- Пои ее маковым молоком, Анна. Она успокоится, сможешь кормить ее. Ей силы нужны.
Девушка в доме начала кричать. Харриет слушала минутку, потом продолжила:
- Зря ты в поместье приходила. Не нужно было. Сама говоришь, грозились забить девочку камнями. Теперь причин нанести вам вред еще больше. Забери ее, спрячь где-нибудь. Уведи подальше, чтобы никто не слышал криков. Сама спрячься.
- Где? – ядовито спросила Анна.
- Найди. Должно быть место. В лесах есть избушки лесорубов. В горах – охотничьи домики. Уйди, Анна. Я тебя не оставлю, буду помогать. Вместе позаботимся о твоей дочке.
- Уйду, – поникла, ссутулилась Анна. – Мне есть куда уйти. Спасибо, Харриет.
Харриет погладила Анну по рукаву, взялась за калитку. Хотела уходить.
- Для него делаешь это? – спросила ей во след Анна.
- И для него тоже, – горестно отозвалась Харриет, – Прости меня за это.
Маковое молоко подействовало. Опоенная, одурманенная Катриона, которую Анна вела, крепко обняв правой рукой за талию, зевала и еле волочила ноги. Зато не вырывалась, не делала попыток сбежать. Самое главное, она не кричала – дитя в утробе, которому от матери досталась доля сонного зелья, не брыкалось. Рядом Харриет катила садовую тачку, на которой уместился нехитрый скарб семейства Монро.
Вышли они незадолго до наступления темноты, чтобы не натолкнуться в полях на фермеров, в лесах – на дровосеков. Шли укромными тропками, бегущими сквозь заросли, сговорившись сторониться широких дорог.
- Далеко идти? – спросила Харриет, животом и грудью налегая на тачку, колеса которой увязали в высокой, повядшей траве.
- Не далеко. До Круга друидов, и в Каледонский Лес, – ответила идущая немного впереди Анна.
- Ясно, – отозвалась Харриет. Каледонский лес, дикое место, чтобы в нем выжить одинокой женщине. Простирающееся до самых Грампиан древнее царство деревьев – там в темных высотах щелкают клесты, меж сосен бродят туры и кабаны, ночью на возвышенностях воют волки. Отчего-то верилось, что Анна в лесу освоится.
Они миновали холм, на котором наподобие короны высились зубья кромлеха. Прошли мимо одинокого камня, углубились в лес. Недолго шли меж позеленённых мхом стволов сосен, осин и берез. Птицы замолкли, было так тихо, что даже звенело в ушах. Стремительно наползала тьма.
- Не бойся, мы не пойдем глубоко в лес, – сказала Анна, – назад я тебя провожу, тут немудрено заблудиться.
Вскоре женщины очутились перед оврагом, на дне которого Харриет увидела землянку. Перед землянкой в темноте можно было различить полуразрушенные очертания заброшенного колодца, возле которого росли непонятные синие цветы. Они источали слабое свечение.
- Нора, – сказала Катриона, поднимая и снова смежая опухшие веки.
- Нора, – повторила Анна, – Вот мы и пришли.
Бережно она свела сонную дочку на дно котлована. Харриет выбрала другой, более пологий склон, развернула тележку, и пятясь назад, вскоре тоже оказалась у входа в землянку. Оставив тачку на улице, она вошла внутрь вслед за Анной и Катрионой.
- Застели пледом кровать, – попросила Анна, кивком головы указывая на скомканную тряпку на полу, – Уложим Катриону.
Харриет подобрала плед, несколько раз сильно его тряхнула, освобождая от пыли, и покрыла им грубо сколоченную лежанку у окна. Сходила к тачке за чистой простыней, постелила ее поверх пледа.
- Напрасно, – заметила Анна, поддерживая Катриону, – она ее загадит. Нужна солома, или ветви с листьями. Стирать на нее мне тут негде.
- Пусть хотя бы день поспит по-человечески. Сейчас же она спокойна. Укроем ее одеялом.
Анна не стала возражать. Катриону уложили. Она запрокинула назад стриженую голову и больше не шевелилась. Анна стала искать веревки, чтобы привязать спящую дочь.
- Думаешь, это нужно? – спросила Харриет, чувствуя, что сердце у нее заходится от горя. Мать Катрионы взглянула на нее едва ли не насмешливо.
- Это необходимо, поверь мне. Я-то знаю, на что она способна. Если убежит в лес, живой оттуда не вернется – звери разорвут.
Они смазали и забинтовали чистыми тряпками раненые запястья и лодыжки, обмотали их найденными веревками, которые привязали к ножкам лежанки так, чтобы максимально ограничить свободу движений больной.
- Всё. Спасибо тебе, – поблагодарила, распрямляясь, Анна. – Дальше я сама справлюсь. Осталось малое: занести вещи, затопить камин, нагреть воды.
- Где ты ляжешь? – Харриет тщетно оглядывалась в поисках хоть какой-то завалящей подстилки. Грубый стол, несколько пеньков, заменявших собой табуреты – все, что было в новом жилище Анны.
- Найду, – отмахнулась Анна, – Прямо на полу, у очага. Подстелю под себя свой шерстяной платок. Он теплый. Или улягусь на стол. Я не прихотливая.
- Как смогу, притащу тебе соломенный тюфяк. Завтра жди к вечеру с продуктами. Ты пои ее молоком. Не забывай.
- Хорошо. Пойдем, провожу тебя, пока спит…
- Пойдем, – Харриет направилась к выходу, но задержалась, – Анна, скажи, что это за место?
- Здесь, – тихо ответила из темноты Анна, – я вынашивала Катриону. Здесь же ее родила. В норе.
Больше ни о чем Харриет спрашивать не отважилась.
7.
Анна вернулась назад через двадцать минут. Катриона лежала в той же позе, в которой мать ее оставила. Анна наклонилась над ней – девушка беззвучно дышала. Она протянула пальцы к высокому лбу дочери, но задержала руку, не дотронулась, отошла.
- Надо затопить очаг, иначе к утру замерзнем, – напомнила она себе полушепотом.
У камина была солидная горка дров, у решетки валялось огниво. Анна выгребла из топки золу, развела огонь. Сбегала на улицу к тачке, прихватила горсть свечей. Зажгла их и расставила на поверхности стола. Снова вышла, в чугунный чан набрала из колодца воды, который хоть и был разрушен, но не пересох. Повесила чан над огнем. Вытерла руки о передник. Катриона во сне заметалась, застонала, но скоро успокоилась. Анна посмотрела на дочь.
- Здесь должна быть люлька, – ей понравилось говорить с самой собой. Собственный голос ее ободрял.
В углу был свален старый хлам. Анна взяла свечу, стала рыться в куче, среди всякой всячины отыскала деревянную игрушечную лошадку, большой черпак, который сгодился бы в готовке. Детская кроватка с высокими бортиками была там же. Анна выволокла ее на середину комнаты. Немного грязная, но справная, не сломанная. Нужно только отмыть и она послужит новорожденному. Внутри кроватки среди засушенных листьев и цветов лежала тряпичная кукла. Анна взяла ее в руки, долго смотрела на нее. Затем подошла к очагу и бросила куклу в огонь. Маленькая фигурка, наряженная в платьишко из лоскутков, вспыхнула.
- Мама, – донеслось от кровати.
Анна, вздрогнув, посмотрела туда. На нее глядели из темноты блестящие глаза, в которых стояло горе.
- Мама, где он? – надрывно спросила Катриона, силясь сесть.
- Деточка, – осмысленный, тон, которым заговорила дочь, напугал Анну хуже самых жутких ее воплей. – Милая моя, опять ты за свое. Он придет, я тебе обещаю. Он придет.
- Когда? – Катриона жалобно раскрыла свои огромные, печальные глаза. Сознание вернулось к ней. – Я жду, мама, жду, жду. Когда придет мой? Скажи ему, мне больно. Мне тут больно. Жжет, мама.
Она хотела указать на грудь, но не смогла – рука была привязана.
- Почему больно, мама?
Анна в два шага оказалась у кровати.
- Это любовь, дочка. Тебе больно потому, что ты любишь.
- Люблю?..
- Любишь. Заболела им, своим Бойсом. Поедает тебя любовь, как недуг. Ну, разве ты сумасшедшая, если любишь всем своим существом?
- Люблю…
Анна, плача, упала к ней на грудь, затряслась от рыданий. Катриона притихла, будто хотела, чтобы мать выплакалась.
- Больно, – услыхала Анна, немного успокоившись. Поднялась, утирая нос. Искусанные губы дочери мелко дрожали. – Больно.
Она открыла рот, чтобы кричать, но не издала ни звука. Ее выгнула жестокая судорога. Анна вскочила, отпрыгнула от кровати, которую Катриона уже начала раскачивать. Рассудок дочери вновь погрузился во мрак.
