уход за счёт Городского совета.
— Храни вас Господь, бургомистр. Большего и не надо.
— Постой, доблестный сержант, скажи: что с вашим командиром? — бургомистр показал рукой на импровизированные носилки с братом-рыцарем. — Это рыцарь Робер де Ридфор? Это вы его несёте на плаще? Он что: тяжело ранен?
— Да, это брат-рыцарь Робер де Ридфор. Это он убил и сжёг демона. Он очень измождён схваткой, но жив, и с божьей помощью, его сила к нему вернётся.
Бургомистр понуро склонил голову:
— Мы не можем оставить вас в городе, это очень опасно и в первую очередь — для вас самих. Чем раньше вы покинете наши стены, тем для вас же и будет лучше: уничтоженный вами ужасный демон осквернил Ульм и, узнав об этом, скоро здесь, неминуемо, появится Святая инквизиция — её расследования нам не избежать!
Мотье пожал плечами и, склонившись к бургомистру, негромко сказал:
— Ты показал себя достойным правителем этого города, не струсил, не сбежал, остался со своими людьми. Это говорит о многом: ты обладаешь внутренней силой и способностью убеждать… и окружающие тебя люди — раз они здесь — тебе преданы…
— Я не совсем понимаю: к чему ты клонишь?..
— Я считаю, что в твоих силах сделать так, чтобы о случившемся здесь никто ничего и никогда не узнал. Надо лишь убедить горожан это сделать, потом всё хорошенько обдумать, учесть и обставить так, что о происшедшем здесь не останется никаких следов: ни о принесённом крысами море, ни о поселившемся в вашей кирхе демоне, ни о том, что здесь были мы… Согласись: если здесь ничего «не было» то и Святой инквизиции появляться здесь нет никакого резона! Подумай хорошенько — это в интересах всех жителей Ульма…
Бургомистр удивлённо взглянул на Мотье, потом кивнул, повернулся и подошёл к стоявшим поблизости представителям городского совета и нескольким знатным горожанам. Несколько минут они о чём-то говорили, за это время другие горожане помогли уложить Робера де Ридфора на повозку, на другие повозки стали усаживаться и другие тамплиеры.
Уже можно было трогаться в путь, но Жак Мотье всё ещё стоял на месте, ожидая, когда бургомистр закончит свой «совет». Некоторое время спустя бургомистр подошёл к брату-сержанту. Его голос срывался от волнения, но теперь в нём звучали торжественные нотки:
— Ульм не забудет подвига тамплиеров, и хотя в условиях гонений на ваш орден, о нём придётся умолчать, мы знаем, как сделать так, чтобы память о вашем бое с захватившим город демоном осталась в сердцах жителей Ульма навсегда.
Жак Мотье удивлённо приподнял бровь:
— Мы ничего не требуем, защита христиан — наш священный долг и исполнение данного при вступлении в орден обета! Мы не могли вам отказать, даже если бы нам пришлось сразиться с самим Дьяволом!
— Пусть так, но в благодарность к вашему подвигу, я, от имени всех жителей нашего доброго города, призывая в свидетели Святую Троицу и всех святых, даю вам клятву. Я клянусь вам в том, что с сегодняшнего дня, герб города Ульма будет выглядеть как ваше священное знамя «Босеан»: двухцветный рыцарский щит, верхнее поле которого будет чёрным, а нижнее — белым!.. — бургомистр поцеловал поданное ему одним из горожан распятие и возвысив свой голос, так чтобы его услыхали все находящиеся на площади тамплиеры и жители Ульма, провозгласил:
— И ещё, доблестные воины!.. Мы найдём повод, и на месте этой кирхи, где христианским мечом было побеждено и навсегда сгинуло ужасное зло, будет возведён самый высокий храм во всей христолюбивой Европе. Этот храм, как и наш герб, будут вечными свидетельствами вашего подвига и нашей благодарности вам — бесстрашным воинам ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова, вступившим в безнадёжный бой с пришедшим к нам Злом и сумевшим победить его!..
* * *
Наступила глубокая ночь. Высокие крепкие башни вольного имперского города Ульма были хорошо подсвечены вынесенными далеко за его крепостные стены большими кострами, в которых сжигали его павших от неведомого мора жителей.
Такие же костры, не меньшие по своим размерам и куда как небрежнее сложенные, сжигали горы сдохших взбесившихся крыс, еще недавно кусавших людей и разносивших свой смертоносный яд по улицам города. Крыс к этим кострам сносили в мешках и вместе с мешками же бросали в щедро сдобренный маслом огонь.
Сам же Ульм, на его укрытых крепостными стенами улицах, был полон сотен горевших факелов и фонарей. Всё взрослое население было на ногах. Живые прочёсывали город в поисках мёртвых и, находя их, вывозили на тачках дровосеков за городские стены.
Далее скорбная работа продолжалась уже специально выделенными главой Городского совета людьми. Они складывали тела погибших одно рядом с другим, обкладывали просмоленной соломой и дровами, а затем подносили огонь и отходили в сторону. Новые скорбные костры зажигались каждые четверть часа — надо было торопиться, ибо к утру, по распоряжению Городского совета, нужно было всё закончить…
Три шнеккера тамплиеров, в отсвете горевшего над Ульмом зарева, всё дальше и дальше уходили от этого, занятого скорбной работой города. Их белые с красным крестом паруса были убраны, но пойманному кормчими течению хорошо помогали вёсла. Они равномерно опускались и поднимались, толкая корабли вперёд — вниз по ночному Дунаю.
На головном шнеккере, оперевшись руками о борт, в одиночестве стоял брат-сержант Жак Мотье — несмотря на ушибленную грудь, именно он теперь вёл отряд к его цели — затерявшемуся где-то в австрийских землях одному из последних командорств ордена Храма — замку Штайншлюсселю. Было ли это командорство уже захвачено сторонниками заговора против ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова или его командор Бриан де Боро всё ещё удерживал замок под своим контролем — об этом можно было только догадываться.
Брат-сержант бросил долгий внимательный взгляд на объятый мрачным заревом погребальных костров город. Глядя на его высокие стены и башни, он подумал о том, что пережитое в кирхе и на улицах Ульма теперь навсегда останется в его памяти: «Будем надеяться, что никто и никогда не узнает о том, что здесь произошло, а если кто-то что-то и узнает — от какого-нибудь слишком болтливого жителя — то, конечно же, никогда в это не поверит. Я и сам бы в такое не
