Алитэ и Клавдия сидели на краю борта, высунувши ноги наружу, сквозь ячейки сети безопасности. Склонившись вперед, почти повиснув на сетке, они глядели вниз меж босыми стопами, еще и беспрерывно болтали ими вперед-назад, в идеально совпадающем ритме. Обе в очень схожих свободных шальварах, в белых шляпках, сдвинутых на затылок, и тем отчетливей для господина Бербелека была разница их форм. Алитэ — уже наполовину эгиптянка, с кожей цвета темного меда, с длинными темными волосами, худыми бедрами и высокой грудью, тонким носом. Клавдия Верония крепче держится родной морфы: светлая кожа, фигура полнее, плечи шире, лицо округлей. Но ведь Клавдия наверняка не ходила через день к наилучшему текнитесу сомы, чтобы подвергнуться морфингу, укрепляющему антос Навуходоносора, как делала это Алитэ — без сомнения, по совету Шулимы. Иерониму продолжало казаться, что это лишь деталь хитрого плана Шулимы, чтобы связать Алитэ с аресом Моншебом. Он не мог отыскать здесь мотива, но в тот момент мог вговорить в себя наисильнейшее коварство со стороны эстле Амитаче. С Марией тоже так начиналось…
Он сел рядом с Алитэ, слева, просунув ноги в сплетения сети. Сразу же почувствовал, как сапоги соскальзывают со стоп. Впечатление было абсурдным, сапоги — прекрасно подогнанные воденбургские югры с высокими голенищами — просто не могли соскользнуть; но все же он навалился на ликот, только глазам и поверив.
Африка с большой скоростью скользила под ними, ветер ерошил волосы, теребил шляпки девушек, свистел в такелаже «Восстающего», трепетали штанины шальвар и полы кируфы Иеронима. Летели исключительно благодаря пневматону и большим ветрякам аэростата, наперекор сопротивляющимся, неподвижным массам горячего воздуха, никакой из воздушных потоков их не нес. Земля была едва в сотне пусов под товарными мачтами «Восстающего». Встань на их пути какое-то взгорье или исключительно высокое дерево, и они могли бы рассчитывать лишь на рефлексы капитана свиньи. Но плоскогорье было ровным, как стол: все тот же морфинг Иллеи Жестокой, который оживил и заставил извергаться вулканы Тибести, выровнял почву вокруг гор на расстоянии тысячи стадиев. Даже в частоте появлявшихся посадок акаций, каобловых деревьев и пальм, в расположении ручьев и рек мстилась некая неестественная регулярность, вытравленное в керосе стремление к порядку — кратиста Иллея, по всему, должна быть особой методичной, необычайно толково организованной.
Под свиньей промелькнуло и несколько селений: скопления круглых домиков, обычно скрытых между деревьями, с несколькими утлыми нитками дыма, встающими прямо в ослепительно-синее небо. Дикари поднимали черные лица, проводили взглядами проплывающий аэростат. Алитэ и Клавдия махали им, но те, скорее всего, их не видели, ослепленные Солнцем.
«Восстающий» напугал несколько стад диких зверей: антилоп, газелей, даже маленькое стадо элефантов и одичалых оглаков. Чаще им встречались стада под присмотром негрских пастырей, огромные массы домашнего скота, сотни, тысячи голов. Ховолы, тапалопы, мамуле, акапасы, хумии, трисли — всё морфа Иллеи и ее текнитесов. Эти, в свою очередь, почти не реагировали на пролетающий аэростат.
Господин Бербелек глубоко вдохнул воздух золотой саванны, наслаждаясь запахом дикого антоса. С седьмого века ПУР, с момента изгнания Иллеи, в Золотых Королевствах не было кратистоса настолько сильного, чтобы объять своей аурой их все. Большая часть их все еще оставалась под влиянием бессознательных кратистосов, нередко — племенных шаманов, живущих на окраинах Королевств — в селах, подобных тем, над которыми «Восстающий» как раз пролетал. Так или иначе, а была это уже дикая Африка, оторванная от форм цивилизации. Люди здесь пили кровь, спаривались с тварями, жгли живьем детей, вырезали в приступах необъяснимого исступления целые города, поддавались морфам безымянных божеств из начала времен; люди — и нелюди, существа еще более далекие от совершенства.
— Там! — крикнула Клавдия, указывая на точку по носу свиньи, на линии горизонта, под расплескавшимся на половину небосклона Солнцем, на фоне монументальных гор. Оттуда били яркие отсветы, вставала из-за окоема звезда горячего сияния.
— Ам-Шази, — констатировала Алитэ. — Подлетаем. Думаете, она и вправду золотая?
— Нужно было слушать господина Шебрека, колодезь всяческой мудрости, — сказал Иероним, поневоле повышая голос, чтобы его услышали за свистом ветра. — Это иллеум, глина, возникшая из смешения пыли, выброшенной вулканами Тибести. Из нее выжигают прочную керамику, используют для изготовления черепицы. А может, и для кирпичей, не знаю, поглядим. На солнце и вправду сверкает, будто золото.
— Мы ведь там остановимся ненадолго, да? Если уж идем через Золотые Королевства…
— На несколько дней, вероятно, пока все не организуем и не выберем путь. В Садаре есть шесть или семь таких городов, возможно, зацепимся за Ам-Туур, если двинемся прямо на запад. Все зависит от того, какой путь окажется наиболее обещающим: нужно расспросить, собрать информацию среди местных охотников, подкупить шаманов… Может, нам удастся войти поглубже в Сколиодои.
— Знакомый моего отца, — вмешалась Клавдия, — застрелил за Сухой летающую змею.
— Змею? — нахмурилась Алитэ. — Это как? Она была с крыльями? Так вот летала?
— Длинная, как эта свинья. Он показывал мне снятую кожу, та висит на стене его зала, скручена в спираль. Пришлось ее прибить, не то взлетела бы, сама собой.
— Надеюсь, что и мне удастся поохотиться на что-то подобное. На змею, или дракона, или на гидру; там ведь может быть все, верно? И привезти такой трофей домой.
— Не бойся, в Воденбурге любой какоморф произведет впечатление, — сказал господин Бербелек.
— В Воденбурге? — Алитэ обернулась к отцу, явно пойманная врасплох. — После джурджи мы возвращаемся в Неургию?
— Таков был план, — господин Бербелек осторожно подбирал слова. — Александрия, Иберия и на зиму в Воденбург. А ты какой дом имела в виду? Дворец эстле Лотте?
— Ты мог бы купить какое-нибудь имение. Я ведь знаю, у тебя там дела, большие деньги, все говорят, с тем эстлосом Ануджабаром, нет нужды возвращаться в Воденбург, эстлос Ньютэ ведь точно… Что? Отчего нет?
— Ты и вправду хотела бы поселиться в Александрии?
— Авель тоже, спроси его.
— Какая-то конкретная причина?
Девушка надула губки.
— Воденбург отвратителен.
Клавдия насмешливо фыркнула.
Господин Бербелек грустно покивал.
— А на самом деле?
Алитэ пожала плечами. Видел, как эмоции — одна за другой — движутся по ее лицу, будто тучи по небу, одна темнее другой. Надутая, сгорбленная, с закушенной нижней губой, Алитэ сбежала в детские формы; сделалась ребенком.
Отец надел ей на голову шляпку, пригладил волосы.
— Подумаем, подумаем.
Алитэ тотчас просияла; он ничего не мог поделать — пришлось улыбаться, хотелось улыбаться.
Он обнял ее правой рукой.
— Если скажешь мне правду, — произнес, все еще улыбаясь.
Девушка моментально надулась снова. Клавдия опять захихикала. Алитэ показала ей язык.
Демонстративно отвернувшись от них двоих, уперла голову в тугой канат, свесила руку сквозь сетку. Снова всматривалась в землю под ногами.
Иероним встал, отряхнул шальвары и кируфу.
— Если Шулима останется, то и ты останешься.
Господин Бербелек остановился, не завершив движения. Ухватившись за ликотовые веревки, склонился к дочери.
— Что ты сказала?
Алитэ болтала босыми ногами над блестящим серебром озера, с коего как раз снялись напуганные птицы, щебечущий вихрь красных, желтых и голубых перьев.
— Ничего.
* * *
— Как-как? Повтори.
— Ксевра. Не делай такого лица, ездят на ней точно так, как на коне или зебре. Да ее из зебры и выморфировали. Очень популярна во вторых и первых кругах. Предлагаю взять тридцать штук.
Зверь был шести пусов в холке, сильные, массивные ноги, шея чуть длиннее и куда гибче, чем у лошади (но сама голова, несомненно, лошадиная), и длинный густой хвост. Короткая шерсть симметрично складывалась на боках ксевры в разноцветные узоры, не бело-черные полосы, но какие-то бабочки, сложные орнаменты, желтые, бирюзовые, пурпурные, даже зеленые. Каприз текнитеса, полагал господин Бербелек; точно как Абраксас Гекун, кому тысячу лет назад удалось, наконец, вывести домашнюю зебру, безо всякой разумной причины он притянул ее к форме с огненно-красными глазами — просто таков был Великий Абраксас.
— Остальные и багаж поедут если не в фургонах, то на верблюдах и хумиях, но нам нужны скакуны для охоты, — сказала Шулима, одной рукой похлопывая ксевру по шее, а второй — отгоняя от лица толстых заржей. — Очень хорошо выдерживают какоморфию.
— Раз ты так говоришь, эстле, — кивнул эстлос Ап Рек. В отличие от Иеронима, он выбрался на базар Ам-Шазы в эгипетских сандалиях и теперь ежеминутно останавливался, чтобы отереть ноги от очередных комьев навоза, в которые вступал. При том продолжал сохранять стоическое спокойствие, как и надлежит старому придворному.
