Софистес Донт шепчет мне, чтобы я случайно не разозлил капитана (большинство пассажиров говорит шепотом, хотя никто их не подслушивает); что в их венах течет Огонь, и не много нужно, чтобы разжечь ярость лунников; чтобы я лишь смиренно поздоровался и больше не говорил ничего. Глупец. Я надел кируфу белого шелка, кинжал с мантикоровым клинком прячется в рукаве совершенно незаметно. Думаю: ярость. Ярость. Ярость!
— Оронейцы говорят, что тебя прислала Лакатойа.
— Кто?
— Дева Вечерняя. Дочь. Шулима.
Омиксос Жарник, гегемон «Уркайи», принимал господина Бербелека в гостях на полуночном завтраке в своей личной кабине в клюве, то есть в башке ладьи. Все четыре низших первоэлемента всегда устремлены к центру вселенной, к центру Земли, и, куда бы пассажиры или члены экипажа ни перемещались по ладье, Землю — черную или зеленую — непременно видели у себя под ногами, под прозрачной скорлупой из пемптон стойхейон. Эфирные же кабины в клюве, как и вся голова скорпиона, оставались неподвижны, что, казалось, противоречило самой природе ураниоса. Омиксос объяснил сей секрет звездной меканики господину Бербелеку не дожидаясь вопроса, заметив удивленный взгляд гостя и осторожность, с которой тот ступал по прозрачному полу. Искусство эфирной алкимии состоит как раз в этом: в укрощении вечного кругового бега архэ ураниоса. Этот бег невозможно сдержать, однако можно изменить его орбиту и направление — и именно таким мистериальным меканизмом, состоящим из миллионов круговых движений эфирных тел, и является «Подзвездная». Движение же головы ладьи — это Провегово «скрытое движение»: невидимое снаружи, видимое лишь относительно внутреннего наблюдателя; возможное благодаря тому, что голова эта укреплена на неподвижной оси «Уркайи». Господин Бербелек пробовал себе все это представить в подробностях, согласно словам гегемона, и через миг почувствовал, как едва проглоченное кушанье подступает к горлу.
Кушанье, поданное дулосами, по большей мере приготовили из ингредиентов, не происходящих с Земли, по крайней мере, были это вкусы и запахи совершенно господину Бербелеку чуждые. Жгли во рту живым огнем, приходилось часто и много запивать; он предпочел бы чистую воду, поскольку лунное вино тоже порядком обжигало глотку. И не в том дело, что пища эта была острой или горячей. Даже сладкие, холодные лунные фрукты (преморфированные яблоки, груши, апельсины, арфаги, сливы) тяжело воспринимались земным организмом.
Омиксос взламывал длинным ногтем большого пальца скорлупу каргатов — по вскрытии каргаты вспыхивали коротким пламенем — и проглатывал горящие фрукты целиком. Когда смеялся, а смеялся он громко и почти непрерывно, изо рта его, ноздрей и уголков глаз сыпались искры.
— Риттер пироса, гиппирес, Наездник Огня, — сказал он, когда господин Бербелек зашипел, отдергивая руку от обжигающего кожу приветственного пожатия. — Это мы пойдем в бой.
Это они пойдут в бой — в какой бой? Об этом Иероним, конечно, не мог спросить; Омиксос полагал, что господин Бербелек знает это и сам, а признаваться в своем невежестве было бы признаком слабости, актом бесспорного самоунижения.
По всей видимости, гиппирои были среди лунников кем-то вроде риттерской касты. Поскольку же на борту «Уркайи» находился лишь один Наездник Огня — собственно, ее капитан — господин Бербелек не мог понять, что в его морфе принадлежит морфе гиппирои, а что — исключительно морфе Омиксоса Жарника. Ростом гегемон был с господина Бербелека, под кожей, схожей с полированной желтой медью, скручивались узлы мышц, стекающие — будто на анатомической модели — с широких плеч по могучим рукам, торсу и плоскому животу на отменно рельефную мускулатуру бедер и голеней. Гиппирес был обнажен, совершенно безволос, на идеально круглом черепе отражался огонь Солнца, Земли и звезд, что прошивал эфирные стены головы «Подзвездной».
Кабина обставлена чрезвычайно скромно, как видно, чтобы не заслонять панораму космоса, — без мебели, без украшений, несколько ковриков и подушек, брошенных на пол. Сильнее всего сияние звезд сдерживало постоянное свечение самой ладьи, пиросный жар, направленный и внутрь нее.
— Лакатойа, Дева Вечерняя, — сколько раз я уже возил ее вниз и обратно? Последний раз, кажется, года полтора назад, да; и она говорила мне, что наконец-то, похоже, нашла человека. Это все и так уже зашло слишком далеко, нечего ждать, Госпоже должно принять решение, едва только это началось в океаносе, на южных островах, и в Земле Гаудата, в Южном Льду, кто знает, что там происходит, в морозе, в снежных метелях. Лакатойа желала, чтобы я спустился туда прямо с неба, но «Уркайа» не выдержала бы такого холода. Знаю, у Госпожи свои причины, старые ненависти, зачем бы ей, в конце концов, спасать тех, кто ее Изгнал, — но это ведь оно сперва пришло к нам. Проведаешь Отвернутое Узилище? Прикажи свозить тебя. Нужно ударить как можно быстрее.
Ударить. Как можно быстрее. Господин Бербелек в молчании грыз грорехи. Меня используют, так я и знал, Шулима меня использует, слепое орудие. (Ярость!) Действительно ли она не хотела смерти Авеля? Та уж точно не помешала планам Шулимы. Ярость! Но ведь именно ярости от меня и желают.
Он отер руки, поднял взгляд на округлую тень Луны, которую «Подзвездная» догоняла по пологой дуге; Солнце, в своем ежедневном круженье над Землей, было теперь совершенно невидимо из-за Луны, бегущей вокруг Земли почти с той же скоростью, — но изменение это возникло из-за изменения положения ладьи, а не из-за астрономической меканики. Впрочем, Солнце — быстрее Луны и в конце концов выйдет из-за нее (либо из-под нее — если ладья изменит плоскость орбиты). Тогда вокруг внутреннего трюма «Уркайи» растянут черный шелк, чтобы земляне не ослепли. А вот что ощутят здесь, в голове, сами лунники?
— Еще ничего не решено, — сказал господин Бербелек, высматривая в лунной тьме огни городов Иллеи. — Если цена будет соответствующей…
Омиксос Жарник взорвался смехом — так, что на бицепсах и груди его загорелась дюжина крохотных огоньков, как если бы он выпустил огонь сквозь поры на коже.
— Хочешь с ней торговаться! Назовешь Иллее цену и — «соглашайся или нет»! Ха!
— Раз уж ее дочь посвятила столько времени… Полагаю, что ей придется согласиться.
— Ха! — Наездник Огня промокнул золотые искры в уголках глаз. — Хотел бы я на это посмотреть!
— Скажи, — господин Бербелек взглянул на гиппиреса, — какова подходящая цена за первородного сына?
— Ах!
Омиксос замолчал на миг. Долил себе вина, гостю — воды.
— Месть, — сказал наконец.
— Да.
— Кого обвиняешь? Иллею?
— Мне кажется, они желают купить мою месть, что все так и планировалось. Не знаю, летел бы я вообще сейчас, если бы не ради мести, собственно. Но сам я никогда не думал так: «месть». Лишь теперь вижу, что такова Форма. И что именно так это и выглядит с их точки зрения. Должен был он погибнуть? Не знаю. Но — помогло.
Омиксос сделался серьезен, почесал голый череп. Внимательно посмотрел на господина Бербелека из-под тяжелых век. Над его правым плечом восходила некая исключительно яркая звезда — Венера?
— Оказываешь мне честь своей искренностью, — проворчал гиппирес; он и вправду выглядел сконфуженным, это была не ирония. — И что я могу тебе сказать, эстлос? Я лишь однажды видел госпожу Иллею, издалека, когда та принимала клятву гиппирои. Я не мудрец. Но. Но — да. Отчего ее называют Жестокой? Подумай. Послала вниз, меж страшнейшими своими врагами и в пасть величайшей опасности свою единственную дочь.
Господин Бербелек кивнул.
И уже до конца беседы форма ее удерживала сторону меланхолии. Поднявшись, чтобы уйти, и глядя, как гегемон «Уркайи» открывает перед ним дверь и благодарит коротким поклоном за морфу высокой искренности, господин Бербелек понял, что на самом деле выиграл и подчинил себе гиппиреса, пусть даже заранее и не планировал такого; что это — тоже способ, и что такими путями тоже восходят на троны.
Несмотря на боль, крепко пожал предплечье Омиксоса.
— Лакатойа была права, — сказал Жарник. — Толково выбрала, эстлос. Именно кого-то такого нам и нужно.
— Кого?
— Кратистобойца.
5 Януариус 1194. Крылья полностью развернуты, огромные полотнища эфира, длиной в пять, семь стадиев. Их самих невозможно рассмотреть, свет проходит сквозь них; только их ребра, твердую несущую конструкцию, будто прожилки на гигантских космических листьях, лишь они видны на фоне звезд. Теперь запишу, как мне это объяснено: эфир кружит вокруг Земли орбитами, зависящими от степени его сгущения, от скорости и от рода архэ, с каким он связан (пироса, например, в случае Солнца). Чтобы вознестись с Земли на орбиту Луны, ладья должна подхватывать своими «парусами» все более высокий ураниос, пока не сравняется с эпициклом Луны; хвост же служит дополнительным рулем. И таким образом галсируют сквозь небесные сферы.
