— Не оставайся одна после заката солнца и не спи по ночам, — сказал я. — Тебе придется идти в бар или клуб или еще куда-нибудь. Спи днем. И если можешь, с кем-нибудь в доме, но только с тем, кого хорошо знаешь.
Теперь мы уже, забыв об осторожности, смотрели друг на друга не отрываясь. Я чувствовал, что wulf[30] сплачивал нас, такой же жуткий и волнительный, как обильное кровоизлияние на белый кафельный пол. Но кроме него, был и другой — человек, и это удивляло нас обоих. В нашем веке это просто неприличный анахронизм. Я вдруг представил, как Грейнер, Эллис и их вооруженная до зубов банда окружают нас и хохочут.
— Тебе и правда лучше бы приехать за мной, — тихо сказала она.
Сохранить самообладание ей не удалось. Я чувствовал: отчаяние поджидало ее за углом. Густые ресницы и мушка над уголком губ были самыми соблазнительными акцентами на ее лице.
— Я приеду.
— Обещай мне.
— Обещаю.
— Это безумие… Я еще столько не знаю… Я ничего не знаю.
— Я расскажу все, что знаю сам, это не так уж много.
— Ты позвонишь через полчаса?
— Верь мне.
Взгляды снова встретились.
— Ты знаешь, что верю.
Такие моменты — словно малюсенькие шестеренки; щелчок, и винтики задвигались, и вот ты уже говоришь: «Верь мне», — а она отвечает: «Ты знаешь, что верю». Теперь, когда если и то связали нас намертво, нам предстояло одно щекотливое событие, вернее даже два: соединиться друг с другом как люди и…
Я понимал, что это невозможно обсуждать, что это останется не слетевшим с губ, прямо в сердце. Оно послало намек на себя самого из будущего и поставило печати нам на губы. Они дождутся следующего полнолуния, сказал я, и мы переглянулись, шкурой почувствовав, что ничто, ничто не сравнится с…
Но не стоило думать об этом сейчас.
— Я правда не хочу, чтобы ты уходил, — сказала она.
— Я правда не хочу уходить.
Но я все же ушел. Я взял такси от «Хитроу», заплатил 50 фунтов водителю (растафарианцу с дредами и в шапке размером с почтовый ящик), купив заодно и право пользоваться его мобильным. Машина, дурацкий «Мондео», пропахла ганжей и китайской едой.
Она ответила после первого гудка.
— Как ты себя чувствуешь?
— Больше не тошнит. Оба пошли за тобой.
— Отлично.
— Ты не можешь разговаривать открыто, да?
— Да.
— Я не выдержу. Ведь это три тысячи миль.
— Ты оглянуться не успеешь, как я приеду.
— Мы действительно последние? — спросила она.
— Раньше я думал, что я последний, но теперь появилась ты, так что я уже ни в чем не уверен.
Кроме того, что теперь, впервые за полвека, я наконец…
— Будто я наконец проснулась. А до этого словно…
Она вздохнула. Я представил, как она стиснула зубы, закрыла глаза, успокаивая себя.
— Ты знаешь, что это такое? — наконец спросила она. — Как это так получилось? Это реально?
Это — Проклятье. Это значило Быть Оборотнем. Как это так получилось? Это замысел Бога или дьявола, или НЛО, или здесь постаралась магия вуду, или Провидение, или жизнь после смерти? В этом вопросе чувствовался ее страх, ее надежда и глубокое подозрение, что все не так просто.
— Это реальней, чем все остальное, — ответил я. — Мы здесь, и мы то, что мы есть. Ты ведь читала сказки.
Я подумал, что дневник Квинна может подождать. Для нее на сегодня довольно ошеломляющих фактов и без древней пустыни, бешеных псов и горы трупов. И потом, водитель мог услышать. Он не был ни лакеем вампиров, ни агентом ВОКСа, только если их агенты удивительно продвинулись в искусстве маскировки за последние дни, но я все равно не хотел, чтобы ему было что рассказать, если начнут спрашивать. Так что я собирался заплатить еще кучу денег за мобильный или наплевать на все и навлечь на себя опасность. Сейчас у меня есть вещи поважнее, чем обкуренный таксист с бешеным воображением.
— Я бы хотел посвятить тебя в страшную тайну, — сказал я. — Но к сожалению, ее просто не существует.
— Я так и думала, что ты так ответишь, — сказала она.
Очевидно, она уже справилась с первой ударной волной: с встречей со мной, с подтверждением реальности того мира, в котором она оказалась девять месяцев назад, с животным влечением. Она освоилась быстро — с той скоростью, с какой современные люди на Манхэттене привыкают ко всему новому. Теперь во фразе «Я так и думала, что ты так ответишь» чувствовалась ее уверенная и искушенная личность, которая всегда проявляется после того, как отмирает первый короткий и ошеломляющий шок. Теперь в ней чувствовалась уверенность, что произошедшее — начало невероятной любовной связи. Она уже была готова иронизировать, быть игривой и любопытной. Она уже оценивала происходящее трезвым умом. Из нас двоих лишь я один внутренне аплодировал, широко улыбался и скакал от счастья. Я был готов благодарить Господа. Все во мне перевернулось, устремилось вверх, затрепетало.
— О тебе кто-нибудь знает? — спросила она. — Я имею в виду, кроме вампиров и агентов.
— Нет, больше никто. А о тебе?
— Нет. Мой отец этого бы не вынес. Я бы не смогла ему рассказать.
— Понимаю. Не беспокойся. Все будет хорошо.
— Ты ведь приедешь за мной, да?
— Ты могла бы и не спрашивать.
— Повтори мой адрес.
— Лучше не стоит. Поверь, я запомнил.
Тем временем такси притормозило у развязки. Загорелся зеленый, и мы повернули. Начался дождь. Если кровосос летит за нами по воздуху, ему должно быть холодно и мокро.
— Я все же не понимаю, зачем мне лететь, — сказала она. — Я могла бы снять номер где-нибудь в гостинице поблизости.
— Эта страна слишком маленькая. Верь мне. Я уже очень долго этим занимаюсь.
— Насколько долго?
— Лучше не стоит об этом сейчас.
— Ты очень старый, да?
— Да.
Пауза. Она только теперь задумалась, что могли означать мои ответы. Без них существование было бы лишь бледной тенью. Но с ними быть оборотнем — значит принять осознанное решение.
— Как долго я буду жить?
— Очень долго.
— Сотню лет?
— Четыре сотни.
Молчание. Я чувствовал, как она пытается охватить мыслью огромный промежуток времени между настоящим (как в научной фантастике или космических исследованиях) и будущим. Невозможно: логически это не осмыслить. Ведь будущее сулит невообразимые, а может, даже космические изменения.
— Но выглядеть ты будешь так же, — сказал я. — Если так тебе легче.
Она не ответила. Вдруг вся тяжесть ее одиночества, ее одиночества, а не моего, захлестнула меня. Мой отец этого бы не вынес. Девять месяцев она жила с этим. Я вспомнил ужасные истории о трех- или четырехлетних детях, которые выживали одни дома по нескольку недель, ели сахар, кетчуп, масло. Вы ни за что не захотите представить себе, каково им приходилось. Конечно, если только вы не пережили подобное сами, если только вы не один из них.
— Черт, — сказала она, — мне пора проходить регистрацию, если я действительно собираюсь лететь.
— Ты действительно летишь. Запомни: людные места по ночам, окей?
— И позвонить бывшему, чтобы спать с ним днем.
— Мне не до шуток.
— Окей, но чем дольше ты задержишься, тем дольше мне придется проводить время с кем-то другим.
— Я передумал, спи в публичной библиотеке. Пей кофе. И принимай амфетамины.
— Я даже не знаю, как тебя зовут.
Все мои вымышленные имена закружились, словно вихрь палых листьев. А в центре стоял я, настоящий я.
— Джейк.
— Повезло. Джейк — хорошее имя.
— А тебя?
Пауза.
— Ладно, не надо с этим затягивать. Меня зовут Талулла.
* * *
Ты не должен влюбляться в женщину, потому что все закончится тем, что ты ее убьешь.
Нет, если она тоже оборотень.
Не я придумывал эти правила. Но я им следую.
* * *
Идея сразиться с вампиром в открытую абсолютно меня не привлекала. Тем более теперь, когда умирать мне совсем не хотелось. Было куда проще дождаться рассвета, когда вампир поменяется со своим человеческим заместителем. Так что я велел таксисту высадить меня у ночного клуба «Калибан» (так вышло, что клуб принадлежит одной дочерней компании одной моей дочерней компании одной моей дочерней компании) на Оксфорд-стрит, где я оставался, поддерживаемый двумя дорожками амфетамина, до пяти утра. Завтрак из яиц «Бенедикт» (первая человеческая еда с моего мрачного банкета на одну персону в трюме «Гекаты») в ресторане «Михаэльс» на улице Холборн занял меня еще на час до шести, а потом тонированная «Ауди» приехала за вампиром и оставила вместо него двух людей. Слежка ВОКСа тоже сменила караул. Целых три агента, насколько я мог судить. Я вышел из кафе, купил пачку свежих «Кэмелс» в палатке с газетами и направился в сторону Трафальгарской площади. Лондон жил своей насыщенной копошащейся жизнью. Дождь затих, и небо стало до абсурда лиричным: ломаные кудрявые облачка, присыпанные сахарной пудрой розового и персикового цвета от лучей восходящего солнца. Только юнец, влюбленный по уши, мог обратить на них внимание. Все остальные шли, понурив голову, словно устав с самого утра, навстречу новому изнуряющему рабочему дню.
