— И что он ей ответил?
— Что он так или иначе получит такую страну. Шулима только насмехалась: «Хуратию? Македонию? А может, Рим?» А стратегос: «Создам новую». И хлопнул дверью. Просто повезло, что вышел не на меня.
Аурелия открыла рот, оглянулась на живые статуи — и закрыла его снова. Схватила Алитэ за руку, потянула в самый дальний угол третьей террасы, куда не доходил ни огонь факелов и лампионов, ни свечение, разлитое за окнами дворца. Тут перистиль нырял под мелководье, снежно-белые плитки мозаики просвечивали под волнами озера, по течению прохаживались с важным видом кривоклювые ибисы. Эстле Лятек была в сандалиях с котурнами, Аурелия — босиком. Бродила в холодном гидоре.
— Слушай, — шепнула она, поворачиваясь спиной ко дворцу и кариуму, огням, голосам и музыке. — Можешь называть меня наивной, но я бы не сказала этого, когда б ты не была той, кем, как я думаю, ты являешься.
— Что опять —
— Ш-ш-ш. Слушай. Они ведь всегда спрашивают: собирается ли она вернуться? собирается ли мстить? ее ли это день? тому ли служит война стратегоса Бербелека? А я говорю, что нет, что она не покинет Луну надолго, да и не может, что бы тогда со всеми нами произошло, с людьми и животными, имопатрами и городами, мы бы тогда упали на Землю. Поэтому — нет. И это правда. Но теперь я вижу, что план ее был другим. И, пожалуй, знаю, о чем говорил стратегос. Слушай. Это была ее страна. Здесь билось ее сердце, от Золотых Королевств до Кафтора; по Эгипту она тоскует сильнее всего. Если бы ее дочь погибла здесь, в неволе у Навуходоносора… И если бы Навуходоносор поверил, что Иллея пойдет на все, только бы ему отомстить… Подумай. Именно так, быстро и без борьбы, Иллея получила бы Эгипет под свою морфу; так открыла бы его для стратегоса. И даже больше. Кто сел бы на трон Гипатии? От имени Госпожи, от морфы Госпожи, когда не будет уже Лакатойи. Подумай, эстле. Единственная дочь Стратегоса Лабиринта, победителя Чернокнижника, а одновременно — невеста Наместника Верхнего Эгипта, связь Теба и Александрии. Лакатойа выбрала тебя и выморфировала по своему образу и подобию, по ее образу и подобию. Это было бы твое наследие — если бы она погибла. А теперь приходится все менять, план изменился, стратегос изменил план.
Алитэ в задумчивости прижала сложенный веер к левой ноздре. Еще некоторое время хмурилась и качала головой; теперь смотрела на лунницу спокойно и будто с легким весельем.
— А адинатосы? Союз против какоморфии?
— Конечно, эстле, это главная цель.
— Она не расчитывает, что стратегос выживет.
— Нет. Если он и вправду поведет в эфире атаку на их кратистоса… Нет. Останешься ты.
— Авель погиб в Сколиодои.
— Это изначально должна была стать женщина, морфа женщины.
— Могла погибнуть я.
— Не знаю. Могла бы?
— Отчего бы не какая-то лунница, наверняка у нее еще есть дети, почему не кто-то из Лабиринта?
— Эгиптяне, земляне должны принять эту власть. Так мне кажется; ты сама взвесь. Некто из них, связанный с ними кровью, — но воистину морфа Госпожи. Другое тело и имя того же божества.
— И я родила бы Давиду дочек.
— Да.
— Начало династии Коллотропийской. После падения Уральской Империи… На восток, на юг, до Черепаховой реки и за нее, все Золотые Королевства, и на север, возвращение в Кафтор, пустой трон в Кноссосе…
— Видишь.
— Вижу. — Алитэ тряхнула головой, отбрасывая на спину заплетенные в мелкие косички волосы, распрямилась, взглянула гиппиресу прямо в глаза. Дотронулась веером до груди Аурелии. — Кому ты служишь? Кому принадлежишь? Зачем мне это рассказываешь?
Аурелия склонила голову.
— Именно затем. Я — риттер Госпожи, именно ей обязана быть лояльной в первую очередь.
— А значит?
— В каком бы теле и под каким бы именем она ни объявилась.
Аурелия встала перед эстле Лятек на колени, кафторское платье моментально пропиталось холодной водой Мареотиды. Аурелия прижала лицо к белому льну юбки эстле.
— Деспойна.
Алитэ быстро схватила ее за плечо, потянула.
— Встань! Увидят тебя! Я — не она.
— Взгляни на Лакатойю. Она ведь — тоже не та.
— Замолчи, хватит. Я должна подумать.
Аурелия энергично отжала намокшее платье, с ткани с шипением поднялись струйки пара. Взглянула вверх перистиля. Эстлос Бербелек давал прием — с представлениями, музыкой и танцами — для элиты александрийской аристократии; почти все приняли его приглашение. Александрийские газеты писали о «финансированной из частных средств армии Иеронима Бербелека» и об «исторической победе Молнии Вистулии под Коленицей». Число фантастических сплетен относительно намерений Бербелека, которые Аурелия уже услышала от гостей (а не миновала еще и полночь), превышало всяческую меру; сплетники сами себе противоречили в каждой следующей беседе, пирамида абсурда росла.
Возможно, именно Форма этого вечера спровоцировала Аурелию признаться дочке стратегоса в собственных подозрениях; а может — Форма внезапной сердечности и дружественности, когда они вместе смеялись и искали персний. Вещи наименьшие предопределяют вещи наибольшие. Чем дольше эстле Лятек задумчиво молчала, тем сильнее Аурелия уверялась в своих идеях. Это движение запястья. Этот тон. Поворот головы, легкая усмешка, взгляд широко открытых глаз и эти глаза, такие же зеленые. И морфа ее неподвижности. Как вчера, когда Дева Вечерняя взглянула на Аурелию. «Расскажи мне» — два слова, столько она произнесла. Аурелия говорила час.
— Пойдем.
— Эстле.
— Изложишь мне все подробней. Навуходоносор, Шулима, стратегос, условия. Не то, что придумала, но то, что слышала.
Они вернулись в танцевальный зал. Аурелия старалась не повышать голос, шептала; так же безотчетно отступила, оставшись на полшага за эстле Лятек. Так они и двигались меж гостями, меж слугами, дулосами, музыкантами и танцорами, к этому времени все уже перемешались, запланированный хозяином порядок приема сдался под давлением сиюминутных дружеских бесед. Уже четвертый раз играли ямедию, ибо ее просили громче всего. Ямедия была компромиссом между классическими корейами, исполняемыми нанятыми профессионалами, и «ритмами простонародья», происходившими из северных морф. Танцевало больше двадцати пар. Из колонного зала, из-за водных зеркал то и дело доносились взрывы смеха: там выступала труппа комедиантов из Крокодилополиса, давала представление, грубо высмеивавшее Гипатию и эгипетских аристократов, — аристократы хохотали громче всех. Высоким пламенем горели все пирокийные лампы, дополнительные лампионы повесили перед зеркалами: свечение пронзало разноцветные одежды, втиралось под кожу гостям, тени исчезли, света стало даже слишком много, он выплескивался бурным потоком наружу, на перистиль и озеро, вместе с громкой музыкой. Когда аристократия развлекается, об этом знает половина Александрии.
Алитэ и Аурелия прокрались под стеной, лишь единожды задержавшись, когда старый Кадий Птолемей спросил эстле Лятек о ее отце и не принял «не знаю» в качестве ответа. Аурелия же и вправду нигде не видела ни стратегоса Бербелека, ни Девы Вечерней.
Стоящий у входа в главный зал сенешаль что-то шепнул Алитэ на ухо; гиппирес не поняла слишком быстрого пахлави. Эстле ответила на том же языке и указала веером вглубь дома. Сенешаль склонился и кивнул одной из ожидающих невольниц. Та ринулась выполнять поручение.
Эстле Лятек повела лунницу в левое крыло. Между плитами пола бокового коридора поблескивали в огне пирокийных ламп волны Мареотийского озера. Верно, это были уже личные покои эстле. Навстречу им вышла нигерийская служанка; эстле отправила ее прочь незаметным жестом.
Они свернули к угловой комнате. Две ее стены, как и пол с потолком, были выполнены из толстого воденбургского стекла, в кое вплавили красные прожилки оронейгеса. Стены вращались по горизонтали на осях скрытых меканизмов, впуская внутрь влажный воздух. Едва войдя, эстле отворила их еще шире. Подкрутила пламя в расцвеченных серебристо-розовым абажурах ламп — комната запульсировала цветным сиянием.
Вдоль каменных стен стояли библиотечные стеллажи, секретер и высокое, глубокое кресло; под стеклянные же стены — брошены ворохи пестрых подушек, округлых или треугольных, согласно форме Золотых Королевств.
Алитэ со вздохом уселась в кресле и жестом подозвала лунницу. Аурелия присела у ее стоп (стекло было очень холодным). Подняв голову, приметила движение в темноте над прозрачным потолком. Потолок тоже частично подлежал меканическим манипуляциям, там и здесь можно было раскрыть его внутрь стеклянных надстроек. В одной из тех, над креслом, трепетала ледяными крыльями какоморфная птица, три ее лапы растопыривались набором кривых клювов, теперь же все они, раскрытые, царапали о стекло. Должно быть, почуяла пирос в Наезднике Огня.
