Разобрать надписи в полумраке я не мог, да и не пытался. Огляделся, прикинул шансы на экстренное отступление через окно – и потащил через голову юнгштурмовку.
- Сделаем так: увязываем всё это хозяйство в узел и дуем обратно на чердак. Вряд ли они именно сейчас туда полезут, раз уж до сих пор нас не засекли – вот там, в спокойной обстановке, и разберём. Кстати, и фонарик можно будет включить – мансардное окно завесим тряпками, их там, как грязи. А дверь, ведущую наверх, подопрём изнутри, запарятся вышибать.
- А если милицию вызовут? Я видел в коридоре телефон, скажут – воры забрались в музей…
Вместо ответа я продемонстрировал собеседнику кусок провода с эбонитовой воронкой.
Марк выдохнул – как мне показалось, с облегчением. Неужели он действительно думал, что насквозь подозрительная компания, собравшаяся в соседней зале, захочет впутывать в свои сомнительные игрища ещё и органы? А вот пальнуть через дверь вполне могут – оружие тут у многих, и всякий, кто имеет законное право его носить, может стрелять по ворам и грабителям, не опасаясь последствий.
Я завязал подол юнгштурмовки узлом и Марк стал наполнять получившийся мешок нашим хабаром. Потом вставил ящик на место – снова музыкальное «блямс», он наклонился и провёл пальцами по потайной панели. Никаких следов недавнего взлома, ничего. Вряд ли этот самый Солонович проверяет тайник каждый день – если вообще его проверяет! - так что время на то, чтобы убраться подальше, у нас есть.
Ноша получилась увесистая; я связал вместе рукава, перекинул «сумку» через плечо и вслед за Марком прокрался к лестнице, ведущей на чердак.
Позади выводили свою унылую мелодию "новые тамплиеры".
Мы забились в самый дальний угол, отгороженный штабелем старой мебели - оттуда сквозь пыльные завалы до лестницы не смог бы пробиться даже самый крошечный лучик света. Я навёл светомаскировку на мансардное окошко, для чего сошло пыльное протёртое до дыр покрывало, и мы, дрожа от жадности и нетерпения, принялись рассматривать добычу. Я поймал себя на том, что ощущаю себя чем-то средним между Шейлоками и колонистами с острова Линкольна, которым предстоит взломать сундук капитана Немо.
Увы, первые же извлечённые из узла пачки купюр не оправдали наших ожиданий. «Пятаковки», купюры по пять и десять тысяч рублей, выпускавшиеся Народным банком РСФСР в далёком восемнадцатом году – с «ятями» в надписях и двуглавым орлом, лишённым, правда, корон и прочих имперских инсигний. Те самые, которые обесценивались с такой скоростью, что при обмене на новые «совзнаки» за один старый рубль давали десять тысяч новыми – и это только официальный курс, имевший мало общего с рыночным, исчислявшимся цифрами с пятью нулями.
Кроме «пятаковок» здесь было несколько пачек дореволюционных купюр, по большей части серых пятисотрублёвых «Петров» и радужных сотенных «катеринок», а так же жиденькая стопка «северных» сторублёвок правительства Миллера и кредитных билетов киевской Центральной Рады достоинством в одну и две тысячи гривен. Предусмотрителен был чекист Гринберг, ничего не скажешь…
Годилось всё это богатство разве что на то, чтобы оклеивать им стены – в отличие от содержимого трёх других пачек. В первой были беловатые бумажки по десять и двадцать фунтов; другая целиком состояла из пятидесяти- и стодолларовых купюр. В третье были перемешаны швейцарские франки, шведские кроны и почему-то финские марки, четыре купюры по пятьдесят марок каждая.
Третью пачку я пересчитывать не стал, зато со всем тщанием сосчитал фунты и доллары. Фунтов вышло около двух с половиной тысяч, и немного больше трёх тысяч долларов - по нынешним меркам состояние весьма нехилое.
Теперь документы. Три перевязанные бечёвками пачки картонных и бумажных корочек. В первых двух - мандаты на бланках ВЧК, от которых нам сейчас ровно никакого проку, потому как и организации-то такой не существует. Несколько царских старорежимных паспортов – тоже бесполезный хлам, как и трудовые книжки с отметками предприятий Москвы и Петрограда и указаниями места жительства. В первые послереволюционные годы они заменяли удостоверения личности, поскольку паспортов в Республике Советов нет и не будет до тридцать второго, кажется, года.
Так, с деньгами и документами покончено. Валюта рассована по карманам, никчёмные дензнаки полетели в ближайшую корзину. Туда же, порвав на всякий случай на мелкие клочки, мы отправили «чекистские» мандаты и «трудовые книжки». Корзину забить доверху всяким хламом и запихать в самый дальний угол...
Теперь – ценности иного рода. Три суконных мешочка, содержащие именно то, что я и ожидал. В одном «бранзулетки», кольца и броши с крупными и явно очень дорогими камнями, плюс две нитки крупного розового жемчуга. В двух других камни без оправ. Я слабо в этом разбираюсь, но на первый взгляд – бриллианты, сапфиры, рубины, изумруды.
Кроме мешочков в ящике были четыре увесистых длиной в полтора пальца, цилиндрика, запечатанные в плотную синюю бумагу, банковские упаковки с сотней золотых червонцев в каждой. Да, так и есть: и двуглавый орёл оттиснут сбоку на бумаге, и масляно-жёлтые кружочки с профилем последнего самодержца всероссийского. Это сколько же будет по нынешнему курсу? Понятия не имею, поскольку это самый курс мне неизвестен…
И под конец – вишенка на торте, тот самый угловатый свёрток в коричневой промасленной бумаге. Внутри оказался бельгийский «Браунинг» номер два, густо покрытый слоем оружейного сала – надёжный и убойный ствол, очень похожий на наш «ТТ». К такому красавцу ещё бы деревянную кобуру-приклад, как у «Маузера»… Но чего нет того нет; я, было, дёрнулся было искать подходящую ветошку, чтобы привести оружие в порядок, но Марк меня остановил. Я не стал спорить – мы и так чересчур засиделись на чердаке. В щели тряпичной «светомаскировки» уже пробивались первые предрассветные лучи, завывания «тамплиеров» внизу стихли не меньше часа назад. Пора и нам: я засунул свёрток с «браунингом» сзади за ремень под юнгштурмовку, рассовал по карманам коробки с патронами (по двадцать штук в каждой) и вслед за своим спутником вылез через мансардное окошко на крышу.
…Что ж, как говорил герой одной советской комедии: « это мы удачно зашли…»
[1] (лат.) И так далее, и тому подобное
IV
Интуиции, как известно, лучше доверять. Когда мы с Марком выбирались на гулкое железо кровли и сползали вниз по водосточной трубе, мелькнула у меня эдакая поганая мыслишка: «слишком уж гладко всё идёт, слишком уж без сучка, без задоринки…» И ведь накаркал: неприятности начались в переулке, едва мы успели отойти от музея шагов на полсотни. Сперва впереди, из узкого прохода между домами, возникли две ссутуленные фигуры - заторопились нам навстречу. Походка их мне сразу не понравилась – какая-то вихляющая, развязная… не может быть у добропорядочных людей такой походки! Тот, что шёл сзади, держал руки в карманах - и мне это тоже не понравилось до чрезвычайности. Я обернулся – так и есть, ещё двое вынырнули из подворотни. Гопники – и надо же было так попасть! Почти ведь при свете дня, в пять утра над Москвой уже светло, хоть газеты читай… А дворников, как назло, ни одного!
Марк замер – на лице у него был написан откровенный испуг. Те, что впереди приблизились, и я смог отчётливо разглядеть их лица. Заискивающе-наглые улыбочки, на год-два старше нас. У заднего во рту золотая фикса. Мешкая шпана, типажи более, чем характерные…
- Чего это вы по чужой улице ходите? – поинтересовался первый.
Я посмотрел ему в глаза.
- А что, нельзя?
- Можно, а чё ж? – гопник осклабился. – Бабло только оставь, и гуляй, сколько влезет! У нас швабода!
Он так и сказал, издевательски коверкая это слово – «швабода».
- Пусть рубахи сымут. – прогундосил второй. - Вона они какие, сукно тонкое, целое! На Новом Сухаревском рынке за их рублёв по десяти дадут!
