Виктика господина Бербелека переехала мост над Мареотийским озером, свернула с Пелусийского тракта налево и, погрузившись в уличную толчею, застряла посреди юго-западного квартала Старой Александрии. Иероним заплатил виктикарию, после чего, набросив на голову капюшон, нырнул в толпу пешеходов. По примеру Зайдара он приобрел бамбуковую трость, так называемую рикту — та служила главным образом, чтобы тыкать прочих прохожих в ребра, бить по икрам и защищаться от чужих рикт. Аристократы по определению не перемещались по городу пешком и без сопровождения слуг.
К Серапеуму он не мог не попасть, тот был виден издалека. Дело даже не в том, что само здание было огромным — а было, — но стояло оно на огромной платформе, вознесенной над городом. Господин Бербелек, взбираясь, считал ступени лестницы. Сто шестьдесят три. В центре платформы возвышалось святилище, окруженное мраморной колоннадой. Не было ни дверей, ни стражи, по крайней мере, Иероним ее не заметил; войти мог всякий. За колоннадой, в тенистом преддверье с искрящейся потолочной мозаикой, изображавшей Солнце, открывался Большой Зал святыни, со статуей Сераписа в центре. Не первая статуя работы Бриаксиса, выполненная по личному заказу Александра, — ту уничтожили во время Второго Пифагорийского Восстания. Ее заменили фигурой, перенесенной из канобского Серапеума. Бородатый бог сидел, раскинув руки, — под одной присел двуглавый пес, вторая опиралась на массивный скептрон, — и был столь велик, что руки его дотягивались до противоположных стен. Стены же покрывал орнамент из золота, серебра и бронзы; сам бог был изготовлен из золота, серебра, олова, рубии и меди, сапфиров, гематитов, изумрудов и топазов. Высоко на одной из стен было маленькое оконце, отворяемое в день восхваления, когда в святилище вносилось Живое Солнце; через оконце тогда падал узкий солнечный луч и светлым поцелуем ложился на уста бога. Само Живое Солнце возносилось на высоту его губ и там повисало в воздухе, между раскрытыми ладонями бога. Когда вчера проезжали мимо святыни, Фарад услужливо объяснил господину Бербелеку, что в руки Сераписа встроены мощные магниты. Иероним жалел, что не узрит уже восхваления в невежестве — как и должно бы чтить богов.
За статуей, по обеим сторонам, отворялись двери, ведшие в боковые нефы и дальше, в подземелья, непрерывно растущим лабиринтом хранилищ, доходящих до главного здания Библиотеки. Под правым предплечьем Сераписа находился стол пожертвований для святыни, под левым — стол пожертвований для Библиотеки. Дары, конечно же, были добровольными, и размеры их — любыми, но Фарад в своем неудержимом словотоке успел объяснить господину Бербелеку и эту традицию.
Иероним повернул направо, сунул руку во внутренний карман кируфы и положил на стол пять зерновых талантов. Служитель Библиотеки поднял взгляд от книги пожертвований.
Господин Бербелек оперся о край стола рукой с родовым перстнем на безымянном пальце.
— Эстлос Иероним Бербелек из Острога ищет мудрости в пристанище муз, — сказал он по-гречески.
Служитель кивнул одному из нагих невольников, сидевших на корточках у стены. Раб подскочил к нему; служитель что-то прошептал тому на ухо. Дулос быстрым шагом удалился в глубь бокового нефа.
— Можешь отдохнуть, эстлос.
Господин Бербелек уселся на мраморную скамью за спиной Сераписа. Руки положил на рикту, уперев ее в пол между стопами. Лицо его скрывал белый капюшон; железный перстень с Саранчой был единственным видимым знаком, его удостоверяющим.
— Эстлос?
Он поднял голову. Призванная библиотекарь без сомнения была родовитой александрийкой — если судить по ее медной коже, груди классической формы, черным волосам и прямому узком носу. Длинная юбка высоко на талии сколота пряжкой с геммой Библиотеки.
Женщина провела его в восточный неф, где они уселись за один из низких мраморных столов, заваленный кипами книг. Два библиотекаря работали в глубине помещения, тихо переговариваясь над разложенными бумагами. Было это святилище тени, прохлады и тишины; лампы давали лишь столько света, сколько хватало для чтения.
Библиотекарь угостила Иеронима мёдорином из наполненной фруктами миски. Он поблагодарил.
— Береника, — представилась она. — Чем могу вам помочь?
Он вынул книгу. Береника протянула руки. С чуть заметным колебанием он отдал ей том.
Она раскрыла его, перелистнула несколько страниц и вопросительно взглянула на господина Бербелека.
— Греческий, окский, гэльский, вистульский, готский, московский или латинский перевод. Есть у вас какой-нибудь из них? Ведь точно есть.
Береника в задумчивости положила закрытую книгу себе на колени — грязная чернота на мягкой белизне, — сплела поверху ладони — теперь он заметил, что на больших пальцах она носит одинаковые кольца, — и чуть склонила голову. Оба прятали лица: она — за завесой волос, он — в тени капюшона.
— Я хотела бы узнать, как ты ею завладел, эстлос.
— У вас есть ее перевод или нет?
— Ох, полагаю, есть.
— И?
— Как? — повторила. — Эстлос?
— А в чем дело? Это какой-то редкий экземпляр?
— И впрямь не знаешь —
— Разве я пришел бы сюда и спрашивал бы —
— Ну да. Да. — Некоторое время она молчала. — Собственно, мне нужно сообщить об этом главным.
— О чем, во имя богов? По крайней мере скажите мне, что это за книга! Что это за язык! Что в ней описано! Ведь ты знаешь.
— Знаю, знаю, нам известны такие книги.
То, как она это произнесла — интонация, с какой покинуло ее губы слово «такие», — открыло в сознании Иеронима цепочку быстрых ассоциаций. Александрийская Библиотека — заведение теоретически независимое, но оно находится в землях Гипатии, в антосе Навуходоносора. Береника, будучи родовитой александрийкой, носит в себе все блага и проклятия этой Формы.
Господин Бербелек отбросил капюшон. Глядя на женщину, легко сжал ее плечо. Она вздрогнула.
— Можешь мне ответить, — сказал. — Должна.
Та меканически кивнула.
— «Свет госпожи нашей», скорее всего первопечать, — быстро начала библиотекарь. — Язык Лабиринта, одного из храмовых алфавитов Кафтора, который не используют вот уже тысячи лет. Когда после Пятой Войны Кратистосов и Изгнания Иллеи Коллотропийской появились лунные культы, они восприняли ту традицию и стали использовать этот заново воссозданный язык в качестве своеобразного шифра. Письма и книги начали кружить по всей Европе и Александрийской Африке. Сразу по Изгнании кратистосы оставались исключительно чутки, давили на владык, всех схваченных последователей Госпожи приговаривали к смерти. Минуло уже несколько сотен лет, а обладание подобной книжкой все еще рассматривается как отягчающее обстоятельство под антосом большинства кратистосов. Тут, под антосом Навуходоносора, — тоже; особенно тут. Ты должен знать, эстлос: Потния некогда владела этими землями: от Пиренеев до Садары и Аксума. У нас, в Библиотеке, есть эти книги, поскольку у нас есть все, но мы не изучаем их, и никто извне не обладает к ним доступом.
Проклятая Магдалена Леес, подумал господин Бербелек. Только этого не хватало. Если Шулима тоже в этом замешана…
Он сжал руку Береники; раз уже поддалась, не откажет и сейчас.
— Отдай.
Но она вскочила, освободилась от захвата, отступила от стола. Книгу прижала к груди (грязно-черное на светлой бронзе).
— Думаю… думаю, что теперь ты уйдешь, эстлос.
Вот и все тебе возвращение великого стратегоса, — мысленно вздохнул Иероним, снова натягивая на голову капюшон. Если уж библиотекарь — даже напуганная, так легко сбегает из-под моей руки. Другое дело, воистину ли я бросил на весы морфу стратегоса, ведь я не перерезал бы ей горла, это не был приказ, она никогда не приносила мне присягу. Ты не кратистос, Иероним, не король, не аристократ чистой Формы. Детская фантазия Авеля легла на твое сознание. Чернокнижник съел твое сердце, забудь о той жизни.
Он вышел из Серапеума на залитую солнцем площадь. С высоты ста шестидесяти трех ступеней он видел всю Старую Александрию, до самой святыни Исиды и Великого Маяка на острове Фарос. Небо безоблачно, безупречная синь, с которой льется очищающее сияние. В несколько ударов сердца у Иеронима совершенно изменилось настроение. И все же, подумал он, вдыхая морской бриз, и все же, Ихмет был прав: долгие дни, теплые ночи, сияние разлито в воздухе, люди красивее, здоровее, специи пикантней, вина горьче; так можно вговорить в себя жизнь и радость к жизни, это благородная форма. Тысяча благословений Золотому Навуходоносору! Не поддамся. Всегда могу, по крайней мере, плюнуть ей в лицо, верно?
Сходя с платформы святилища, господин Бербелек смеялся во весь голос.
* * *
Разделились они под Фонтаном Гесиода. Алитэ была уверена, что он намеревается посетить римский бордель, хорошо прочла его настроение, но Авеля объяло несколько иное желание. Вчера, после ужина, он разговорился с Зеноном, сыном эстле Лотте от первого брака. Рабыни все подливали вино, разговор прихотливо блуждал, куда вели его первые же ассоциации — цирк Аберрато К’Ире, черные олимпиады, римские гладиаторы, — и тогда Зенон рассказал об этом месте и показал свой шрам, скрываемый и от матери, и от родового текнитеса тела: узкий бледный шрам на бедре.
