— Лунная Ведьма во главе сильного союза. Да, ты права, Седьмая Война кратистосов.
— Я ведь говорила тебе: гордиев узел.
— Тогда чего же мы ждем?
— Случая. Исключительного мгновения, неожиданного для всех стечения обстоятельств. Когда живешь тысячи лет, начинаешь ждать нежданного; в конце концов необходимый шанс придет к тебе по собственной воле и опустит голову тебе на колени. Нужно лишь терпеливо ждать.
— Ты говоришь о десятках лет.
— Да.
— Может, и о сотнях.
— Да.
— Видимо, я знаю, какова третья цель Шулимы: искать дальше, искать моих преемников.
— Иероним, Иероним.
— Вы столь отвратительно терпеливы, готовите оружие, не зная — придется ли вообще его применять, именно это или только пятое по счету, десятое, сотое, главное, чтобы было под рукой хоть какое-то, когда шанс предоставится; а тем временем натачивать его и чистить, чтобы не заржавело. А если я не захочу ждать? Ты меня здесь пленишь? Что? Соврала бы — и я бы тебе поверил. Можешь получить стратегоса, а можешь — послушного пса, но не обоих в единой Форме. Так на что ты рассчитываешь? О, без сомнения она — твое дитя, Мать Жестокая, отражение гораздо слабее, но точное. Я знаю вас. Я познал вас.
Ее кожа при прикосновении удивительно холодна; это нормальная температура человеческого тела, но на Луне удивляет, будто горячий лед.
— Подними голову. Взгляни вверх, разве тоска не стискивает тебе сердце при одном только виде? Ох, но ты ведь знал, что придется заплатить за каждый миг гордости.
Яростный осьминог крови атакует пирорыб, красная тварь мутит озерцо, эта вода уже не чистая, кровь стратегоса принимает в кружении антоса облик предсказания — и чей же это антос, кому предсказывает, к чему эта жертва?..
— А теперь иди, иди уже, потеряйся в Лабиринте.
Он идет.
* * *
Поскольку ритуал — сильнейшая из Форм, площадь была треугольной. Бестий выпускали с севера, танцоры ждали под южной стеной. Их натертые горячими маслами тела блестели в сверкании вечномакины, возводящей этот квартал Лабиринта. Господин Бербелек остановился на миг на второй террасе, под красными аэрозами сада, проплывающего как раз над площадью. Публика свистела и хлопала, когда танцоры перескакивали над тварями и перестраивались в новые фигуры, прежде чем твари успевали разогнаться снова. Играла музыка. Господин Бербелек нервно почесывал шрам на шее; прикосновение кируфы, даже сделанной из мягчайшего земного шелка и не застегнутой, раздражало распаленную кожу. Продавец жарблинов отступил с дороги, едва перехватив его взгляд. Господин Бербелек двигался в облаке холодного гнева; бездомные псы, о которых он даже не успевал подумать, чтобы отогнать их пинком, убегали, скуля, будто их уже пнули.
На третьей террасе шли танцы другого рода, хотя и под ту же музыку. Здесь он тоже остановился на миг, не знал этих па, не знал этого ритма. Лунные обычаи сохраняли в себе нечто из той естественной дикости и жестокости, что предшествовала временам цивилизации и кратистосов и от которой никогда не очистить до конца Форму человека. В тени, под деревьями, продавцы разливали в эфирные кубки горящее вино. Тут же, на мягкой траве и теплой земле, танцевали босиком под мелодии флейт, барабанов и кифар. Некое торжество, свадьба, рождение, молитва Госпоже, праздник плодородия? Иероним не сумел понять, был здесь чужаком. Светловолосая лунница в непривычно короткой юбке, открывающей голени почти до половины, подтанцевала к господину Бербелеку, слегка присела перед ним, понимающе улыбаясь, и потянула его меж прочими танцорами. Было это так неожиданно и так противу его нынешней морфы, что в необдуманном движении он вскинул руку для удара; с усилием сдержался. Женщина показала ему движения, повела под музыку, в какой-то степени даже навязала ему свою Форму — так, что он даже ответил сухой улыбкой на ее усмешку. Они расходились с другими танцорами. Лунница смотрела на него с возбуждающим бесстыдством — широко открытые, не моргающие глаза и таинственная улыбка. Через некоторое время он перестал считать шаги и отмерять в голове ритм. Вокруг ее левого соска кружил эфирный персний, соприкасаясь с белым шелком кируфы, украшение издавало протяжный свист, и в материале тогда возникала волна невидимых искр, еще сильнее дразнящих кожу господина Бербелека.
Потом они пошли под пепельные деревья, он выпил пламенного вина. В медленно вращающемся углублении кубка смешивались жидкость и огонь, не до конца различимые, да и Иероним не был окончательно уверен, что именно льется ему в горло. Он не вспотел. И вдруг по спине его пробежала дрожь. Светловолосая лунница прильнула к его боку, поцеловав в щеку, прежде чем он успел отвернуть голову, поднесла к губам его руку и укусила в запястье, тотчас присосавшись к ране. Он сбил женщину на землю, плеснул жидким огнем. Она же усмехалась, облизывая губы.
— Я отметила тебя, вошла тебе в кровь, всегда вас распознаю, умрешь за нее!
Он пнул ее, сплюнул и отошел, не оглядываясь.
Она еще что-то кричала ему вслед, но Иероним не разобрал слов, изуродованных лунным акцентом.
На четвертой террасе было немного людей, здесь уже начинались лабиринты жилых беседок. Музыка осталась позади господина Бербелека, он отряхнулся от ее Формы. Начал ругаться шепотом по-вистульски. Замолчал, лишь прижав прокушенное запястье к губам, — иным было его намерение, но теперь он точно так же пил горячую кровь, соленая, железистая жидкость липла к языку. Теперь уже поздно, яд Иллеи не высосать. Иероним шел, глядя в небо, ориентируясь в спутанных созвездиях вечномакин по положению Земли и пробуя просчитать, где относительно него находится теперь Абазонская Спираль, квартал четвертого Лабиринта, в котором была роща Омиксоса Жарника, — ибо там господин Бербелек остановился на время визита к Иллее Потнии. Или, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Заключен! Стратегос Луны, ха! Он сплюнул кровью.
Пляски нанебесных перпетуа мобилиа окончательно закружили ему голову, он присел в первой же из открытых беседок. В ее поросших пиросным плющом стенах были сделаны отверстия под каменные блоки с вырезанными на плоской поверхности шахматными досками; фигуры ждали, заняв свое место. Был это Лабиринт Шахматистов. Едва господин Бербелек уселся, в отверстии над каменной доской появилась худая детская рука. Иероним заколебался, но полез в карман и бросил мальчишке (а может, девочке) малую иллеатскую табличку.
В шахматы можно играть двумя способами: с противником либо с его фигурами. С противником играют лицом к лицу, человек против человека, воля против воли, расстановка фигур тогда представляет собой лишь отражение степени подчиненности одной морфы другой. Разум и опыт в игре, конечно, кое-что значат, но роль их остается второстепенной, не они ответственны за решения.
Но можно играть и против фигур, против абстрактной стратегической проблемы, представленной на доске перед тобой, — неважно с кем, может, и ни с кем, с миром, с противоречиями которого мы сражаемся вслепую, не спрашивая о Причине и Цели. И в игре этим вторым способом значим лишь разум; в такой игре невольник может победить кратистоса.
Гонец бегал в лабиринте шахматных беседок, принося ходы из разнесенных в пространстве досок. Партии здесь велись, должно быть, согласно системе занятых беседок и текущей конфигурации сопряженных с ними вечномакин Лабиринта. Скорее всего, партнеры по игре менялись при очередной партии. Поднося амулет к носу, господин Бербелек легко выиграл две первые партии, в третьей пошел на уничтожение, приканчивая врага натиском двух слонов, в четвертой белые подставились ему еще в самом начале, пятая же была самой трудной, оба действовали необычайно осторожно, плотно прикрывая каждую фигуру и выстраивая многоэтажные ловушки, господин Бербелек забылся в игре, забыл о жгущих шрамах, страшной Госпоже и нечеловеческой Форме, Искривляющей мир, здесь он снова видел лишь чистую и ясную стратегическую проблему, вызов для разума и завораживающую красоту мыслительной конструкции, он был знатоком подобной красоты, такую красоту создавал и сам, резкие и сверкающие планы внутри его сознания, логичные меканизмы неминуемой победы, победил он и теперь; а партия шестая — очередная безжалостная резня.
Гонец в седьмой раз протянул ладошку (это все еще тот же ребенок?), однако господин Бербелек больше не нашел в кармане табличек. Снова прижал к ноздре белую трубку. Оперся о решетчатую стену, затянутую раскаленным плющом, откинул голову. Земля просияла ему прямо в глаза. Луна как раз пролетала над Азией, мерзость темных туч заслоняла Чжунго. Гонец вернулся непрошеным, бросил на шахматную доску свернутый листок: «Вызов от мастера Геминеса, реванш личный, приглашение Незнакомцу». Господин Бербелек захихикал беззвучно, спрятал его в карман.
