осложнений в наших отношениях, ибо в полученном Папой письме напрямую говорится о том, что вы, мессир, будете во всём содействовать работе нашего трибунала, но… — легат так же картинно, как только что это сделал де Ногаре, сокрушённо покачал головой:
— Но «содействовать» и нарушать установленный понтификом устав, строго регламентирующий дознание по еретическим преступлениям… — это, согласитесь, разные вещи!..
Де Ногаре внешне умерил свой пыл, однако в душе его, негодование готово было выплеснуться наружу: «Как же я вас всех ненавижу! Вы — жалкие и ненасытные лицемеры, которые верят исключительно в то, что Божьей волей, подати со всех земель Франции должны стекаться в ваши бездонные кладовые! Вы требуете от людей слепого поклонения, хотя в вас и вашей погрязшей в роскоши и мерзости церкви, столько же Бога, сколько его в ваших помпезных, но бездушных соборах! Ну да ничего… сейчас вы мне нужны лишь для того, чтобы вы сами, своими же руками отправили храмовников на костры, и вы это, клянусь Добрым Богом, сделаете…» Похлопав своего разгорячённого коня по чёрной как смоль гриве, главный королевский советник примирительно ответил:
— Я понимаю, монсеньор легат. В любом случае: всё уже позади, и теперь Жак де Моле в вашем полном распоряжении. Чтобы вы не волновались и чтобы пресечь наш ненужный спор, я лишь скажу, что действовал исключительно по приказу нашего светлейшего короля. К тому же: я клянусь вам честью в том, что наш с де Моле «разговор» не затрагивал религиозные темы и касался исключительно мирских вопросов, которые церкви, думаю, будут не интересны.
— В любых словах подозреваемого в ереси может таиться страшная опасность…
— Вы так думаете?
— Уверен. Об этом говорит весь мой опыт! Поэтому, мессир, во спасение вашей бессмертной души, я должен знать всё, о чем сказал вам Великий магистр тамплиеров! — лицо легата сделалось настолько жёстким и неприятным, а его голос — леденяще-холодным, что де Ногаре непроизвольно натянул поводья, и его конь сделал несколько шагов назад. Лишь оправившись от накатившей на него неприязни к легату, главный королевский советник снова подвёл коня ближе к Ги Бамо:
— Вы верно сказали, монсеньор: я во всём буду содействовать работе трибунала и лично вам. Смею вас заверить в том, что в словах Жака де Моле не было ничего опасного. Да и сам он, на мой взгляд, уже не представляет никакой опасности, особенно после того — ха-ха-ха!.. — как «упал» и скатился вниз по лестнице, когда мы вели его в подземелье, — легат вопросительно приподнял бровь и рыцарь, криво ухмыляясь, тут же добавил:
— Не волнуйтесь, монсеньор Бамо: де Моле — крепкий старик. «Падение» лишь «привело его в чувство» и лишило ненужных иллюзий. Сейчас он закован в цепи и в полнейшем одиночестве «с нетерпением» дожидается вашего суда.
Взгляды рыцаря и монаха встретились. В них было столько взаимной неприязни, что оба одновременно поняли: с этого мгновения, ни один, ни другой не скажет своему визави ни слова правды, а поняв это, оба решили, что каждый из них теперь будет играть лишь в свою игру, и по своим собственным правилам, преследуя свои собственные цели…
— Мессир де Ногаре, мне кажется, что мы с вами на́чали не с того, с чего должны были начать люди, встретившиеся на дороге и служащие одной цели — восстановлению спокойствия и искоренению ростков дьявольской ереси, проникшей как в лоно нашей Святой католической церкви, так и в благословенные владения короля Филиппа. Вам так не кажется?
Гийом де Ногаре внутренне усмехнулся, но изобразил на своём лице полную раскаяния улыбку:
— Не буду с вами спорить, монсеньор легат. Наверное, это сказалась усталость после долгой дороги…
— Ну, вот и отлично. Я тоже так думаю. Значит, мы исправим вашу ошибку следующим образом… — Ги Бамо добавил в свой голос христианское смирение, как будто то, что он предлагал, требовало от него какой-то неимоверно тяжёлой жертвы, — как только мы прибудем в Тампль и разместимся, я исповедаю вас при первом же удобном для вас случае. Это снимет мою тревогу за вашу бессмертную душу…
«Каков же ты хитрец! Ладно, легат — изобразим исповедование. С меня — ха-ха-ха — не убудет!» — размышляя подобным образом, главный королевский советник склонил голову в знак своего полного согласия:
— Как вам будет угодно, но давайте же поторопимся, чтобы ещё затемно прибыть в Париж… — рыцарь показал рукой на начавшее сереть небо, — пока же, монсеньор, всем нам и мне в частности, будет достаточно вашего пастырского благословения.
Гийом де Ногаре и сопровождавший его сержант с баннером склонили головы. Легат распахнул свой чёрный плащ и привычно потянулся к висевшему на его груди распятию, однако вместо него, на толстом кожаном шнурке висела обгоревшая головешка, только своими оплывшими очертаниями напоминавшая крест.
Ги Бамо опустил непонимающий взгляд вниз и, увидев головешку, в ужасе отдёрнул руку. Его сутана тоже представляла собой жалкое зрелище и была безнадёжно испорчена: на том месте, где всегда висело распятие, а теперь на шнурке болтался обгоревший кусок дерева, теперь образовалась большая, подпаленная по краям проплешина, открывавшая его обожжённую дьявольским огнём оголённую грудь.
«О Господи! Что это?! — легат не хотел верить своим глазам, но что ему оставалось делать?! Тому, что он увидел у себя на груди, у него не было никакого объяснения, но в том, что с ним произошло что-то очень и очень страшное — сомнений у него уже не было. Судорожно запахнув плащ и удостоверившись в том, что ни главный королевский советник, ни сопровождающий его знаменосец ничего не заметили, монсеньор Бамо поднял руку в благословении. Он уже открыл было рот, чтобы произнести его, но привычные для него слова застряли в его ставшем жёстким как грубый наждак точильщика горле: «Нет!.. Нет!.. только не это!..»
Пауза неприлично долго затягивалась. Она уже становилась опасной, и папский легат, сотворив перед склонившими головами всадниками крёстное знамение, с трудом, будто вырывая из своей груди каждое новое слово, выговорил:
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.
Глава 5
Верхний Дунай, малонаселённая лесистая местность в западных землях бывшего герцогства Швабия, Священная Римская империя, начало ноября 1307 года от Рождества Христова.
Шли, а
