— О, Дэйви, милый малыш! — Она снова схватила меня, ее лицо залило румянцем. Я едва успел отвести мешок в сторону от нашего соприкосновения, прежде чем она поцеловала меня.
Никто не целовал меня после Кэрон. Конечно, «милый малыш» не значит то же самое, что просто «милый». Но Эммия держала меня в объятиях, прижалась ко мне, благоухающая и теплая, — господи, я даже не знал, что соски у девушки могли становиться такими твердыми, чтобы ощущать их через одежду! Но я почувствовал себя неважно: ослабел и испугался, желудок затрепетал, место укуса паука заныло.
— О, Дэйви, я так бранила тебя, а тебе плохо от укуса, полученного оттого, что ты сделал кое-что для меня… О, Дэйви, я чувствую себя неловко.
Я бросил мешок и сжал ее в объятиях, ощущая эластичное мягкое тело. Она широко раскрыла глаза от удивления, как будто подобная мысль никогда не приходила ей в голову по отношению ко мне, — вплоть до того, как она вдруг почувствовала, что мои руки стали смелее прикасаться к ее талии и бедрам[41].
— Не надо, Дэйви! — Мои руки немедленно расслабились и она преодолела растерянность. — Теперь марш в кровать, как тебе сказано, а я принесу припарку, как только смогу ускользнуть обратно.
Я с трудом взобрался на чердак, с памятью о ее прикосновении, запечатленном в моем теле, добрался до своего тюфяка, не уронив фонарь, и спрятал мешок в сено. Сбросив набедренную повязку, остался в рубашке — меня знобило. Под одеялом, слабый и дрожащий, я наблюдал за быстрой сменой фантастических фигур в темноте вокруг чердачных стропил, высоко над лужицей света, излучаемой фонарем. Я чувствовал вонь протухшего тюленьего жира от фонаря, аромат сухого сена, запах пота и навоза от лошадей и мулов внизу. Мне хотелось набраться смелости, показать кому-то золотой горн и рассказать о моем приключении. Кому, кроме Эммии? В это время она была моим единственным другом.
Каста крепостных слуг — жалкое сословие в Мохе, затиснутое между верхами и низами. Рабы ненавидели нас, ведь нам жилось немного лучше, причем пожизненные рабы не так сильно, как краткосрочные — те, по-видимому, считали, что не слишком отличаются от нас: они находились в рабстве по причине осуждения за незначительное преступление, а мы были слугами вследствие случайного рождения или злой судьбы. Свободные люди презирали нас, смотрели на нас свысока — хотя не получали настоящего удовлетворения, такого, как от ощущения их превосходства над рабами. Эммия могла иметь большие неприятности, проявляя нежность ко мне в присутствии кого-либо третьего; я никогда не ожидал от нее этого, и то, что она поступила так наедине со мной, все еще оставалось загадкой и в тот вечер, несмотря на овладевшие мной роскошные мечты, основанные на этом факте: мне просто еще не пришло в голову (за пределами мечтаний), что во мне было что-то, привлекавшее женщин.
Конечно, я слыхал весь набор пословиц: «Все крепостные слуги подворовывают понемногу», «Им пальца в рот не клади!», «Крепостная может быть хорошей девкой, но помни о плетке!» — и так далее, вся эта извечная вздорная болтовня, необходимая людям, чтобы укрепить их тщеславие и избежать риска честно взглянуть на себя самого. Таким же образом люди говорят: «От рабов всегда несет». И никогда не задаются вопросом: «Кто дает им тазик помыться или время для этого?»
В Мохе услышишь, что ни одному кэтскильцу нельзя доверять даже пасти свиней. Коникатцы скажут тебе, что каждый второй в Ломеде не честен на руку, а остальные — жалкие трусы. В Нуине говорят: «Лишь трое торговцев из Пенна обманут леваннонца, двое леваннонцев обведут вокруг пальца вэрмантца, а двое вэрмантцев запросто надуют дьявола». И так далее, и так далее, о всех недостатках твоего соседа, пока через некоторое время, может через миллион лет человеческая раса не выберется из грязи.
В школе я услышал объяснения священников-учителей, что расовый предрассудок является одним из грехов, поэтому бог и разрушил Древний Мир и вынудил людей пережить Годы Смятения, чтобы возникла только одна раса с признаками всех предыдущих, и бог в моих глазах вырос на несколько отметин. Хотя в душе моей более взрослый парень, еще не готовый к тому, что он вырос на целую голову, пробормотал что было бы приятнее и проще — раз уж бог собирался возложить на себя столько забот, почему бы ему не сделать моих современников порядочными и добрыми и в других также отношениях?
Сегодня я знаю, что это был просто исторический несчастный случай, в результате которого мы все, в этой части мира, оказались в известной степени близкими по одинаковому физическому образцу. Мы все — потомки небольшой горстки уцелевших, по случайному совпадению включавшей большинство рас древнего мира. С каждым, кто имеет значительные отклонения, поступают жестоко, если он избежит уничтожения в раннем возрасте как мутант. В Коникате, будучи с бродячими комедиантами Рамли, мне причиняли бы беспокойство мои рыжие волосы, если бы не было сильной группы, которая заботилась о своей безопасности.
Мальчики свободных людей, многие из бедных семей, жившие не лучше меня, гоняли шайками по улице и не хотели, чтоб в их играх участвовал крепостной слуга, если им не хватало одного-единственного. Я мог бы подружиться с таким мальчиком, встретив его самого, но стадный образ жизни гибелен для дружбы. Если шайка должна быть на первом месте — с ее ритуалами, жестокостью, групповым притворством и фальшивым братством — не остается времени на отдельную душу другого; нет ни времени, ни смелости, ни признания.
Против опасности со стороны уличной шайки у меня был кэтскильский нож, но я отличался такой резвостью, что моментально скрывался из вида, увидев группу более троих парней, так что я никогда не был вынужден использовать мое оружие для самозащиты. Хорошенькое дельце — если бы меня повесили, это серьезно помешало бы мне писать данную книгу, и, если вас даже не существует, мне очень не хотелось бы, чтобы вы пострадали от подобной утраты[42].
Но, даже в лихорадочном состоянии, здравый смысл подсказывал мне, что я не должен показывать Эммии золотой горн и рассказывать о моем приключении. Она никогда бы не поняла, почему я не убил мутанта. Ее напугала бы сама только мысль, что мутант находится недалеко от города. Подобно большинству женщин, она вряд ли могла бы вытерпеть звучание слова «мутант» — скорее согласилась бы, чтобы по ее ноге взбежала крыса.
Потом, думаю, лихорадка послала мой разум на некоторое время куда-то прочь из этого мира.
* * *
Пока я писал этим утром, туман рассеялся. Ники позвала меня на палубу час назад — ее лицо было мокрым — и указала на расплывчатые зеленые очертания в двух-трех милях к юго-востоку. Когда я смотрел туда, белая птица сделала круг и полетела к острову. Никакого дыма не подымалось над ним; спокойный золотисто-голубой день.
На этот раз я написал только эту заметку. Легкий ветерок дует с запада, и капитан Барр намерен обплыть остров, лавируя настолько близко от берега, насколько позволит ему безопасность. Мы будем высматривать гавани, выходы ручьев, рифы, пляжи, любой призрак жилища. Главное замечание: Миранда Николетта счастлива.
* * *
Я был разбужен ощущением, что меня накрыли еще одним одеялом. Было оно шерстяное и мягкое, душистое от девичьего запаха Эммии — я имею в виду ее собственный, а не запах купленных духов, которые она иногда употребляла. Должно быть, она принесла его со своей постели для меня — чертового дворового парня, не достаточно храброго, чтобы убить мутанта, но достаточно подлого, чтобы у него украсть.
Эммия говорила — о чем, я не знаю; где-то посреди приятного звучания ее речи, я вымолвил ее имя. Она прервала меня:
— Тише, Дэйви! Как долго ты говоришь! Будь хорошим парнем и дай мне поставить эту припарку — не изгибайся так!
Ее голос был такой же нежный, как и руки, которые осторожно сняли одеяло и приложили пахнувшую мятой прокладку туда, где моя кожа все еще саднила — немного. Боль уже не была сильной; я притворился, что чувствую себя хуже, чем на самом деле, чтобы продлить ее нежную заботу.
— О чем ты трепался только что, Дэйви? Ты сказал, что где-то всходит солнце — только сейчас ночь, ты это знаешь, может, ты бредил? Я слыхала о человеке, который болел оспой, а он подумал, что падает с лошади, поэтому сказал: тпру, тпру, и, действительно, упал с кровати и умер совсем на следующий день, ты, понимаешь, простыл, подумать только, это был Мортон Сэмпсон, который женился по маминому сватовству и раньше жил на Индейской улице, наискось через дорогу от старой школы… — Мне хотелось знать, не проговорился ли я в бреду о золотом горне? Она нежно гладила мои руки под одеялом. — Да, ты трепался о путешествии, боже милостивый, я думаю, ты, вероятно, любишь болтать, я вряд ли могла бы вставить даже словечко… о, чувствуешь пот? Лихорадка тебя покидает, Дэйви, это называют хорошим потом, ты будешь теперь здоров, только не раскрывайся, парень, и тебе лучше также поспать.
