– Кто это сделал? – прогремел Зевс и обернулся к Гермесу. – Найди мне его. Сейчас же!
– Я уже здесь!
Из-за колонны появилась огромная фигура. Человеческая оболочка слетела с кузнеца, как пыль, и Ника увидела, как верна была ее догадка: он один из богов. Чужой и непохожий. Сильно хромая, кузнец шел через зал, и его звучный голос перекрывал всеобщий ропот. И лишь Геката взирала на все происходящее безучастно, стоя в стороне.
– Узнаешь меня? – вопрос кузнеца был адресован только Гере, извивающейся под цепями. Ее крик сменился стонами и слезами. Цепи вокруг ее груди и талии уже раскалились добела, прожигая одежду и впиваясь в тело.
– Гефест? – всхлипнула она.
– Ты даже имя мое помнишь, я поражен.
Гефест прошел мимо остальных, продолжая говорить только с Герой. Он разительно отличался от белокожих лощеных олимпийцев, и не только внешне. В нем была мощь неукрощенной стихии, подлинные чувства, такие сильные, что Ника усомнилась, испытывал ли кто-нибудь здесь подобное. И была боль.
– Ты назвала меня этим именем, прежде чем сбросить с Олимпа. Я оказался слишком уродлив для тебя, несравненная! Когда я родился, некрасивый и нежеланный, ты схватила меня за ноги, раскрутила и швырнула вниз. Я падал, ломая кости, пока не разверзлись океанские глубины и не поглотили меня, а ты забыла обо мне в тот же час. Ведь никакому уродству не позволено бросить тень на твое великолепие. Даже если это уродство – твой сын! Что ж, ты права. Тебе нет равных. И нет других, достойных сидеть на этом троне. О, я долго создавал его. Это самое главное из моих деяний. Ты так тщеславна, ты так хотела быть царицей и хозяйкой Олимпа, теперь у тебя есть даже трон. Наслаждайся своей славой, Гера. Пусть вся земля трубит о ней и о тебе!
Пока он говорил, рассерженные боги атаковали его со всех сторон. Зевс пускал молнии, Афина метнула копье, а Аполлон одну за другой выуживал стрелы из колчана. Но Гефест отмахивался от не знающих промаха стрел и сгребал молнии в горсть, а копье отскочило от его плеча, так и не пробив неуязвимую кожу.
– Вы что, думаете, меня можно этим взять? Вы, такие всеведущие боги! Приходило ли вам хоть раз в голову спросить, откуда берутся ваши чудесные стрелы, и копья, и мечи, и даже твои молнии, Зевс? Кто их кует? Нет, вы принимаете все как должное. Ваша нога никогда не ступала в огненные реки, окружающие мою кузню. Вы близоруки, глупы и мелочны, как она. И лицемерны. Разве ты, Зевс, – он перехватил еще одну молнию и отбросил ее в сторону, – не знаешь, чем все кончится? Ведь тебе известен конец этой истории. Концы всех историй.
– Освободи ее! Я приму тебя здесь, – пообещал Зевс. – Я дам тебе в жены… Афродиту!
Гефест издевательски хохотнул, вытащил из толпы упирающуюся Афродиту. От его железной хватки богиня обмерла, как кролик, которого подняли за уши. Гефест бесстыдно оглядел ее со всех сторон, откинул с левого плеча завитые кудри и впился в тонкую шейку то ли поцелуем, то ли укусом, одновременно грубо хватая ручищами высокую грудь. Кое-кто из олимпийцев отвел глаза. Афродита вскрикнула, и Гефест тут же отшвырнул богиню в сторону, как использованную тряпку, так что она не удержалась на ногах. Кузнец ухмыльнулся, довольный собой и своим представлением.
Ника ломала руки, растоптанная собственной беспомощностью. Она, видевшая, как изготавливался трон, знала его секрет. Единственная из олимпийцев, она могла спасти Геру, прекратить все это, просто нащупав тайный механизм, спрятанный под серебряной пластинкой с распятым на колесе человеком. Но Ника была бесплотна и невесома и лишь обжигала руки в тщетных попытках отстранить Геру от раскаленной спинки трона. Она видела, как обожженная кожа прилипает к металлу и лоскутами отделяется от красной плоти. Гера кричала. Никто не мог помочь, но не оставляла надежды только Ника.
И тогда Гефест повернулся и взглянул прямо ей в глаза, единственный заметивший ее:
– Уйди. Ты ничего не можешь сделать. Это моя судьба, это ее судьба. Не твоя.
Она задыхалась в чаду и запахе обуглившегося мяса, идущем от проклятого трона. Жар застилал ей глаза.
Дышать было нечем. Ника проснулась в темноте, поднялась на постели и больно стукнулась лбом об откидную сетку, нависшую над верхней полкой. Все в купе крепко спали, тучный сосед храпел, выводя рулады. Из тамбура тянуло табачным дымом.
До самого рассвета Ника лежала, глядя на разматывающуюся за окном тесемку железнодорожной насыпи, и, отбросив в сторону худое казенное одеяло, пыталась вспомнить, что ей снилось. Мысль вилась и дразнилась совсем рядом, но каждый раз ускользала. От тщетных усилий у Ники разболелась голова. Ядовитая от предчувствий кровь гудела в венах.
Поезд прибыл в Москву только ранним вечером, в начале шестого. Перспектива дожидаться следующего утра, чтобы попасть в театр, показалась Нике до того невыносимой, что она поехала на работу, не заходя домой, убедиться, что без нее не случилось никаких происшествий – и что Липатова заочно не уволила ее в приступе гнева, обиды или бог знает чего еще.
Репетиция закончилась раньше обычного, и в театре остались лишь единицы. Лариса Юрьевна бросилась к Нике как к родной:
– Наконец-то! Заждалась тебя. Что творишь, а? – и вдруг порывисто обняла. Ника неловко похлопала ее по спине.
– Слушай, я без тебя как без рук. Премьера в четверг, мы совершенно не готовы! В туалете отвалился новый кафель, надо переделывать за завтра. Ребров напортачил с анонсом для «Вечерки», дважды переписывали. Еще тебе надо перезвонить в типографию, там новые расценки, на стол тебе положила. И, черт тебя возьми, натаскай Дашку вместо себя, что ли! Объясни ей, что да как. А то девка ты молодая, видная, как улизнешь от меня – что делать потом прикажешь одной? А так хоть Дашку оставишь вместо себя…
У Ники отлегло от сердца. Кажется, все в порядке. Она зашла в комнатку с кассой и кивнула Дашке:
– Привет.
Та встрепенулась и подскочила из-за стола.
– Сиди-сиди.
– Это твое место.
– Господи, да сиди, пожалуйста, – засмеялась Ника легко. Дашка опустилась в кресло и продолжила рукодельничать, поглядывая на Нику, пока та делала звонки. В типографии никто не поднял трубку, рабочий день был окончен. Дашка увлеклась поделкой, от усердия вытягивая губы трубочкой и что-то пришептывая. Перед ней на темной столешнице лежала горстка разномастных пуговиц и моток лески.
– Что ваяешь? – Ника отставила телефон на край тумбочки.
– Подарок Свете на день рождения. Смотрела на твой абажур, такой он классный… – Дашка подняла глаза к потолку, где покачивался пуговичный абажур, отбрасывая на стены дробные пятнистые тени. – И решила смастерить что-то похожее. Тоже из пуговиц, только шкатулку. Будет напоминать о тебе… ну, если ты вдруг уйдешь.
– Пока не собиралась, – странно, уже второй человек говорит о ее уходе. Видимо, и правда перепугались.
– Как знать, – Дашка озабоченно пожала плечами и подцепила еще одну пуговицу, затянула леску. – А я вчера пекла блины, представляешь? Сама! И даже почти получилось…
Она сказала это будто между делом, но Ника поняла, что девочка гордится собой.
– Какая ты молодец. Первый раз делала?
– Да. Раньше всегда было не до того… Я подумала, если уж Света из своего кармана платит мне зарплату, надо чем-то это оправдывать, – и добавила, заметив, как напряглись Никины плечи: – Да ладно, неужели ты думаешь, я поверила в зарплату в конверте? Я не дура.
– Нет, конечно, не дура, просто…
Дашка вздохнула и серьезно потерла наморщенный лоб.
– Знаешь, что? Я сперва хотела послать ее, думала, что это как проституция. Она мне платит, чтобы я… что? Жила с ней? Но я ведь и так живу. Мне с ней хорошо, вообще-то. И она ведь только на вид такая строгая и красивая, как учительница, а на самом деле ей нужна моя помощь. Она добрая и все время лезет обниматься, хоть я этого и не понимаю. Она такая потерянная, как зверушка какая-то. Я вчера напекла блинов, а она так обрадовалась… – Дашка улыбнулась от воспоминаний. – Ну и что, что она мне платит. Дурацкая затея, конечно, но я потом все ей отдам. Точно отдам, ты не думай! Ты только Свете не говори, что я знаю, а то она расстроится. Просто… Она так радуется, когда мы что-нибудь делаем вместе. А вот мамке моей все по барабану. А, да что с нее взять, с мамки! Я ведь для нее «Даша-параша»…
Только теперь Ника узнала, почему девочка требует называть ее Дашкой… Чтобы не рифмоваться. Она помрачнела и принялась покусывать щеку изнутри. Потом мотнула головой и сменила тему:
– Угадай, кто выходит замуж!
– Кто? У нас в театре? – Ника насторожилась. – Афроди… То есть… Римма?
