— А чем это объяснить? — заинтересовался Медас.
— Портрет отражался в зеркале! — гордо произнёс Гонкур.
— Чёрт!
— Что же вы, светило физики? — укоризненно спросил Гонкур. — И это после наших ночных приключений?
— Если легенду принять за истину, то это прекрасно всё объясняет, — согласился Медас. — Вы, Гонкур, достойны стать физическим светилом.
Молодые люди церемонно раскланялись.
— Готовы ли вы предстать перед Нигейросом? — спросил Гонкур.
— После вашего объяснения не только готов, но и стремлюсь, — заверил его Медас.
— Ну, так устремимся вместе.
Друзья повернулись к двери и замерли при виде господина Вандесароса, с царственным величием восседающего в своём кресле.
— Что это за танец вы исполняли? — спросил он. — Ну, прямо павлины!
— А… Дед, это ты? — смутился Гонкур.
— Конечно. Разве меня можно спутать с Ренатой?
Археолог слегка покраснел, а старик продолжал, как ни в чём не бывало:
— Я не напрасно не лёг спать. Без меня вы бы отправились в гости к Нигейросу, а это, я вам прямо скажу, ни к чему. Днём любуйтесь на него сколько душе угодно, а ночью он вас пускай не тревожит, и вы его оставьте в покое. Спите в одном конце дома, а он пусть висит в другом.
— И хитёр же ты, дед! — с чувством сказал Гонкур.
— Не хитрее тебя, дорогой. До чего же умно ты придумал с зеркалом! Прямо гениальная догадка!
— Вы всё слышали, господин Вандесарос? — спросил смущённый Медас.
— Да, Медас, слышал. Во всех подробностях слышал. И даже имел редкое счастье увидеть ваши расклинивания.
Медас покраснел.
— Вы согласны с догадкой Гонкура? — через силу проговорил он.
Старик усмехнулся.
— Был бы согласен, если бы не одно обстоятельство…
Молодые люди довольно долго ждали продолжения, но господин Вандесарос, подняв палец, держал их в напряжении.
— Не тяни, дед, — взмолился Гонкур.
— Дело в том, — медленно проговорил старик, — что около дивана не было зеркала.
— Не было? — разочарованно переспросил Медас.
— Не было. Описание комнаты Нигейроса сделано очень подробно. Если уж легенду считать правдой, то и эту деталь надо принять во внимание.
— В таком случае, получается, что Нигейрос, и в самом деле, перешёл к дивану? — тревожно пробормотал Медас.
Старик рассмеялся.
— Что это вы расстроились? — удивился он. — Вам рассказали сказку, местами скучную, местами занимательную, а вы принимаете всю эту чепуху всерьёз и ломаете над ней голову. К чему? Разве вам больше не над чем задуматься?
— Дед, что стало с ребёнком? — неожиданно спросил Гонкур.
— С каким?
— С тем, который устроил пожар.
Господин Вандесарос улыбнулся и сокрушённо покачал головой.
— Это очень печальная история. Моя сестра не случайно умолчала о будущем этого мальчика, потому что никому не приятно сознаваться в таких вещах.
— Сошёл с ума, — предположил Гонкур.
Ему стало понятно, но какой причине госпожа Кенидес не стала распространяться об этом предмете. Поступки Нигейроса никак нельзя было назвать поступками нормального человека, а если не утаить, что мальчик тоже лишился рассудка, то это означало признание сумасшествия в роду Вандесаросов. Кому же захочется, чтобы гости гадали, кому и в каком поколении передалась или передастся эта болезнь?
— Умер от потрясения, — предложил Медас свою версию.
— Не то и не другое. Такие дети не умирают от потрясения и не сходят с ума от ужаса. Вас не удивило, что совсем маленький мальчик не побоялся в темноте спуститься в нежилой этаж, чтобы посмотреть на страшный портрет? И ведь у него хватило смелости убрать принесённые вещи, а потом спуститься ещё раз.
— Что же из этого следует?? — спросил Гонкур. — Он стал великим полководцем?
— Или археологом? — подмигнул другу Медас.
— Нет, он не стал полководцем, а тем более, археологом. Всё вышло гораздо хуже. В двенадцать лет он убежал из дома, а в семнадцать его имя гремело в округе.
— Кем же он стал?
— Стал атаманом разбойничьей шайки и держал весь край в ужасе. На его счету было столько преступлений, что легенда о его злодеяниях затмила бы легенду о Нигейросе, если бы последнюю не украшал мистицизм.
Услышав шум со стороны двери, Гонкур обернулся.
— Витас?! — воскликнул он, поражённый появлением мальчика. Почему ты не спишь?
Не ожидавший встретить здесь старика и Медаса, Витас остановился в дверях. Предполагая, что у мальчика к нему особое дело, вроде того. Какое они запланировали с ним на будущую ночь, Гонкур подошёл к нему.
— В чём дело? — шепнул он и насторожился, увидев испуганные глаза. — Что случилось?
— Господин Гонкур, — запинаясь, заговорил Витас, — мы играли в карты. Проигравший должен был поставить свечу перед портретом Нигейроса.
— И ты проиграл, а сходить туда в одиночку не решаешься? Кстати, ты знаешь, что за тобой наблюдает Клодия?
— Она пришла со мной, — прошептал Витас.
— Вы что же, оба проиграли, или…
Гонкур испугался собственной догадки.
— Нет, проиграла Чорада.
— Когда она ушла? — спросил молодой человек, бледнея.
— Пятнадцать минут назад.
— Кто ушёл? Куда ушёл? — забеспокоился старик, тщетно прислушивавшийся к разговору.
— Чорада проиграла в карты и ушла ставить свечу перед портретом Нигейроса, — быстро объяснил Гонкур. — Я иду туда.
Господин Вандесарос прерывисто задышал.
— Беги! — прохрипел он.
Гонкура в комнате уже не было. Медас рванулся за ним.
24
Комнату с портретом они нашли на удивление легко, но последние метры пробирались тихо и осторожно, боясь напугать девочку слишком шумным и быстрым вторжением. Гонкур первый заглянул в полуоткрытую дверь. Он не сразу разглядел в дальнем углу сжавшуюся в комочек и обхватившую голову руками Чораду. Пока он обдумывал, как лучше дать ей понять, что она уже не одна и никакой призрак ей не угрожает, Медас решительно шагнул в дверь. Раздался тихий крик, но девочка не изменила положения, только ещё больше сжалась и как-то вся поникла.
Гонкур вошёл вслед за другом и нагнулся над Чорадой, которая была без сознания, но быстро пришла в себя. Он осторожно поставил её на ноги. Девочка медленно обвела безумными глазами комнату, надолго остановила взгляд на поддерживающем её Гонкуре и как-будто начала успокаиваться, но, увидев, как в дверь въехал на своём кресле старик Вандесарос, подталкиваемый Витасом и Клодией, отшатнулась от молодого археолога, вырвалась из его рук и отскочила к портрету. Она долго, не мигая, смотрела на красивое насмешливое лицо Нигейроса и вдруг с воплем бросилась опять к Гонкуру. Не добежав до него шага три, она упала и забилась в ужасном припадке. При тусклом свете двух свечей это зрелище было особенно страшным. Гонкур крепко прижал к себе голову и плечи девочки, поймал её руки и, послав Медаса за холодной водой. С тревогой ждал, когда припадок кончится. Ему хотелось отослать детей, но он ни на секунду не мог отвлечься.
"Беги за мамой!" — дошли до его сознания слова Витаса, и в голове вяло шевельнулось удивление на свою недогадливость и находчивость мальчика. Действительно, госпожа Кенидес была здесь необходима.
Потом Гонкур почувствовал, как чьи-то заботливые руки ухаживают за девочкой.
— Она не расшиблась? — спросила госпожа Кенидес. — Принесите лёд!
Припадок закончился, и Чорада лежала теперь неподвижно. Гонкур осторожно передал её в объятия сидящей на полу старой дамы, медленно встал, чувствуя, что суставы у него совершенно одеревенели, и вдруг со страхом уставился на господина Вандесароса. Тот бессильно лежал в кресле. Губы его посинели, кожа приобрела землистый оттенок, дыхание было затруднено. Гонкур в замешательстве обернулся. Он не знал, какими лекарствами пользуется старик, где они лежат, а все столпились около девочки, не замечая опасного состояния инвалида.
— Каремас, быстрее сюда! — позвал он.
Юноша оглянулся и потянул за руку Мигелину. Та вскрикнула и бросилась вон из комнаты. Через две минуты она уже вернулась с лекарством и хлопотала около старика. Каремас помогал ей, а Гонкур и рад был помочь, но не знал, что надо делать, и лишь стоял рядом, страстно желая, чтобы его другу поскорее стало лучше. В голову лезли тяжёлые предчувствия, а глупое напыщенное проклятие Нигейроса, по которому после каждой смерти должно было следовать ещё четыре, навязчиво звучало в ушах. К счастью, дыхание господина Вандесароса стало ровнее, и за его жизнь можно было не опасаться.
Группа возле Чорады зашевелилась, и Гонкур поспешил туда. Он ни в чём не был повинен, не совершил ни одного предосудительного поступка, но чувствовал какую-то вину, то ли за невозможность оказать существенную помощь, то ли за промедление у входа в эту комнату, позволившее Медасу слишком поспешным появлением ещё больше напугать Чораду, а может, за своё присутствие в доме, где приём гостей считается предзнаменованием беды.
