Вильерс интересовался бижутерией.
Она проговорила это жестко и даже с угрозой. Вильерс поклонился с загадочной улыбкой. Шампанское, пенившееся в бокалах, плясало у него перед глазами, а в ушах звучала смелая chanson'. До чего же сильный запах пачули стоял в комнате; Вильерсу стало душно.
— Что-то ты сегодня неважно выглядишь, — сказал Ричардсон, провожая гостя. — Будь осторожен, там ступеньки.
— Спасибо. Теперь уже все в порядке. Наверное, виновата жара. Ужасная погода, не правда ли? Спокойной ночи, Ричардсон.
Вильерс ехал домой в состоянии оцепенения; ни о каком случайном сходстве и речи быть не могло. Слишком хорошо он помнил брошь. Через несколько дней, следуя неодолимому импульсу, он отыскал адрес городской конторы мистера Ричардсона и зашел к нему. Достойный господин вел себя скованно, и, хотя он излучал доброжелательность, его что-то угнетало, как человека, которому предстоит исполнить неприятный долг. Кульминация наступила, когда Вильерс предложил проводить его домой и закусить, чем придется.
— Дорогой Вильерс, ты знаешь, я всегда очень тебя любил, твой бедный отец был добр ко мне, и я очень сожалею. Но скажу откровенно, Эгнес настроена отрицательно. Очевидно, она
1 Песенка игривого, часто фривольного содержания. что-то слышала о тебе (боюсь, Вильерс, ты никогда не отличался строгостью нрава), и она говорит, что как замужняя женщина не желает вновь встречаться с тобой. Меня удручает, верь мне, что я должен был сказать это, но, в конце концов, не мог- же я заставить жену…
Вильерс смотрел на друга с идиотским удивлением, но при слове «жена» разразился громким хохотом, перекрыв привычный шум в Корнхилле. Он хохотал и хохотал, пока слезы не потекли у него по щекам.
— Дорогой Ричардсон, — проговорил он наконец, — я еще раз поздравляю тебя. Ты женился на замечательной женщине. До свидания.
Вильерс ушел, но даже сев в коляску, все еще не мог справиться с приступами смеха.
Перевод Л. Володарской
ДВОЙНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Экспресс с запада пронесся мимо Эктона, отчаянно сигналя, вздымая тучи пыли. Фрэнк Холсрл вытряхнул из трубки пепел и принялся укладывать свои разложенные по всему купе вещи: газеты, картонку со шляпой, кожаный саквояж и самое главное — широкого формата папку, тщательно завернутую в коричневую бумагу. Он взглянул на часы и пробормотал:
— Полседьмого. Через пять минут мы будем в Паддингтоне. С опозданием всего на пять минут, как ни удивительно.
Но он поздравил себя и железнодорожную компанию несколько преждевременно. Не прошло и трех минут, как поезд начал замедлять ход, скорость катастрофически падала. Наконец раздался скрежет тормозов и — мертвый стоп. Хол-суэл взглянул через стекло на унылое пространство Вормвуд Скрабе. В соседнем купе кто-то объяснял причину остановки извиняющимся, но вполне авторитетным тоном:
— Видите, вон там напротив семафор? Если бы мы продолжали движение, то уже отправились бы на тот свет.
Холсуэл снова взглянул на часы и в нетерпении забарабанил каблуками по полу. Ну когда же, наконец, это кончится! Вдруг с резким ревом мимо загрохотал встречный поезд, и западный экспресс снова двинулся в путь. Холсуэл изумленно поморгал глазами. Ему показалось, что в вагоне лондонского поезда мелькнуло его собственное лицо. Это продолжалось всего секунду, и он не был уверен.
«Вероятно, отражение в стекле, — решил он. — Хотя, по-моему, двойник был в черном плаще. А у меня светлый. Но все равно, это не более чем отражение».
Экспресс медленно подошел к перрону. В конце концов он опоздал всего на десять минут. Фрэнк Холсуэл вскочил в экипаж вместе со своими свертками, от души радуясь, что обошелся в этой поездке без чемодана — у багажного вагона уже толклась возбужденная очередь за вещами.
— Сто пятьдесят три, Мэлл, Кенсингтон, — крикнул он вознице, стараясь перекрыть шум вокзала.
Кеб вяло потащился по пыльным улицам, которые выглядели еще грязнее обычного после голубой дымки моря, пурпурного вереска и залитых солнцем полей. Фрэнк был уже довольно известным художником, что называется, талант на взлете. Он ездил «за натурой» в Девон и Корнуэлл. Бродил с этюдником по уютным лощинам и плоским холмам, среди фруктовых садов, пожелтевших и побуревших к осени, по вересковым пустошам и сочным низинам, по каменистому побережью и среди скал, нисходящих в изменчиво-синие волны.
В Корнише он видел по дорогам бесчисленные древние кресты с загадочными переплетениями надписей. Они возвышались на забытых курганах, отмечая перекрестки. И вот теперь рядом с ним лежала большая папка, содержимое которой вызывало в нем невольное чувство гордости.
«Воображаю, как поразит всех моя весенняя выставка», — думал он.
Бедный Фрэнк! Ему уже не суждено было нарисовать ни одной картины. Но он этого не знал.
Повернув за угол, экипаж продвигался в западные кварталы, дребезжа по мостовой, мимо больших особняков, выходящих фасадами в парки. Мысли Холсуэла снова полетели назад, к новым знакомым, которых он завел в отеле в Плимуте.
«А забавный малый этот Керр, — усмехнулся он про се-°я- Хорошо, что я оставил ему визитку. Луи он понравится. Как все-таки странно, что он настолько похож на меня. Если, конечно, его побрить хорошенько. А то зарос, как леопард. Наверно, заедет к нам в скором времени — он говорил, что будет проездом в Лондоне. Мне кажется, он актер. Я никогда не встречал такого мастера подражать голосу и жестам. Интересно, отчего он так поспешно вчера уехал?»
— Эй, кебмен, это здесь! Остановите, пожалуйста. Номер сто пятьдесят третий.
Двойные дверцы кеба со звоном растворились, лязгнула и затем хлопнула за спиной калитка сада. Холсуэл взбежал по ступеням крыльца и забарабанил в дверь. Ее открыла горничная. На его приветствие и вопрос о здоровье хозяйки она не произнесла ни слова, глядя на него, как ему показалось, странными, полувопросительными-полуизумленными глазами. Но он уже несся прыжками вверх по лестнице в уютный будуар жены. Луиза лежала на кушетке. При его появлении она вскрикнула и сразу села, спустив ноги на пол.
— Фрэнк! Так скоро? О, как я рада! Я думала, тебя не будет целую неделю.
— То есть как «целую неделю»? О чем ты говоришь, дорогая Луи, ведь меня не было три недели? Разве ты не помнишь, я уехал в Девон в начале августа.
— Ну, конечно, дорогой. Но ведь после этого ты уже вернулся вчера вечером.
— Что? Я вернулся вчера вечером? Эту ночь я провел в Плимуте.
— Это не смешно, Фрэнк. Ты прекрасно знаешь, что вчера вечером около двенадцати ты постучал в дверь. Это вполне в твоем духе — ввалиться в дом среди ночи, когда никто тебя не ждет. Естественно, я полагала, что ты приедешь сегодня, как ты сам предупреждал в последнем письме.
— Луиза, дорогая, по-моему, ты бредишь. Вчера вечером меня здесь не было, говорю же тебе! Вот мой счет за гостиницу в Плимуте. Видишь, на нем сегодняшнее число.
Мисс Холсуэл оторопело уставилась на счет. Затем поднялась и позвонила в колокольчик. В комнате было очень жарко, казалось, она задыхается от душного воздуха лондонских улиц. Холсуэл прошел несколько шагов по комнате. И вдруг остановился и вздрогнул.
