– С тех самых пор, как военные стали стрелять по гражданским, – сказал капитан, на глазах обретающий уверенность в себе. Кажется, в этом ему помогали привычные казенные фразы, которые он произносил. Проговаривая их, он на глазах преображался, приходил в себя.
– Это вы, простите, о чем? – потеряв кураж, почти заискивающе спросил лейтенант. Он снял фуражку, пригладил ладонью жидковатые волосы, вернул фуражку на место.
– О том самом, – отрезал капитан и вскинул руку с вытянутым указательным пальцем. – Это, по-вашему, что?
– А мы-то тут при чем, – огрызнулся лейтенант, стараясь не смотреть на груду из пяти или шести неподвижно лежащих, окровавленных тел. Судя по одежде, там были две ткачихи в рабочих халатах, один маляр и двое то ли конторских, то ли кто-то еще. – Хотите дело состряпать?
Он опять снял фуражку, чтобы промокнуть носовым платком лоб.
– Может вы наконец отпустите моих работниц? – внезапно выкрикнул вынырнувший откуда-то Павел Аркадьевич, о котором я совершенно забыл. – На каком основании у них отобрали обувь? Почему девушки вынуждены стоять босиком? Вы что себе позволяете!
– Да! – вскинув голову, плачуще выкрикнула Наташа. – Где мои туфли? Я на них ползарплаты угрохала, а вы…
– При чем здесь ваши туфли! – рявкнул капитан. Он тоже снял фуражку, недавно найденную и поднесенную ему подчиненными, и тоже промокнул носовым платком лоб. – А ну, стоять! – крикнул он лейтенанту, который под шумок направился к своей машине. – Лейтенант, я к кому обращаюсь! И немедленно пригласите сюда своих.
– С каких это пор мы у вас в подчинении, – завел было тот старую песню, но на сей раз капитан даже слушать не стал.
– Дважды повторять не намерен, – сказал он. – Если не подчинитесь, применю силу… И не сомневайтесь, я сделаю это. – И добавил, не скрывая превосходства: – Нас все равно больше и у нас собаки.
Пользуясь тем, что внимание ментов было отвлечено, я осторожно, бочком выскользнул с пятачка – арены активных действий – и быстро пошел среди беспорядочно раскиданных по площади вещей – намеренно брошенных или случайно утерянных. Тамаркины черные туфли я нашел довольно быстро, они лежали в десятке метров друг от дружки, а с Наташкиными, светлыми, теми, в которых она была на пляже, вышла заминка – никак не удавалось найти вторую, пока она не обнаружилась возле кустов. Конечно, такой маневр удался только из-за странного поведения собак, которых словно кто-то подменил, подсунув вместо злобных обученных тварей мирных домашних песиков.
Назад я вернулся триумфатором, сияя как надраенный пятак, и никто не обратил внимания на мое отсутствие. Так что, будь я и вправду в чем-то замешан, мог бы сделать так, что капитану пришлось бы долго меня искать.
Викентьич во все глаза смотрел на столь неожиданно и интересно развернувшиеся события – как военные сдаются милиции, – поэтому, когда я ткнул молча его в бок, посмотрел на меня недовольно. Но, увидев мою ценную добычу в сопровождении улыбки до ушей, моментально, надо отдать ему должное, все просек.
– Молоток! – тихо сказал он. Потом принял у меня светлые туфли и, протянув руку, осторожно коснулся плеча Наташи. – Наташ…
– Ну слава богу… – сказала та, поощрив его многозначительной улыбкой, – хоть один адекватный нашелся среди всей этой… всех этих…
Викентьич протер ее лодочки болтающимся остатком рукава спецовки, нагнулся, аккуратно поставил их перед своей пассией. Затем выпрямился и подал ей руку, уцепившись за которую, Наташа влезла в свою обувь и моментально преобразилась в царственную особу, став выше и приобретя соответствующую осанку.
Тамара смотрела на меня выжидающе. Я повторил маневры Викентьича один к одному. Потом не меньше десятка секунд простоял с протянутой рукой, пока не сообразил, что означает ее взгляд. Ну конечно, она же придерживает платье и не может освободить руки. Поняв, какую выгоду сулит мне это обстоятельство, я почувствовал, как мое лицо радостно загорелось.
Стараясь не выдать волнения, я быстро присел на корточки и выразительно посмотрел на Тамару снизу вверх. Она поколебалась и приподняла левую ногу. Держа туфлю в одной руке, кистью второй я осторожно обхватил Тамарину щиколотку и почувствовал, как от этого прикосновения меня бросило в жар. Кожа женской ноги была гладкой и горячей, такой, что не хотелось ее отпускать. И отпустил я ее только потому, что меня ожидала вторая, такая же красивая и гладкая.
– Спасибо, кавалер, все в порядке, – услышал я голос Тамары, опять посмотрел снизу вверх и увидел, что она улыбается. И только тогда неохотно отпустил ее правую ногу.
– Н-да… – сказал внимательно наблюдавший за всем этим Викентьич. Потом подумал и добавил: – Далеко пойдешь, призывник.
В голосе мастера явственно слышалось сожаление, что он не догадался проделать такую же штуку с Наташей, а та неожиданно мне подмигнула и незаметно для Тамарки показала большой палец.
Я кинул взгляд на Тамару и с облегчением заметил, что с носом у нее все в полном порядке. Значит, я ошибся, ничего такого с ним и не было, просто перепачкалась в чьей-то крови. Да и у Наташки не было вздувшегося фингала вокруг правого глаза – значит, тоже показалось. Ну, а у меня не болели ребра, значит, не было никакого перелома – да и откуда ему взяться.
Тут со стороны проходной послышалось негромкое урчание двигателя, и из-за угла первого ткацкого появилась черная «Волга». Поравнявшись с военкоматским «бобиком», она остановилась, две задние двери тут же распахнулись и оттуда вылезли двое мужиков средних лет, в костюмах и галстуках. Один распахнул переднюю пассажирскую дверь и оттуда неспешно выбрался мужик постарше, лет пятидесяти, с пронзительными серыми глазами.
Седоватый, с залысинами, прибавляющими ему солидности, он поправил галстук, с барственной неторопливостью огляделся и поманил капитана пальцем.
– Продолжать охранять задержанных, – тихо скомандовал тот своим и поправил порезанный, перепачканный кровью китель-безрукавку.
Было видно, как не хочется ему идти к седому, но, наверное, по-иному было нельзя. Впрочем, даже я догадался, кто эти строгие ребята в строгих темных костюмах.
Сначала они говорили тихо, но не далее чем через минуту разговор накалился и перешел на повышенные тона. Точнее, голос повысил капитан, лицо которого стало багровым; седовласый говорил по-прежнему тихо, веско, сверля его своим пронизывающим взглядом. Я навострил уши и переместился к ним поближе. Сложность заключалась в том, что мне хотелось подслушать разговор и не хотелось при этом потерять из поля зрения Тамару.
– Я понимаю, товарищ полковник, – сказал капитан, не желающий, как можно было догадаться, уступать свою добычу комитетчикам, – однако есть некоторые обстоятельства, из-за которых я не могу просто так отдать вам подозреваемых… – Седой, оказавшийся полковником, молча ждал продолжения. – Речь уже идет не о банальном ограблении фабричной кассы. Дело в том, что несколько минут назад имело место нападение на наших сотрудников. Поэтому я настаиваю, чтобы ваше ведомство учло это обстоятельство и…
– Кто на кого напал и в чем конкретно заключалось нападение? – спокойно спросил седой.
Капитан замялся. Несколько секунд его рука шарила в районе бокового кармана кителя, куда он недавно засунул носовой палаток. Но карман был порван или порезан, так что платок наверняка валялся сейчас на усеянной чьим-то окровавленным рваньем и зубами площади.
– Да хотя бы на меня! – наконец сказал капитан. – Посмотрите сюда… – Он опустил голову и раздвинул разрез в кителе, пересекающий его наискосок. – Кровь видите?
– Кровь вижу, – все так же невозмутимо подтвердил седой. Он повернул голову, заметив, что кто-то из толпы работяг, которых осталось всего человек тридцать, то есть около половины первоначально собравшихся, пытается ускользнуть с площади, и крикнул: – Всем оставаться на местах! Обеспечьте, пожалуйста, порядок… – Это он сказал уже капитану, который, в свою очередь, тоже повернул голову и крикнул откровенно размякшим своим:
– А ну, отставить расслабуху! Обеспечить оцепление!
Менты зашевелились, начали разбредаться по своим первоначальным позициям, а седой вернулся вниманием к капитану.
– Кровь вижу, – повторил он. – Рана-то где?
– Да вот же… – Капитан распахнул китель, расстегнул рубашку, крутанулся боком к полковнику и замер, потрясенный, рассматривая свежий розовый шрам. – Только что была, – недоверчиво прошептал он и перевел взгляд на седого. – Клянусь! – Полковник недовольно поморщился и он поспешно поправился: – Слово офицера.
– И кто вас порезал? – поинтересовался седой.
– Я… – капитан обреченно выдохнул и промямлил: – я не знаю.
