— Ага, так и было. – Я изучаю тело ребенка, пока Пентл делает еще снимки. – Доведись тебе этим заниматься, что бы ты сделал, чтобы заставить их вести себя тихо?
— Я бы велел им заткнуться, – кивает Пентл на мой «Грейндж».
Я кривлюсь и прячу оружие в кобуру.
— Извини. Была трудная неделя. Я слишком долго провел на ногах и не спал. – Слишком много динозавров смотрят на меня.
Пентл жмет плечами.
— Да ладно. – Он делает снимок. – Было бы лучше иметь снимок неповрежденной улики. Но даже если она отмажется на этот раз, помяни мое слово, через год или два нам придется снова вламываться в ее дверь. Среди этих дамочек чертовски высокий уровень рецидива.
Он делает еще одно фото.
Я подхожу к окну и раскрываю его. Живительный соленый воздух проникает внутрь, прогоняя запахи жидкого дерьма и немытого тела. Наверное, впервые свежий воздух проникает в помещение с тех пор, как родился ребенок. Приходится держать окна закрытыми, иначе могут услышать соседи. Приходится сидеть взаперти. Я размышляю о том, есть ли у нее бойфренд, какой-нибудь отказник от реджу, который мог бы объявиться здесь с продуктами и обнаружить ее исчезновение. Может, стоит организовать засаду в квартире, чтобы феминистки отвалили от нас с обвинениями, что мы только баб пакуем. Я делаю глубокий вдох, набирая в легкие свежий морской воздух, закуриваю и разворачиваюсь лицом к комнате с ее беспорядком и вонью.
Рецидив. Модное слово для обозначения компульсивных[6] девушек. Как наркомания, только еще более странное, более саморазрушительное, поведение. Быть наркоманом, по крайней мере, в кайф. Кто, черт возьми, выбирает жизнь в темных квартирах с обгаженными подгузниками, питанием быстрого приготовления и бессонницей на годы вперед?
Размножение – это анахронизм, ритуальная пытка из 21 века, в которой мы больше не нуждаемся. Но эти девицы снова и снова пытаются повернуть время вспять и щенятся, их крохотные, как у ящерицы, мозги заставляют распространять свою ДНК. И каждый год то там, то здесь проявляются новые отрыжки размножения, конвульсии вида, пытающегося перезапустить эволюционную гонку, как будто бы мы уже не вышли из нее победителями.
Я сижу в своей патрульной машине и стучу по клавиатуре, пролистывая каталоги, пробираясь сквозь рекламу, ключевые слова и настройки поиска, пытаясь поймать нечто всегда неуловимое, неважно, как бы я ни старался.
«Динозавр». «Игрушки». «Плюшевые звери». Ничего. Никто не торгует ничем, похожим на того динозавра. А мне нынче уже довелось столкнуться с двумя.
Через крышу моей машины прыгают обезьяны. Одна из них приземляется на передний отбойник машины и смотрит на меня широко раскрытыми желтыми глазами до тех пор, пока другая обезьяна не запрыгивает на нее и они обе падают вниз с лепесткообразной нависающей над бездной площадки из трубчатого наноуглерода, на которой я припарковался. Небольшие стаи этих обезьян скрываются в развалинах пригорода где-то далеко внизу. Я помню времена, когда в этих местах была тундра. Давно это было. Я слышал от спецов в области снижения уровня углекислого газа в атмосфере о восстановлении климата и создании новых полярных шапок, но это очень медленный процесс, скорее всего, счет пойдет на столетия. Если не брать в расчет вероятность того, что меня могут пристрелить спятившая мамаша или наркоман, я увижу, как это произойдет. Но пока здесь мартышки и джунгли.
Сорок восемь часов на вызовах и еще две зачистки. Элис хочет, чтобы я взял выходной и пошалил с ней, но я не могу. Я живу теперь на перкодане. Она довольна своей работой и целый день желает моего внимания. Ранее мы уже были вместе. Лежали вместе, наслаждаясь тишиной, друг другом и тем, что можно просто быть вместе и ничего не делать. Есть что-то чудесное в покое, безмолвии и морском бризе, колеблющем занавески на балконе.
Мне следовало бы вернуться домой. Где-то через неделю она снова начнет беспокоиться, сомневаться в себе, подстегивать себя к более упорным и продолжительным занятиям – слушать, чувствовать и погружаться в музыку, которая для кого-то, кроме нее самой, настолько сложна, что, скорее, напоминала бы теорию хаоса. Но в реальности, у нее есть время. Всё время в мире, и я счастлив от того факта, что пятнадцать лет – это совсем немного для того, чтобы подготовиться для чего-то столь же трогательно-прекрасного, как то, что сделали они с Телого.
Я хочу провести это время с ней, разделить с ней ее счастье. Но я не хочу возвращаться и спать под взглядом этого динозавра. Не могу.
Я звоню ей из машины.
— Элис?
Она смотрит на меня с экрана приборной панели.
— Ты домой едешь? Я могла бы встретиться с тобой за ужином.
— Ты не знаешь, где Мария взяла ту игрушку-динозавра?
Она жмет плечами.
— Может, в одном из магазинчиков на Пролете. А что?
— Просто… – я замешкался. – Не могла бы ты сходить принести его?
— Зачем? Почему бы нам лучше не повеселиться? Я в отпуске, недавно получила свой реджу и мне так хорошо! И если ты хочешь увидеть моего динозавра, то почему ты не приедешь домой и не посмотришь на него?
— Элис, пожалуйста.
Нахмурясь, она исчезает с экрана. Через несколько минут она возвращается, держа игрушку перед камерой и тыча ею мне в лицо. Я чувствую, как участился мой пульс. В патрульной машине свежо, но меня прошибает пот, когда я вижу динозавра на экране. Я прочищаю горло.
— Что написано на ярлыке?
Насупясь, она переворачивает тварь, пробегая пальцами по игрушечному меху, и демонстрирует ярлык в камеру. Изображение нечеткое, но затем камера фокусируется и вот, ясно и четко: «Коллекционные предметы Ипсвича».
Как я и предполагал, это вовсе не игрушка.
Женщина, которая заведует «Коллекционными предметами», наверное, самая старая из всех реджувеналов, которых я когда-либо встречал. Морщины на ее лице выглядят настолько похожими на пластик, что невозможно сказать, настоящее ли это лицо или маска. Ее глаза – как запавшие маленькие синие угольки, а глядя на ее белые волосы, я думаю о свадебной фате из белого шелка. Ей, должно быть, были все девяносто, когда грянуло время реджу.
Несмотря на название, «Коллекционные предметы Ипсвича»заполнены именно игрушками: с полок таращатся куклы с разными лицами, формами тела и цветом волос на голове, некоторые из них мягкие, некоторые выполнены из твердого яркого пластика; игрушечные поезда, едущие по миниатюрным путям и выплевывающие пар из крохотных труб; фигурки героев древних фильмов и комиксов, застывшие в геройских позах: Супермэн, Дельфина, Рекс Мутинус. И – под стеллажом с вырезанными из дерева машинками – корзина, полная мягких игрушек-динозавров – и зеленых, и синих, и красных. Тираннозавр Рекс. Птеродактиль. Бронтозавр.
— У меня есть еще несколько стегозавров в подсобке.
Я вздрагиваю и поднимаю взгляд. Старуха наблюдает за мной из-за прилавка, изучает меня своими пронзительными синими глазами, как старый морщинистый гриф осматривает падаль.
Я выбираю бронтозавра и держу его за шею.
— Нет, этот подойдет.
Звенит дверной колокольчик. Раздвигаются двери магазина, и в них нерешительно входит женщина. Ее волосы собраны в пучок на затылке, а на лице нет никакого макияжа, и я даже раньше, чем она полностью проходит через двери, понимаю, что это одна из них. Мамаша.
Она прекратила принимать реджу недавно: выглядит по-прежнему свежей и молодой, несмотря на полноватость, которая появляется вместе с детьми. Но даже без баек об ужасах отказа от реджу, я понимаю, что она с собой сотворила. У нее усталый вид человека, находящегося в состоянии войны с целым миром. Ни один из нас не выглядит так и не имеет такого вот взгляда. Даже наркоманы имеют менее затравленный вид. Она пытается продолжать играть роль человека, которым она была прежде – роль актрисы или финансиста, программиста или биолога, официантки или кого-то еще, одевая одежду из своей прежней жизни, которая раньше сидела идеально, а сейчас не сидит, заставляя себя выглядеть как человек, который выходит на улицу без страха – и не преуспевая в этом.
Я замечаю пятно у нее на плече, пока она бродит между стеллажами. Оно маленькое, но сразу бросается в глаза, если знать, что ищешь: черточка зеленого цвета на кремовой блузке. Одна из вещей, которая никогда не случается ни с кем, кроме женщин с детьми. Ей не удается скрыть это, как бы сильно она ни старалась.
«Коллекционные предметы Ипсвича» и другие лавочки подобного рода – ловушка для таких, кроличья нора, ведущая в страну незаконного материнства, пятен от раздавленного гороха, звуконепроницаемых стен и тайных вылазок наружу, чтобы пополнить припасы и выжить. И если я буду достаточно долго стоять здесь, держа своего волшебного бронтозавра за шею, я смогу полностью погрузиться в эту реальность и увидеть, как наши миры накладываются друг на друга, смотреть на это странным двойным зрением – своим и тех женщин, которые научились превращать ящик от комода в колыбель и знают, как свернуть и скрепить булавками футболку, чтобы получился подгузник, а также знают, что «коллекционные предметы» – это детские игрушки.
