Аурелия смотрела на крысу с явным недоверием.
— Уже боятся его!
— Он ведь хочет убить кратистоса, верно? Конечно же, они обеспокоились.
— Метэр! Не верю. И что же, они оставят его на съедение Чернокнижнику?
— Нет, зачем же, Вдовец и вправду представляет наибольшую угрозу, необходимо разобраться с ним и Искривлением. Но что потом?
— Стратегосу придется встать против Силы адинатосов, неизвестно, вернется ли он вообще, вернется ли как Бербелек. Скорее всего, это самоубийственная миссия.
— Сама видишь. А здесь у него уже будут великая власть, великая слава и великое имя. Зачем бы ему все это бросать — ради почти неминуемой смерти? Человеку неведома такая мотивация.
Аурелия уже откровенно таращилась на Олафа, из приоткрытого рта у нее вылетали облачка горячего пара.
— И о чем ты, собственно, пытаешься предупредить стратегоса? Что Тор от него хочет?
Он пожал плечами, опустил взгляд в чашку.
— Ничего, ничего, просто мысли вслух.
Не произнеся больше ни слова, она оставила эйдолоса Тора под шатром Бербелека.
Ее собственный шатер находился на другом конце лагеря (и расположиться так заставил ее эстлос Иероним). Шла она быстро, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться в грязи. Грязь покрывала все: снаряжение, полотна шатров, доспехи, зверей, людей.
Она полагала, что если что и застанет ее врасплох на Земле, то это будут холод, буйные — ибо древние в реликтах своей телеологии — флора и фауна, все эти видимые и невидимые пережитки тысяч лет истории человека и десятков тысяч лет истории жизни — чего Луна была лишена; что застанут ее врасплох обилие и сила низших первоэлементов, что придется сражаться с постоянным давлением гидора; что, наконец, застанут ее врасплох земляне, люди с большим многообразием морф. И правда, все это застало ее врасплох — но на самом деле привыкнуть за эти два года она не смогал к другому: к бардаку. Бардаку, хаосу, дисгармонии, всесильному беспорядку, небрежности, невнимательности, какой-то нарочитой временности и неукорененности. Она воспринимала это как личное оскорбление.
Идя теперь лагерем вистульских войск, она с трудом удерживалась от гримасы презрения и отвращения. И это образец солдатской дисциплины! Морфа сильнейшего стратегоса! А как же тогда выглядит земная армия, оставленная без присмотра, в морфе демократии или при каком ином извращении власти? Обратная сторона этой мысли выглядела вот так: на что была бы способна армия, по сути своей подчиненная Гармонии, армия лунная — особенно когда бы ее объял своей Формой стратегос Бербелек? Нет такой силы, что удержит Аурелию от участия в Эфирной Битве.
Солдаты, мимо которых она проходила, уважительно приветствовали ее; даже медики из лазарета склоняли перед ней головы. (К лазарету как раз сносили раненых и умирающих с утреннего штурма.) Все знали Аурелию Оскру как демиургоса огня и наперсницу стратегоса, экзотического вида и деморфинга бровей хватало, чтобы здесь, в Вистулии, ее принимали за магои.
Только Антидектес Александриец знал правду.
— Позволь-ка тебя на минутку! — крикнул ей с порога своего фургона старый софистес.
Она неохотно повернула.
— Что?
Он махнул рукой над ее головой, в сторону коленицкого холма.
— Новый рецепт. Цеферы угловые, нумерология призм. Гляди, какой пожар они принесут, несмотря на дождь. До утра сгорит весь город.
Она оглянулась на Коленицу. Над неровной линией стен расползались по бледной голубизне толстые червяки дыма и пепла, быстро раздуваемые, подгоняемые все еще сильным ветром.
— Пока что успевали гасить, — пробормотала Аурелия. — Болтают, у них там какой-то демиургос туч.
— Не в этом дело. Все громче говорится о подмоге от Трепея, думаешь, я этого не слышу? У меня есть люди, — старик кивнул на своих дулосов и слуг, двое из них были вистульскими цыганами, — понимающие местный язык. Пусть только случится один сухой день. Знаешь, с какого расстояния виден на небе дым горящего города?
— Ты начал бояться? — Аурелия сплюнула, грязь у ее стоп тихо зашипела. — Хоррор появится в любую минуту.
— А если не появится?
— Ночью стратегос проведет решающий штурм.
— Ну, превосходно! С моим-то счастьем он падет от рикошета в первую же минуту. И кто мне тогда обеспечит безопасный перелет на — сама-знаешь-куда — кто?
— А что, я? — возмутилась Аурелия.
— Не уважаешь обещаний своего господина? — Антидектес даже взмахнул худыми руками. Он был выше Аурелии, а поскольку стоял на ступеньках своего жилого фургона, то возвышался над ней на два пуса. Девушка запрокинула голову. Махнет еще раз, подумала она, лапки ему поджарю.
Ей с самого начала не нравился договор, заключенный Бербелеком и Антидектесом. Стратегосу эгиптянин был необходим, главным образом, чтобы убеждать крыс кратистосов, будто именно Чернокнижник стоит за Искривлением и адинатосами в небесных сферах. Аурелия все еще не была уверена, вещал ли софистес об этой теории по убежденности или же ложь его была оплачена, — но в таком случае он принял ее форму совершеннейшим образом. Так или иначе, ценой его был полет на Луну и свободный доступ к библиотекам Четвертого Лабиринта, эстлос Бербелек дал ему слово. Понятно, что мертвый эстлос Бербелек его не выполнит — и у Антидектеса тогда остается Аурелия Оскра, лунница, которой как-то ведь нужно будет вернуться на родину…
— Слушай-ка, — начала она, набрав побольше воздуха, чтобы пригасить внутренний огонь, — стратегос жив и будет жить, а если ты начнешь распространять такие пораженческие…
Девушка оборвала себя, заметив, что софистес уже ее не слушает. Он вглядывался куда-то над ее головой — не на Коленицу, на что-то еще выше, над городом и левее от него. Она оглянулась.
С северо-запада, из-за темно-зеленого массива пущи, летело копье темно-красного камня. Аурелия прищурилась. Над камнем, параллельно ему, висело черное веретено аэростата, серебряные молнии вились по бокам тернистым орнаментом. Над носовым куполом минарета стоял однорукий ангел, белые бинты его крыльев вились на ветру, утреннее солнце играло лучами в хрустальной косе. Спускаясь, «Ломитуча» описывала широкий полукруг, чтобы не попасть под огонь пиросидер Коленицы.
Аурелия оскалилась Антидектесу в жаркой ухмылке. Не было нужды ничего говорить, солдаты уже заметили «Ломитучу» и подняли шум. Вистульцы выходили из палаток, глядели на небо. Заиграла труба, Аурелия не знала этого сигнала. Коленицкие пушкари на минуту прекратили обстрел — и так чуть ли не символический.
Оронейгесовый аэростат спустился на поле за главным лагерем вистульских войск. Повис пусах в тридцати над землей. Колыхаясь на ветру, пробовал обрести устойчивую позицию. Экипаж бросал якорные цепи. Солдаты побежали вбивать в землю железные штыри. Аурелия отправилась за ними; она видела, что туда бегут люди и от шатров стратегоса, и от гегемона Гасера Обола.
Тем временем по веревкам, спущенным с горизонтальной башни «Ломитучи», дюжинами скользили мужчины и женщины в углеродных доспехах Хоррора.
* * *
Сломать ей шею, свернуть голову, как я поступил бы с ядовитой змеей. Нимрод крутил в голове мысли нимрода. Убью Змею, убью ее. Цветистая птица порхнула над ним, сад резиденции Иеронима Бербелека своими любезными уху звуками напоминал Зайдару о какофонических мелодиях истинной дикости. Ихмет ненавидел парки, сады, городские пруды и передвижные бестиарии. Ворота имения и стража исчезли за поворотом аллеи. Он оскалился. Грызть, грызть, грызть, загрызть! Солнце стояло высоко над Александрией, он щурил правый глаз; левый зрачок был скрыт в тени. Невольно он ускорил шаг. Знал, что она здесь, кузен Анеиса Панатакиса ему сказал.
«Гипотамия» вошла во внутренний порт Александрии седьмого Мартиуса с двухдневным опозданием из-за внезапных весенних штормов (Оронея снова слала ветры против ветров, сшибала тучи с тучами, Король Бурь делал глубокий вдох). Наняв в порту виктику, Зайдар сперва поехал к складам фактории Анеиса Панатакиса. В последние годы те разрослись почти до размеров складов Африканской Компании. Пакгаузы Панатакиса были разбросаны по всем набережным, через его руки теперь проходила львиная доля товарооборота между Гердоном и Северной Африкой — а также с Западной Азией. Старый Анеис продолжал руководить всем из своей безоконной конторки на задах старейшего из складов. И все же, из-за раннего времени, как и приняв во внимание, что как раз был день некоего кристианского праздника (а Панатакис считал себя еще и кристианином), Ихмет его там не застал. Потому оставил в конторе письма Бербелека к концессионеру и остальным александрийским адресатам, за исключением эстле Амитаче и эстле Алитэ Лятек. Люди Панатакиса доставят их в самые короткие сроки. Затем он назвал виктикарию адрес резиденции Бербелека.
