зависимости от того, был бы жив её муж или нет.
— Я устала от того, что не могу видеть собственного сына! — заявила она.
Невольно я стал для неё отдушиной, ведь Мишель, как и больничный персонал ранее, посчитала, что я являюсь его близким другом. Я не стал отрицать этого, потому что уже и не верил, что Джим когда-либо очнётся. А значит, раз уж я вляпался в это дерьмо, то стоит с достоинством довести дело до конца.
Мы поболтали ещё какое-то время, а в заключение Мишель записала мне номер своего телефона и адрес.
— На случай, если нужно будет срочно что-то сообщить, — произнесла она, погладив Джима по голове.
Нет уж, теперь возись с сыном сама. Бумажка с информацией отправилась мне в карман с мыслью, что будет выброшена в ближайшую урну.
Однако в качестве ответной любезности мне ничего не оставалось, как сообщить свои контакты. Это казалось глупым, но я никогда не славился тем, что хорошо понимал людей.
По дороге домой я задумался о Джиме. Кто он такой? Говорят ли мне о чём-то его сексуальные предпочтения? В некоторых странах за гомосексуализм казнят. Это считается преступлением, серьёзным грехом, на уровне того же убийства. Но соразмерны ли эти грехи? Иногда бывает, что убийца может отсидеть свой срок в тюрьме, даже если особо жестоко убил нескольких человек. Гомосексуалист же может оказаться абсолютно безобидным и тихим человеком, однако никто не посмотрит на это.
Странная логика… Впрочем, когда один солдат убивает другого солдата, это не потому, что они знают или не знают друг друга. Это потому, что другой выглядит иначе. Говорит по-другому. Принадлежит к другой расе. Носит другую форму. Если кто-то убьёт Джима по причине его ориентации, то этот человек определённо будет считать, что поступает так только из-за того, что знает, кто такой Джим на самом деле. Однако сексуальные предпочтения человека ничего не говорят нам о том, кто он в действительности такой. Знание об ориентации столь же бесполезно, как знание о чужой внешности или о любимом футбольном клубе.
Я задумался о том, сколь неправильно иметь ориентацию, отличную от большинства. В каком-то смысле её и правда можно назвать отклонением от нормы. Но не так, как если рассуждать о правилах математики и сказать, что один плюс один равно трём. Нет, правила науки неоспоримы, об этом нет смысла даже говорить. Здесь неправильность скорее моральная. Такая же зыбкая, как библейское правило «Не убий».
То есть несмотря на то, что убийство общественно порицается, оно регулярно происходит повсюду. И в некоторых случаях его осуждают, а в некоторых восхваляют. Когда солдат убивает других на войне, то он герой. Если же кто-то убивает людей в мирное время, то он маньяк.
Так и гомосексуализм. Он повсюду, но точно так же общественно порицается. Хорошо ли это? Правильно ли?
Я не уверен, что могу дать однозначный ответ на этот вопрос. Однако знаю то, что принятие за норму гомосексуализма открывает двери терпимости по отношению к инцесту, зоофилии, педофилии и многих других образов жизни, которые человечеству ещё только предстоит осознать. Нужно ли нам связываться с подобным? Нужно ли творить столь «открытое» общество или иногда запрет действительно необходим, чтобы мир не скатился во всеобщий хаос?
Полноценно пришёл в себя, когда застыл напротив своей коллекции дневников. В руках был зажат тот, с которым я ходил к Джиму. Поставил его на место, в середине третьей полки.
— Настоящий сборник сочинений! — с долей бравады воскликнул я. — Психологическое наращивание художественной литературы!
Это болезнь. Мне нужно знать, что где-то в мире есть лучшая жизнь, чем эта.
Наверное, найдутся люди, которые тоже записывают свои сны, как и я. Уверен, в этом нет ничего необычного, но увлечение, которое я возвёл в степень, из привычки превратилось в образ жизни. «Одержимость и зависимость». Это слова терапевта, к которому мне посоветовала обратиться Мелисса, прежде чем мы расстались.
«Я сделал что мог!» — последние слова умирающего писателя, ха-ха-ха!
Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, мне снился сон. Я находился в квартире очень высокого здания. Стоял на балконе с видом на весь город. Рассматривал людей внизу, и создавалось ощущение, что наблюдал за муравьями. Мимо пролетел самолёт, к которому был прикреплён рекламный баннер: «Добро пожаловать в город ангелов!»
— Лос-Анджелес, — прокомментировал я.
Вернувшись в квартиру, замечаю на кровати дробовик, к которому и подхожу.
Точно так же, как у большинства людей есть доминирующая рука и нога, имеется и доминирующий глаз. В библии сказано: если правая рука заставляет тебя грешить — отсеки её. А если грешить заставляет глаз? Легко! Выколи его.
Сейчас у меня при виде дробовика возникло искушение, к которому подталкивало собственное зрение. Нужно ли?..
— Что мне стоит отсечь и выколоть, если вся моя жизнь — сплошное искушение чистого зла? — озвучиваю собственные мысли, а потом сажусь на кровать. Руки, едва ли не против воли, обхватывают дробовик, поднеся его дулом к подбородку.
Я понимаю, что это нужно сделать. Пора закончить с тем, что происходит вокруг. Быстро, резко…
И всё же правая ладонь, пальцы которой удерживают спусковой крючок, начинает дрожать. Я боюсь? Просто сделай это! Убей себя!
Рука начинает дрожать ещё сильнее, но всё-таки слушается, отчего дробовик медленно поднимается и занимает более опасное положение.
— Нажми на курок, — говорю сам себе. — Сделай это.
Внезапно я замечаю лицо своей матери, которое промелькнуло перед глазами, отчего сон переходит в осознанный. Я понимаю, что сплю, отчего ослабляю хватку рук, ведь добровольно никогда не дойду до того, чтобы лишить жизни самого себя.
Вот только даже этого оказывается достаточно, чтобы дробовик выскользнул и выстрелил под странным углом, после чего зрение исчезло. Вообще все чувства пропали! Осталась только темнота и тишина.
Зачастую после пробуждения мы можем помнить более одного сна, как если бы в нём было две или более части. Иногда эти сны связаны перерывом, иногда перетекают из одного в другой. Сейчас у меня была чёрная тишина. И всё-таки… спустя какое-то время я обнаружил, что по-прежнему жив. Словно вижу продолжение сна, но… другое?
Я лежал на холодном полу больничного корпуса с отсутствующей челюстью. Мне очень больно! Но при этом я не могу кричать, потому что у меня нет рта. Отчего-то сон был построен таким образом, что это прекрасно сочеталось друг с другом. Раз нет нижней части лица, то нет и места, откуда я мог издавать звуки!
