Нам предстояло около часа идти пешком до горного перевала, который я заметил вчера. Потом свернуть с тропинки и пройти с километр сквозь лес секвой и дубов, превратиться — а потом девять километров веселой пробежки и игр до цели. Убить. Пробежать девять километров обратно. Снова превратиться. И дойти до машины. Надо было только правильно распределить время. Это всегда проблема. Восход луны в 20:06, а заход утром в 07:14. Итого одиннадцать часов и сорок шесть минут под Проклятием. Если бы я охотился один, продержался бы до 04:00. Два часа на то, чтобы убить и съесть, и еще час четырнадцать, чтобы добраться до лагеря. Как только ты вволю удовлетворишь голод и всласть набегаешься и напрыгаешься, то хочется, чтобы между убийством в обличье оборотня и восстановлением человеческого образа прошло как можно меньше времени — по одной простой причине: если останки быстро найдут, тебе не захочется быть трехметровым мохнатым чудовищем с окровавленными когтями и мордой, когда заревут сирены. Но теперь я охотился не один.
— Начинается, — сказала Талулла.
— Иди сюда. Быстрей.
Я приподнял ветку, и она поднырнула ко мне. Ее лицо было бледно и испуганно.
— Раздевайся, — сказал я. — Сама справишься?
Если доверять нюху, вокруг никого не было. В любом случае, нас было не разглядеть. Стояли сумерки, но в тени деревьев уже царствовала полная темнота.
«Ох», — чуть слышно сказала она, стоя в нижнем белье и обхватив живот. Она часто сглатывала. Один раз ее чуть не стошнило. Я снял с нее лифчик и трусики и сложил к остальной одежде в рюкзак. Проверил экипировку: влажные салфетки, распылитель с водой, жидкое мыло, мешки для мусора. Я забрался на дуб на высоту пять-шесть метров (как и репетировал вчера) и закрепил там рюкзак на карабинах. Когда я слез, Талулла стояла на коленях, скрюченная, обхватив себя руками.
— Не трогай меня, — сказала она.
— Хорошо.
— Почти началось.
— Знаю. У меня тоже.
Это были последние слова, которыми мы обменялись в ту ночь.
Она быстро превратилась. Быстрее меня. Я думал — как мужчина? как старший? (как идиот, Марлоу) — что уже перевоплощусь и буду к ее услугам, когда она еще будет биться в агонии. Но не тут-то было. Ее лицо покрылось испариной, в глазах заблестели искры, ее вырвало желчью, она вытянулась, перекатилась на спину, закусила губу и за каких-то двадцать секунд полностью обратилась с поражающий симметрией и грацией — пока я все еще беспорядочно метался и пытался вырваться из человеческого тела. Самый современный компьютер по сравнению с первыми разработками 50-х, неловкая разница, над которой, я подумал, мы потом будем смеяться.
Хотя времени на раздумья было не так уж много, потому что мои монструозные ноздри заполнил густой запах освобожденной Её. О. Ооо. Легкие обонятельные намеки, которые просачивались через ее человеческую оболочку, ни на йоту не были похожи, о, совсем не были похожи на то, как безжалостно действовала жуткая вонь самки вервульфа. Я чуть не свалился с ног. От первого вздоха мои яйца наполнились сумасшедшим ураганом, а член подскочил как ошпаренный — словно заряженный пистолет. Талулла выпрямилась во весь рост, издала грудной звук и медленно повела бедрами в сторону моего стручка. И тогда, дорогой читатель, мой нос учуял ее мокрую волчью вагину — больше, лукавее, с более темной кожей, чем у ее человеческой сестры, убийственно нежную, налитую кровью, мягкую и упругую, как авокадо, и источающую такой тонкий аромат, какой мог быть только у запретного плода.
Не сейчас.
Она зарычала, подтверждая запрет, который одновременно телепатически возник у нас в головах, но мы знали, как глупо было бы сойтись сейчас, когда наши внутренности мучил голод и мы еще не испытали радости убийства. Я потерся об нее членом и на одно мгновение ощутил ее скользкую дырочку, горячее, чем рот у младенца в сильный жар, и почти, почти потерял контроль, но все-таки заставил себя отойти. Я глядел на нее с каким-то диким восторгом, когда она выпрямилась в полный рост, посмотрела на меня мудрыми звериными глазами, оскалилась и двинулась во мрак леса. Я пометил дерево прицельной горячей струей и последовал за ней.
Мы понимали друг друга без слов. Проницательность, которая в человеческом обличье была не более, чем ментальной связью двух влюбленных, усилилась так, что наши мысли стали друг для друга почти прозрачны. Например, она с самого начала знала, куда мы направляемся, хотя я ей не говорил. Путь, который я наметил вчера, вел ее, словно я начертил его на земле; мои следы были видны ей так хорошо, будто светились в темноте. Она словно могла просматривать любые файлы у меня в голове, так что ей уже было известно и как выглядит дом, что я выбрал вчера, и что в нем живет одинокий мужчина, для которого это место было убежищем на случай творческого кризиса. «Слушай, если они и дальше продолжат так безжалостно изменять ключевые сцены, это все просто сраная трата времени, Джерри».
Вчера, когда я за ним следил, он вышел на террасу с чашкой кофе, косяком и сотовым. «Нет. Нет, весь софт у меня с собой. Но это неважно. Все так и останется бесполезным дерьмом, если они и дальше будут менять самое главное. Серьезно. Скажи, как, твою мать, можно делать уже третий полнометражный фильм и думать, что можно обойтись без окончательного монтажа? Я хочу сказать… Вот именно. Серьезно. Именно. Да. Ну, он просто сраный модный wunderkind…»[45]
Он был красив. Волнистые темно-русые непокорные волосы придавали его образу свежесть и подростковую агрессивность. Красивые тонкие губы. Увесистая нижняя челюсть и мускулистое тело. Он определенно имел огромный успех у женщин, что развило в нем женоненавистничество. Или может, я все это выдумал. Я выбрал мужчину (и такого красавчика), так как боялся, что, будь это женщина, Талулле было бы труднее ее убить. Сейчас она прочла эти мысли, повернула ко мне морду и оскалилась — она одновременно была тронута и рассержена.
В чистом небе блестела луна, ее свет по-матерински ласкал наши спины. Лу остановилась, подставила морду успокаивающему холодному свету, и я увидел любимую во всей потрясающей красоте: упругие груди, тонкий живот, длинные цепкие лапы, густая волнистая шерсть, покрывающая сильные мускулы. Я содрогнулся при воспоминании, как близко я был к тому, чтобы сдаться и умереть. Я вспомнил Харли в библиотеке: «Сейчас твой долг — выжить. И наш тоже». Тогда за окном падал снег, и мы грелись виски. Ты любишь жизнь, потому она — это все, что у тебя есть. Последние две недели, мотели, проносящиеся мимо сотни километров, Манхэттен, «Хитроу» — все казалось невероятным сном. И сейчас я словно пробудился, меня переполняли похоть и голод, подстрекающие к первобытному звериному пиру, я был счастлив, потому что теперь мне не надо было делать все это в одиночку…
Мы бежали слишком быстро. Маленькая речка блестела посреди скалистой низины, на востоке покрытой елями, за которыми уже начинался Тихий океан, на западе зеленел смешанный лес и торчали большие каменные валуны, вниз вела извилистая тоненькая тропка, выходившая на новую дорогу. Талулла остановилась и вздохнула. Я обнял ее, положил лапы на грудь и тихонько куснул за плечо. Она повернула голову и лизнула меня в морду. «Я становлюсь умнее, когда превращаюсь», — как-то сказала она, и я действительно чувствовал ее хитрость и острый ум. Несмотря на сильный голод, она тщательно обдумывала, как лучше подступиться, с какой стороны дома зайти и как далеко будет слышно крик. Я недооценил ее, а вот себя — наоборот, ведомый глупой иллюзией, что женщины слабее и что мне наверняка придется помочь ей пройти через это. Она знала, чувствовала мое смятение. Она лизнула меня, как бы говоря: Все в порядке. Я понимаю. Ты так мил. Но теперь ты видишь, с чем на самом деле имеешь дело?
Дом (свет горел, во дворе стоял черный «Лексус») был построен как роскошный современный замок: одна сторона прижата к скале, три этажа, бассейн, терраса опоясывает весь верхний уровень, гараж на две машины, каменные столбы ворот, электронная система управления. Даже без наших способностей забраться туда было нетрудно. Двери на нижнем этаже были закрыты, но, к счастью, было еще слишком рано, чтобы включать электронную систему охраны «Шилд 500XS». На верхнем этаже была открыта пара стеклянных раздвигающихся дверей, в проеме виднелся громадный белый кожаный диван и плазменная ТВ-панель, звук был приглушен. Наш дружок, босиком, в бермудах и флисовой кофте, полулежал на диване с пультом в одной руке и сотовым в другой, переключал каналы и монотонно жаловался кому-то в трубку на полнейший непрофессионализм всех на свете и особенно — своего босса.
По плану мы должны были сидеть и выжидать несколько часов. Но к черту план. Голод и вожделение бесцеремонно взяли бразды правления. И мы оба это чувствовали. Будь что будет крутилось у нас в головах как мантра, пока мы двигались к восточной стороне низины, потом тихо шли мимо пустой дороги и со всей волчьей осторожностью подбирались к дому.
