Щелк! — это отскочила оконная задвижка. Я зажала стилет в руке, лезвием плашмя к запястью. Серебро, которым был покрыт клинок, — мощное оружие против всяких черных сил, а в схватке мне удастся нанести один-два удара. Я набрала полную грудь пыльного застоявшегося воздуха, сердце колотилось уже в горле, но по всему телу вдруг разлилось невероятное чувство спокойствия.
В Школе буквально все вызывало недоумение. Но сейчас, когда ко мне в окно лезло нечто угрожающее жизни… Я знала, что делать, я с таким сталкивалась. Однажды в Луизиане мы на свою голову связались с шаманом, и он наслал на нас ведьму с тараканами. Но мне снова явилась бабушкина сова, я успела предупредить папу. Когда окно разлетелось на куски с серебристым звуком, и первые огромные тараканы хлынули в комнату, мы уже их ждали.
Поэтому когда что-бы-там-ни-было проникнет ко мне в комнату, я буду готова. Как раз этого я неосознанно ждала. Вот оно, настоящее дело! А все остальное — это просто бесполезное топтание на одном месте. И я, содрогаясь от ужаса, с колотящимся в горле сердцем, наконец, ощутила Истинный мир. Да и еще от страха забыла, что мне одиноко и что я одна в комнате.
Я все еще сидела за кроватью, скрючившись, в задравшейся кверху майке и пижамных шортах, когда вдруг поняла: голубые защитные линии на стенах не светятся и не трещат. Мне стоило огромных усилий поставить защиту при помощи бабушкиной рябиновой палочки, но я справилась. Волшебная палочка ведь всего лишь символ, как много раз говорила мне бабушка. Главное не палочка, а сила воли, Дрю, запомни это. Она всегда говорила что-то подобное. Запомни, Дрю, хорошенько запомни.
Кошмар. То, что мне хотелось бы забыть, навечно засело в памяти. Например, зомби у двери кухни или крошечное пространство, заваленное мягкими игрушками, и страх маленькой сонной девочки.
Так, на что не реагируют защитные линии? Есть короткий список. Я стала судорожно вспоминать.
Окно распахнулось. В комнату, слегка раздвинув занавески, ворвался холодный влажный воздух. Об пол стукнули тяжелые ботинки, створки с тихим скрежетом закрылись, и он обернулся. Слабый серый свет едва касался его гладких темных волос, в которых вспыхивали и угасали светлые пряди, рассекавшие шелковистую шевелюру словно пальцы.
Обежав комнату взглядом, он остановился на мне. Яркие голубые глаза пылали в тусклом свете. На нем была кожаная рокерская куртка до бедер. Он провел рукой по волосам, вытряхивая из них воду. Холодный взгляд пронзил меня насквозь, и я вдруг почувствовала запах свежего яблочного пирога.
— Здравствуй, Дрю. — Его губы дернулись в улыбке. Я уже успела забыть, что все выпуклости и впадинки его лица придают ему… нет, не красоту, а какую-то целостность. И что у него немного вздернутые брови, а стрижка смотрится одновременно и дорого, и небрежно. — Ты хорошо себя вела? Твой ангел-хранитель хочет знать.
Я смотрела на Кристофа во все глаза, открыв рот — забавно, наверное, выглядела. Он задвинул шторы, и комната погрузилась во мрак.
— Боже, — прошептала я. — Где ты был?
Один из глупейших в мире вопросов сам слетел у меня с языка.
— То тут, то там, везде и нигде. — В несколько широких шагов он пересек комнату и остановился у двери. Потрогал цепочку, задвижку. — Очень хорошо. Заперла дверь и поставила защиту. Ты теперь уже не такая легкомысленная пташка.
Я? Легкомысленная???
Но силы стоило тратить на более важные вещи. Все вопросы, на которые я так и не получила ответа за последние полторы недели, смешались в кучу, и вперед вырвались два совершенно не связанных друг с другом:
— Где мой грузовик? И где моя одежда?
Ну, может, и не очень несвязанных. Но я задала бы и другие. Например: «Почему ты умолчал про жажду крови?» Или: «Это была мамина комната?». Или даже: «Почему меня здесь ждали? Что ты им сказал? И почему меня не хотят учить ничему путному?».
Кристоф повернулся на каблуках, осмотрел оставшуюся часть комнаты и, наконец, перевел взгляд на меня: я сидела возле кровати, скрючившись и зажав в кулаке нож.
— Я позаботился обо всех твоих вещах, пташка. Грузовик оформлен на другое имя, стоит на парковке за городом. — Он поднял изящную бровь. — А одежду разве тебе не дали? Или денег на расходы?
Щеки у меня вспыхнули. Странно, что не задымились. Я встала, подавляя желание поправить шорты — глупо выглядело бы.
— Конечно, дали. Но сейчас я спала!
— В уютном синем гнездышке. Интересно, почему тебя поселили сюда? — Он отряхнулся, от него полетели брызги. Он промок насквозь. — Скучала по мне?
Ой, ради бога! Я положила нож на элегантный ночной столик и поправила майку.
— Давай я принесу тебе полотенце и оденусь. Тогда мы сможем…
Снова синий взгляд из-под ресниц. Затем он откинул волосы назад и еще раз обежал глазами комнату.
— Полотенце — это хорошо. Но одеваться не трудись — ты никуда не идешь.
В комнате повисла тишина. Он в упор смотрел на меня, я смотрела на него, щеки перестали пылать. Пространство между нами наполнилось ароматом яблочных пирогов. Хорошо, у меня уже нет ни кровоточащих ран, ни ссадин. Я знала, как быстр и силен Кристоф. Если бы его одолела жажда крови, шансов на спасение никаких. И внезапно я подумала о другом. Что если Ирвинг нарочно так мягко со мной обошелся? Или если не нарочно и если Кристоф сильнее, то почему? Сколько лет тому дампиру, который меня спас? Он наверняка «куратор», а они все старше. Намного старше.
— Ты многого не рассказал мне. — Я постаралась, чтобы это не прозвучало осуждающе. Майка обтягивала тело, холодный воздух прикасался к обнаженной коже, а собственные ноги казались очень длинными, очень худыми и небритыми. Ну конечно, я же всю жизнь ношу джинсы. Пользоваться воском меня никто не заставит, а где найти время, чтобы брить ноги каждый день? Когда мы жили на линии Мэйсона-Диксона, я как-то справлялась, но, оказавшись в Истинном мире намного глубже, чем хотела, уже не успевала следить за ногами. Думала, сейчас времени будет побольше.
Щеки снова запылали; удивительно, что от них не поднимался пар.
— Дрю. — Он сделал два шага мне навстречу, приминая ковер ботинками. — У меня не было времени на светскую болтовню. Надеюсь, ты понимаешь.
Я скрестила руки на груди. Боже, как вдруг стало холодно. А от него всегда так приятно пахнет? Неужели это одеколон? Туалетная вода «Рождественский пирог»?
— Да, наверное, — наконец выдавила я. Ну, на лекцию времени не хватило бы, но хоть что-то же можно было рассказать. Поверила бы я ему? Все, что мне оставалось сейчас, это подумать про решетки на других окнах Школы. И вспомнить первый сигнал тревоги, когда Дилан притащил меня сюда и велел запереть дверь. Но зачем? Я хотела знать. Дилан уже начал трансформироваться — у него отрастали клыки. Затем, что это не игрушки, сказал он. Если прорвут внешнюю оборону, мы умрем, защищая именно тебя. А теперь закрой дверь.
Кристоф помотал головой — брызги полетели во все стороны, как бриллианты.
— Дрю, хорошо бы полотенце.
— Ах, да. Сейчас.
Босиком я шагнула к двери между двумя книжными стеллажами. У меня была своя ванная, а мальчикам приходилось пользоваться общими. Я до сих пор не могла понять, кто здесь убирается, хотя она была не в таком запущенном состоянии, как те, что внизу. Да и я вроде не грязнуля. По крайней мере, папа меня этому научил.
Полотенца тоже были голубые и немного потертые. Ярко-голубые, как летнее небо. Как наш грузовик, как папины глаза — они были теплее, чем у Кристофа, даже когда краснели после гулянки, или когда он, по его же словам, пребывал в «чертовски плохом настроении».
Я остановилась и сделала глубокий вдох-выдох. Снова, заглушая панический страх одиночества, меня окатила яркая, как масляная краска, волна, неся с собой знакомое чувство — облегчение. Я ощущала его каждый раз, когда папа приезжал за мной.
А сейчас? И сейчас за мной приехали. Если ты всю жизнь ждешь, чтобы за тобой приехали, чтобы тебя не забыли, как книгу или багаж, ощущения обостряются.
Но, по крайней мере, Кристоф не забыл обо мне.
Я схватила банное полотенце и поспешила обратно. Кристоф не двинулся с места. Он смотрел на пустые стеллажи со странным выражением лица. Я расставила там всякие безделушки — даже синего стеклянного слона с поднятым хоботом, — чтобы полки не казались такими пустыми. Мои книги, диски — все осталось в грузовике. Здесь мне не принадлежало ничего. Даже пахло здесь не так — когда в комнате долго никто не живет, это всегда чувствуется. Воздух становится затхлым. Входить в такое помещение — будто примерять не того размера туфли и надеяться, что они сядут по ноге. Как же!
Я еще ни разу не оставалась так долго в доме, где было так неуютно. Но с безделушками я уже начала договариваться о перемирии. Они перестали смотреть на меня с осуждением и чопорностью и немного свыклись с моим присутствием. И когда я возвращалась из столовой, в комнате пахло хотя бы как в гостинице, а не как в склепе.
