— Пора! — раздался встревоженный голос Мей.
— Отче наш, сущий на небесах! — шептал Илай, чей голос отдавался у каждого из нас в наушниках тихим проникновенным эхом. — Да святится имя Твое!
— Да придет царствие Твое! Да будет воля Твоя! — услышал я, как эти строки столь же тихим исступленным шепотом повторяет Стефан.
Мы с Джеромом обменялись долгим взглядом.
— Если ты выживешь, а я нет… — начал было он.
Я остановил друга жестом, положив руку ему на плечо. Понимал, что он хотел сказать о Катьке и Сердрике. Некоторые вещи были ясны и без слов.
— Я был плохим мальчиком, Боженьке не за что меня любить, — молвил Джерри напоследок, не то всерьёз, не то шутя, прислушиваясь к звукам молитвы в микро-наушниках. — Даже церковь взорвал. Ты ведь помнишь ту историю с сектантами из-под Генераторного? Вряд ли ему это понравилось.
— Ко мне у него наверняка тоже много вопросов, — признал я, вздохнул. — Но если хватило терпения так надолго, то может хватить и еще на один раз.
— Проклятье! Перехватчики запустили ракеты! — в панике вскричала Мей. — Прыгайте, скорее!
Мы с Джеромом положили друг другу руки на плечи — и вместе сделали шаг в пустоту.
§ 47
Я не успел понять, сумел ли евразийский корабль уклониться от выпущенных в него ракет «воздух-воздух», а также успел ли он выбросить из салона БТР с моими людьми, перед тем как выполнить защитный маневр, пытаясь уйти от ракет.
Нет слов, чтобы описать ощущение, когда вспотевшее и липкое от волнения тело, облаченное в громоздкий скафандр, внезапно теряет свой вес и окунается в тягучую темную прохладу. В небе над Черногорией было холодно. Вопреки прогнозу, почти безветренно. И тихо. Очень тихо. Если не считать свиста воздуха в ушах и дыхательных мембранах шлема.
Пятно заката скрывалось за темным горизонтом, на прощание заливая мрачные холмы багряно-красным отливом. На долю секунды я забыл обо всем, за исключением этой картины, которая поразила меня до глубин сердца. Я задал себе немой вопрос, чем я был занят всю жизнь, если никогда не замечал ничего подобного раньше, и будет ли у меня возможность это изменить.
Момент, когда мир вокруг замер, продлился лишь миг. Наши тела, отягощенные снаряжением, быстро набрали скорость — и нырнули в беспокойную завесу свинцово-серых облаков, которые клубились в небесах с характерной тяжестью и мрачностью, которая обычно предшествует проливному дождю.
Из моей груди вырвался громкий крик. Я был рад, что никто не видит и не слышит меня сейчас. Ведь я был совсем непохож на хладнокровного бесстрашного героя, каким пытался казаться. Мне было страшно в этом вязком тягучем тумане, в который я проваливался, словно в ночной кошмар. Страшно, что я не переживу это падение. Что его не переживут мои друзья, которые я втянул в эту авантюру. Страшно, что я ошибся. Что я проиграл. Что я не смогу спасти Лауру. Не смогу помешать своим врагам реализовать их планы.
А затем облака закончились. И животный страх отступил. Земля была еще достаточно далеко, в двух — двух с половиной тысячах футов внизу. Так что у меня было время бегло оценить панораму.
Первым делом я с облегчением убедился, что замковый комплекс находится прямо под нами — евразийские пилоты, несмотря на стрессовые условия десантирования, умудрились выбросить нас с ювелирной точностью. С такой высоты замок казался игрушечным макетом. Я видел крохотные переливчатые красные точки в тех местах, где пылали взорванные автомобили. А небольшой огненный кружок — не иначе, как пылающая взорванная энергетическая подстанция. Звуков пока не было — не считая воющего в ушах ветра.
С такой высоты Подгорица должна была виднеться вдалеке. Но я не мог разглядеть ее. Город окутала почти такая же тьма, как и пустоши — лишь отдельные огоньки мигали тут и там, отмечая островки беспокойно шебаршащейся жизни. Информация евразийской разведки о губительных последствиях электромагнитной бомбардировки, похоже, не была преувеличением. Я мог представить себе, как взволнованные жители города сейчас спешно ищут у себя в заначках фонари и свечи, доставшиеся в наследство от отцов и дедов, переживших Темные времена, с остервенением пытаются включить коммы, выходят на улицы и обмениваются новостями. Впрочем, мне не о них сейчас стоило думать.
Самое главное при десантировании с ранцем — в нужный момент (не слишком рано, но и не поздно) правильно сгруппироваться, чтобы тело приняло вертикальное положение, как при прыжке в бассейн «солдатиком». Ведь если включить реактивную тягу, когда ты летишь вниз головой — она лишь ускорит падение. А если тяга начнет работать, когда ты болтаешься распластанным в воздухе плашмя — то струя унесет тебя далеко в сторону от цели.
Сгруппироваться у меня получилось — старые парашютные навыки еще сохранились в мышечной памяти. А вот тягу я врубил, наверное, слишком рано — не смог совладать со страхом, что списанная в утиль евразийская техника не сработает как надо, и мне не хватит времени на торможение. Установка у меня за плечами бешено завибрировала и разразилась диким гулом, ударившим по ушам несмотря на вмонтированные в шлем защитные наушники. Я малодушно подумал, что мне конец, и эта хреновина сейчас взорвется. Так бывает, по статистике, примерно в одном из пары тысяч случаев — несмотря на все инженерные ходы по усовершенствованию конструкции.
Секунду спустя стало ясно, что ранец не взорвался. Но вибрация все еще казалась слишком сильной, а бьющая параллельно спине реактивная струя — слишком обжигающей как для нормального процесса приземления. Следя, с какой неуклонной стремительностью продолжает приближаться земля, я в панике подумал, что включил реактивный двигатель, наоборот, слишком поздно.
— А-а-а, гадство! — выругался я, со всей силы дергая за рычажок, усиливающий бушующий за спиной сноп пламени, который и так едва не оплавлял бронекостюм.
Контуры старинной крепости, сращенной с современной резиденцией, приближались. Уже можно было разглядеть вспышки, сверкающие во тьме по окружности замка — признаки оживленной перестрелки. Я готов был поклясться, что многие из участников перестрелки отвлеклись от своих дел и задрали головы — ведь с земли мое приближение было похожим на падение объятого пламенем метеорита.
— А-а-а, дерьмо! — продолжал вопить я, мысленно уже пережив всех красках падение и расшибание в лепешку.
Реактивная тяга наконец погасила ускорение свободного падения и пересилила силу притяжения, когда до земли оставалось от силы футов пятьдесят, а до вершины замковой башенки, которая осталась от меня ярдах в тридцати левее — и вовсе футов двадцать. Перегревшийся ранец издавал звуки, которые мне очень не нравились, вибрировал и чадил. Спина под раскаленным жаром бронекостюмом обливалась потом и казалась запеченной, как мясо в фольге.
— С-старое с-списанное евразийское дерьмо, — стуча зубами из-за вибрации и едва не прикусывая себе язык, пробормотал я себе под нос, нервно дергая за рычаг управления.
Кто-то из копошащихся внизу боевиков Сопротивления, отвлекшись от перестрелки с охранниками, наконец обратил внимание на нелепо барахтающийся наверху силуэт. Решил, должно быть, что на помощь охране десантировался спецназ.
Вокруг меня хищно засвистели пули, напомнив своим свистом о том, что в моем бронированном скафандре нет магнитного щита, и я беззащитен против гиперзвуковых пуль, как мишень в тире. Отчаянным рывком я потянул за рычаг управления реактивным двигателем, едва не ломая его. Но тот не желал слушаться. Беспомощно крутясь вокруг собственной оси, я в ужасе понял, что мое тело устремляется прямиком в стену замковой башни. Я даже не успел заорать — лишь сжал зубы и зажмурился, приготовившись ко встрече с каменной стеной.
Страшный удар о стену расшиб бы меня всмятку, если бы не скафандр и его экзоскелет. Старая каменная кладка, знавшая лучшие времена, не выдержала и развалилась, словно в нее угодил булыжник, запущенный осадным орудием. Грохот, пыль. Ушибы, дезориентация.
