Только снова въезжая в туннель, Иш подумал, что, по крайней мере, мог проверить версию аварии простым поворотом ключа зажигания. Но ведь это ровным счетом уже ничего не значило, а вот то, что он возвращается в Ист-Бэй, это уже значило. Разворот у зеленой двухместки — просто маленький эпизод по пути к его цели. Ведь он уже давно понял, что не поедет в никакой Сан-Франциско…
Как и обещал, Иш вернулся на улицу, где утром разговаривал, если это, конечно, можно назвать разговором, с мистером Барлоу. Он нашел его. Раскинув руки, человек лежал на тротуаре перед дверью магазина. «В конце концов, — отметил Иш, — существует предел тому количеству спиртного, которое может вместить в себя человеческий организм». А вспомнив глаза, понял, что не должен сильно горевать.
Хотя в здешних окрестностях собаки не попадались, мысль оставить тело в таком незавидном положении была Ишу не по душе. Как-никак с мистером Барлоу они знакомы и даже разговаривали. Но где и каким образом устроить похороны, казалось задачей выше его понимания. И тогда в соседнем промтоварном магазине он взял стопку простыней и аккуратно укутал в них тело. Затем поднял мистера Барлоу, перенес к машине, усадил на переднее сиденье, аккуратно поднял все стекла и плотно захлопнул дверцу. Теперь у мистера Барлоу будет свой мавзолей — надежный и долговечный.
Он не стал произносить прощальных слов, решив, что слова будут здесь неуместны, но просто смотрел через стекло на аккуратный сверток из свежих простыней и думал о мистере Барлоу, который, конечно, был хорошим парнем, но, к сожалению, не смог пережить трагедию разваливающегося прямо на его глазах, казалось, такого незыблемого мира. А потом, наверное посчитав сей жест благородным, Иш снял шляпу и некоторое время постоял с непокрытой головой.
Когда придет тот день, как в древние времена, когда не стало грозного царя и плененный народ ликовал, проклиная память его, — когда придет тот день, скажут ли ели в радости и воскликнут ли кедры: «С тех пор, как ты заснул, никто не приходит рубить нас». Воскликнут ли, радуясь, олени, лисицы и перепела: «И ты сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам! Тот ли это человек, который потрясал землю!»
«В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобой подстилается червь, и черви покров твой».
Нет, никто не скажет таких слов, и не останется тот, кто будет думать о них, и Книга Пророка Исайи останется непрочтенной и потому покроется прахом. Только дикий олень станет выходить на свет из темной чащи леса и не будет знать, почему осмелел так, и лисята будут играть у высохших фонтанов городских площадей, и перепелки откладывать яйца в густой траве у солнечных часов.
День подходил к концу, когда, по большому кругу объехав район, где слишком густо лежали людские тела и от смрадных испарений мутилось сознание, он наконец добрался до своего дома на Сан-Лупо.
Теперь Ишервуд Уильямс знал многое. Большая Драма — как он стал называть происходящее — еще не подошла к финалу, и потому не стоит соединять свое будущее с первым попавшимся на пути живым существом. Лучше подождать и присмотреться, поскольку все, кого он видел сегодня, в большей или меньшей степени оказались нравственно и духовно сломлены.
Понемногу принимая отчетливые очертания, новая мысль, а вместе с ней и новое определение — Вторая Смерть — возникли в его сознании. Потому что многие из тех, кого пощадила Великая Драма, станут жертвами несчастий, от которых были надежно защищены развитой цивилизацией. Имея в своем распоряжении неограниченные запасы спиртного — одни сопьются. Где-то уже гремят выстрелы и человек убивает другого человека; где-то кончают жизнь самоубийством. Многие, совсем как тот грязный старик, так бы и прожили до естественного конца свои серенькие жизни, но случилась катастрофа — и душевное потрясение и неспособность приспособиться заставят их переступить черту, за которой будет лежать пропасть безумия. Эти вряд ли протянут долго. Многие станут жертвами несчастных случаев и умрут в боли и одиночестве. Другие умрут от болезней, которых некому будет лечить. В биологии существует понятие о точке критического состояния популяции, и если количество особей одного вида, уменьшаясь, переходит назначенную критическую точку — весь вид вымирает.
Так выживет ли человечество? Вот один из тех занимательных вопросов, дающих ему силы и желание жить. Правда, итоги сегодняшних наблюдений не вселяли радужных надежд. И действительно, если все оставшиеся в живых похожи на встреченных, стоит ли желать продолжения жизни такому человечеству?
Усаживаясь утром в машину, он был подобен Робинзону, готовому со слезами радости разделить любое человеческое общество. К вечеру он укрепился в мысли и решении, что лучше останется в одиночестве, и продолжаться тому одиночеству столько, пока не встретит он истинно родственное по духу существо, а не тех, кого предложил ему сегодняшний день. Неряшливая женщина, пожалуй, единственная, кто, по крайней мере, делает вид, что желает его, но в молчаливом приглашении скорее угадывалось вероломство и смерть, чем искреннее желание близости. Ну хорошо, нашел бы он оружие и из-за угла размозжил голову ее другу… Что бы он получил взамен? Физическую близость, удовлетворение? Только от одной этой мысли его начинало подташнивать. Что касается другой — той молоденькой девочки — для знакомства с нею нужно иметь веревку и медвежий капкан. И как в истории со стариком, скорее всего, она окажется сумасшедшей.
Да, пожалуй, Великая Драма не имела своей целью сохранить на Земле лучших представителей человечества, а те, кто прошел «Страшный Суд», остался и выжил, — не стали от этого лучше.
Он приготовил еду и поел, без интереса, вяло ковыряясь вилкой в тарелке. После чего попробовал читать, но слова имели столько же аромата и прелести, сколько и его пища. Он отложил книгу и снова думал о мистере Барлоу и других. В зависимости от характеров, в той или иной степени, но все встреченные им, постепенно теряя нравственные начала, разваливались как личности. А кто скажет, сохранил ли он разум? Испытал ли он и страдает ли он от душевного потрясения? В поисках успокоительного решения отстранение и методично исследовал Иш возможные изменения своего собственного «Я». Через некоторое время, взяв в руки карандаш, решил записать, почему и благодаря каким достоинствам в состоянии он продолжать жить и даже испытывать радость от этой жизни, в то время как множество других будут лишены этого элементарного человеческого права.
Без колебаний, решительно вывел первый довод:
1. Есть желание жить. Хочу увидеть, что произойдет с миром в отсутствие человека. Географ.
А после некоторого раздумья приписал еще несколько строчек:
2. Всегда предпочитал одиночество. Не испытываю необходимости в общении с другими людьми.
3. Вырезан аппендицит.
4. Относительно практичен, но не педант. Люблю путешествовать; могу жить без городских удобств.
5. Не испытал всех ужасов катастрофы, не видел, как умирали близкие.
Поэтому избежал самого страшного из всех потрясений. Он прервал свои записи и долго разглядывал последнюю строчку. По крайней мере хотелось надеяться, что хоть она справедлива. Застыв в тяжелой неподвижности, он смотрел на лежащий перед ним лист бумаги и думал. Он мог записать еще ряд своих положительных качеств, такие, как умение творчески мыслить, а значит, быстро приспособляться к внешним изменениям. Он мог записать, что любит читать, а значит, обладает могучим средством, заключенным в способности, переключая сознание, отгораживаться от окружающего мира и, уменьшая напряжение, расслабляться. Одновременно с этим он был не просто читателем: умение анализировать, умение практически применять прочитанное вооружало бесценным инструментом в познании мира, а значит, увеличивало шансы на выживание.
Пальцы его сжали карандаш, стоило лишь на мгновение подумать, следует ли к достоинствам отнести свободу от предрассудков и суеверий? Это могло стать ключевым пунктом, иначе, как тот старик, будет он постоянно думать и бороться со страхом от одной Мысли, что случившееся бедствие есть результат прихоти какого-то разгневанного Бога, который — как когда-то Великим Потопом, а на этот раз чумной эпидемией — решил снова очистить Землю от скверны, оставив Иша (правда, не осчастливив его обладанием жены и детей), как древнего Ноя, снова наполнить жизнью пустоту. Но такие мысли открывали путь к безумию. Конечно, если человек начинал думать о себе как об избранном, он невольно начнет думать о себе как о Боге — а за этим лежало безумие.
«Нет, — думал он. — Что бы ни случилось и когда бы ни случилось, я никогда не поверю, что я бог. Нет, я никогда не стану богом!»
