Майкл кивнул и полез в распадок. Он тоже чуял, что нужно спешить.
Там, на площади, уже уложили хворост, и какой-то фрик толкал речь перед казнью. Ромашка кричала, молила, пыталась вырвать хотя бы руку из плотной веревочной паутины, Ромашка плакала и звала.
— Сейчас, царевна, — шептал ей Майкл, беззвучно, одними губами. — Милая, мы на подходе. Кого хочешь люби, кого хочешь целуй, но без тебя Затишье — дыра!
Он дополз до цветочной клумбы, поднял голову, призывая Веньку.
Ответом на призыв был безудержный свист, залихватский, заливистый, ураганный.
Красную шелупонь посдувало, как не было, разметало в стороны гнилой хворост. Фрика с его обвинительной речью швырнуло о кирпичную стену. Лопнули веревки в обвязке Ромашки, покачнулся багровый от крови столб…
— Майкл, беги! — принес ветер крик. Голос Влада развеялся, растворился в потоке, но он крикнул снова, почти пропел, вплетая в музыку прорвавшийся ужас: — Не трогай ее, беги назад!
Майкл обернулся к Ромашке. Та выпутывалась из паутины, жалобно всхлипывала, улыбалась сквозь слезы. И косички торчали в разные стороны, и веснушки светили звездами. Никогда она не была так красива!
— Беги, берендей, спасайся!
Свист летел по Тихому Лесу, будил нечисть, выгонял из нор. Свист опрокидывал статуи, выдирал с корнями траву, оглушал, остужал обманутый мозг. Новый мотив, тревожный, отчаянный.
— Майкл, спаси! — позвала Ромашка. Протянула к нему тонкие руки. Родниковые глаза блестели слезами…
Но свист опрокинул ее, ударил, сдул накинутую личину.
У твари были черные зубы и нос, как у летучей мыши, алые борозды по блеклой коже, скрюченные когти и бурая шерсть. Гнилушка рыкнула, прыгнула к Майклу, но не справилась с силой ветра.
— Да беги же, дурак! — Влад спрыгнул в распадок, готовый драться за друга. Сейчас он был страшен, растеряв весь лоск, ветром сдуло и его иллюзию. Майкл увидел клыки и крылья, нетопыриные, черные, мягкие, как ткань неизменного тренча. Длинные уши крутились в стороны, точно космические радары, ловили малейшие шорохи, вплетая их в мелодию бытия. — Скорее, Майкл, поднимайся наверх!
Майкл уже бежал к нему, со всех лап, так естественно встав на четвереньки, будто всю жизнь вскачь спасался от чудищ. Удобнее было пригибаться к земле, стелиться в могучем беге, уклоняться от урагана. Проще извернуться всем телом, хряпнуть лапой по настырной твари, норовящей вцепиться в пятку. Медведи неуклюжи только на вид, из-за выверта сильных лап. Они бегают быстро и лазают лихо, цепляясь за корни и ветви. Влад ударил по гнилушке направленным визгом, уходящим в диапазон ультразвука, Майкл чуть сознание не потерял от концерта по заявкам трудящихся. Влад схватил его когтями, потянул наверх, протащил по траве и песку.
— Сматываемся, берендей, поспеши за Клубком! Скорее, хватайся за руку!
Здесь, на тропе, было тихо и пыльно, а бегать стало удобней, как и прежде, на двух ногах в остатках кроссовок. Майкл увидел ошалевшие глаза Веньки, побежал, запрещая себе даже мысли о тех странностях, что с ними творились. Влад тоже вернул привычный облик, цеплялся за куртку Веника, а тот сжимал пальцы Семена, катящегося по тропе.
Майкл почти дотянулся до ладони Влада, почувствовал ее безжизненный холод, но споткнулся о выросший корень, резко вырвавшийся из песка. Над ним с треском сломалась елка, упала, целя сучками. Уворачиваясь от колючих веток, Майкл прыгнул в сторону, заелозил ногами и кубарем покатился в карьер.
Влад моргал, мотал головой, шевелил узкими пальцами, но Майкл уже не мог дотянуться. Он падал и падал, и падал…
Ники долез до края карьера, оглушенный свистом, ослепленный пылью, вновь забывший, кто он и зачем. Увидел в сизых клубах чью-то руку, схватился за нее с отчаянным пылом загнанного в ловушку зверя. Он хотел выжить. Любой ценой. Он просил о помощи чудодейственный быльник, и вот она, помощь — рука из облака!
Пальцы ответили крепким пожатием, что-то дернуло, потащило, все прибавляя скорость, Ники приподняло над землей и понесло прочь из Леса.
18. У Сгнившего князя
Майкл лежал в центре карьера, в самой сердцевине, возле шеста.
Тень от солнца отсутствовала, выдавая полдень. Закрывая пути к отступлению.
Середина дня. Или не дня?
Во рту все время горчило.
Вокруг чернота, ежевичная, колкая. Солнце висело в космическом небе, в разливе чернильной кляксы, зацепившись за деревянный шест.
Лунный пейзаж баюкал, нашептывал: это сон, сон… Расслабься, Майкл.
Расслабиться не получалось. Зудел азарт недавнего бегства, он пытался нащупать во тьме руку Влада, ухватить ледяные пальцы, и не мог, лишь царапал песок ногтями.
В формуле этого мира не хватало множества переменных. Кто-то вывел из уравнения атмосферу, растительность, животный мир. Изменения высот ландшафта. Кто-то выдернул штепсель и загасил все звезды, кроме неяркого солнца, напоминавшего фонарь в Затишье, тот самый, под которым стояла Анечка.
Анечка… Красная гниль… Тихий Лес…
Память подключилась к сети, и резервный архив спешно распаковывал файлы.
Майкл поднял руки, поднес к глазам. Пальцы как пальцы, ногти обломаны. Он реально скакал на четвереньках? Спасался от злобного чудища?
— Не понравилась подставная царевна? — раздался едкий смешок, долетел из-за круглого солнца. — Да стоит ли Марьюшка таких деяний! Гибели лучших друзей? Гниения редкого дара? Клубки рождаются раз в сто лет, а вы его в Тихий Лес на расправу.
— Кто ты такой? — рыкнул Майкл с перепугу. Хотя уже знал ответ на вопрос.
Князь был черней самой темноты. Сгусток силы, вязкой, тягучей, словно застывшая кровь. Он был высокий, выше шеста, корявый, как древнее древо. Ломкий, как трещина в мироздании. Щелкнул пальцем по лживому солнцу, оно закачалось, заискрило по краю.
Потом в ежевичном вареве неба проявились глаза, ярко-алые, влажные. Круглые, что рдяные яблоки.
— Сгнило яблочко наливное! — Майкл, покачнувшись, встал на ноги, приветствуя хозяина Леса.
— Не собрали вовремя урожай, — в сгустке тьмы обозначились алые губы, растянулись от уха до уха. — Всяко бывает, Мишутка. Посмотри-ка вниз, герой-удалец!
Майкл заставил себя взглянуть под ноги. Там мерцали чужие звезды, а может, светились подводные рыбы, шевеля неспешными плавниками. Они с князем стояли на обломке земли, на крохотном Лоскутке, оставшемся от мироздания, плыли в космосе на хрупком плоту. Словно Венедикт надорвался, пробиваясь на помощь Майклу, сдул привычное Троемирье, непоправимо нарушил формулу. Разметал по ниточкам Лоскуты.
— Ох, насмешил! — махнул плащом князь, вновь задевая светильник солнца. — Силой наделили, а ум забыли. Говорят, ты Зрячий? Сердцем смотри!
Майкл присел, дотронулся пальцем. Поверхность под ногами ответила звоном, а в застеколье пошла волна, нефтяная, густая, всколыхнувшая звезды.
— Мы в колодце, Мишутка. В глубокой скважине, что прорыли жадные простецы. Многому они научились, кроме одного: останавливаться. Вовремя отступать. Вот и пробили туннель в иной мир, не подвластный ни Яви, ни Нави, ни Прави. Кто-то из сосланных Стариков пытался назвать это хаосом, но там не хаос, просто инакость, другая формула мира.
— Оттуда пришла красная гниль?
— Гниль — это полбеды. Гниль пролезала и раньше, но ее удерживал быльник и кровавые слезы рубинов.
То ли князь был тому виной, то ли включилось зрение, но вдруг стало немного светлее, теплее, а сам княже уменьшился в росте, встал рядом, почти касаясь рукой:
— Сгнить заживо не страшно. Это просто инакость. Точка зрения иного мира, перестройка на клеточном уровне. Мы ведь не боимся исследовать космос? Так почему не слетать и туда? Если вывернуть наш мир наизнанку, вдруг он станет лучше и чище?
— Меня этот мир и таким устраивает! — выпалил Майкл и смутился.
