— Куда мы летим? — спросил я.
— К твоим друзьям.
Я развернулся на месте («гель» послушно перешёл в жидкое состояние, не препятствуя этому) и уставился на пришельца.
— Зихт и Аша, — произнёс он. — Единственные, кто остались в живых…
В глазах у меня потемнело, сердце бешено заколотилось, а на спине выступила холодная испарина.
— Как?.. — только и смог я выговорить.
— А ты как думаешь? — Иуда повернул верхний округлый отросток, на котором у него было лицо, и посмотрел на меня своими раскосыми — формой разреза похожими на семена злаковых растений — глазами.
Я молчал.
Всё же, они убили их. Убили моих товарищей. Они не могли открыто казнить нас (как же! «мораторий на смертную казнь», «милосердие», «демократия»…) и потому держали нас бессрочно, лишая общения друг с другом и связи с миром, сводя с ума (о, да! либеральные ублюдки знают в этом толк!).
Ещё минута, и вот мы уже летим над пологим, поросшим хвойным лесом отрогом. Я рассеянно смотрю по сторонам. Склон поднимается всё выше и вот уже под нами Щелистый Хребет — нагромождение старых гор с округлыми вершинами, будто пропиленных сверху гигантской пилой; узкие вертикальные пропасти тут и там чернеют посреди сплошного леса.
— Мы почти на месте, — говорит Иуда.
За хребтом транспорт сбрасывает скорость и устремляется к лежащей в нескольких фарсахах меж трёх пологих горных вершин долине, постепенно снижаясь и переходя на бреющий полёт.
Вот впереди среди сплошного леса проступают подозрительно правильные очертания: несколько поросших кустарником прямоугольных проплешин, связанных прямыми линиями просек. Транспорт направляется к одному из прямоугольников.
Когда до места предполагаемой посадки остаётся не более трёх или четырёх стадиев, я уже отчётливо различаю какие-то ветхие, заросшие зеленью постройки.
— Это заброшенная шахта, — объясняет Иуда. — Восемьдесят лет назад здесь добывали медь…
— Они здесь? — спрашиваю я.
— Да, они здесь. Твои друзья ждут тебя…
Над прямоугольной проплешиной мы останавливаемся. Под нами поросший кустарником и тонкими корявыми деревцами пустырь, бывший, по-видимому, в прошлом чем-то вроде площади или автомобильной парковки. Лёгкий жест пришельца и мы опускаемся на небольшое пятно, где кустарник уступил место обычной траве.
Перед нами длинное, двухэтажное здание, из которого в нескольких местах проросли полувековые деревья — скорее всего, бывший административный корпус шахты, или столовая, или ещё что-то общественное. Возле здания я замечаю несколько обросших кустами ржавых остовов старинных машин. Место выглядит безжизненным. Идеальный лагерь, — отмечаю я: место глухое, непролазное; не слишком близко и не слишком далеко от города.
— Можем выходить, — говорит Иуда.
Я медлю. У меня есть вопросы. Много вопросов. И, хотя бы на некоторые, я должен получить ответ сейчас.
— Скажи, сколько лет я был там?
— Восемь, — отвечает пришелец. — Почти восемь лет.
Что же, не так много, как мне иногда казалось…
— Как долго держались мои товарищи?
Молчание.
— Ты уверен, что стоит говорить об этом сейчас? Аша и Зихт здесь, ждут тебя. Они всё тебе расскажут позже…
— Нет. Я хочу знать. Пожалуйста…
Иуда посмотрел на меня, сделал непонятный жест основаниями рук и ответил:
— Хшио и Феш — три года… «Покончили с собой» — так записано в деле. Шерш — шесть… почти семь… Он сошёл с ума на пятый… умер от туберкулёза…
Слова Иуды режут мне сердце. Всё это время, все эти годы я мысленно обращался к ним… представлял их лица… а они уже…
— Последним был Кхан… — продолжал пришелец. — Полгода назад он был ещё жив… и в своём уме. Тюремщики забили его до смерти.
— Как ты узнал? — спросил я, просто чтобы что-то сказать: убедиться, что могу говорить, а не кричать.
— Базы данных политической полиции и Министерства Наказания…
Да, конечно… я видел, на что способна твоя техника… — произнёс я, как мне показалось, вслух, но потом понял, что только подумал. — А может… ты умеешь читать мысли? — обратился я к пришельцу.
Иуда не ответил.
Значит, не умеет.
— Ашу и Зихта… их тоже ты выручил? — спросил тогда я. — Или ты не один здесь… у нас?
— Я, — сказал Иуда. — Но я не один… На Шхакаббе сейчас ещё четверо моих товарищей. Все они работают в восточном полушарии — налаживают связи между полевыми командирами, оказывают информационную и техническую поддержку. Наш корабль на орбите, приглядывает за обстановкой на планете…
— А это?.. — я пошевелил руками, изобразив соответствующий жест.
Мой спаситель понял, что я имел в виду его транспорт и тоже изобразил одной из рук какой-то одному ему понятный жест.
— Это — челнок, — объяснил он, — он для полётов в пределах светового года. Для серьёзных путешествий он не годится. Позже я покажу вам «Потёмкин», наш корабль… тебе и твоим товарищам.
Я сделал жест вежливого согласия и, похоже, его Иуда тоже понял.
— Ну, что, идём? — Произнёс он. Я согласно качнул головогрудью. — Кажется, они уже заметили нас… — Иуда протянул руку в сторону здания, указывая малым щупальцем на замершие в тени одного из проёмов фигуры.
Едва я вышел из марева, как Зихт с Ашей бросились мне на встречу. Да и сам я, перепрыгивая через кусты, побежал к ним.
Мы сошлись где-то посередине, между челноком и развалинами, и крепко обнялись. Я был счастлив видеть их — моих друзей, моих товарищей, с которыми вместе прошёл через партизанские будни подполья и через кровавые бои с полицейским спецназом, через погони, через акции прямого действия, через политические диспуты, через арест… и через тюрьму.
Хотя нас и разделили на долгие годы «мёртвыми коридорами», духом мы были вместе всё это время. Мы боролись, и никто из нас, даже сойдя с ума, не отказался от нашего общего дела — от нашей общей борьбы. Никто не «раскаялся».
— Шиаб!» — с повлажневшими глазами кричала Аша.
— Командир! — ревел Зихт. — Дружище!
Я же не мог выговорить ни слова. Я просто обнимал товарищей и плакал от радости и одновременно от скорби по тем, кого уже никогда не смогу обнять.
Из семерых, взятых полицейскими ублюдками, остались только мы трое… Благодаря Иуде — удивительному существу из другого мира, который теперь стоял поодаль и смотрел на нас, смеявшихся, плакавших, кричавших, своими странными, полными непостижимой мудрости глазами.
Корабль Иуды оказался поистине огромен. Внутри это была полая «бочка», длинной около двадцати и диаметром — примерно в пять или шесть фарсахов. «Бочка» эта, как объяснил нам Иуда, вращалась, и этим создавался эффект притяжения на её внутренней поверхности.
Это был удивительный мир, наполненный светом, источаемым ярким жёлто-оранжевым стержнем, пронизавшим ось «бочки». Внизу мы видели небольшие деревни, окружённые аккуратными полями и ухоженными рощами или парками; реки и озёра и даже невысокие холмы, поросшие уже настоящим лесом; повсюду тянулись дороги, по которым ехали редкие разноцветные машины.
— Потрясающе! — сказала Аша, глядя вниз из челнока, который я, на манер Иуды, продолжал называть «транспортом». — Сколько людей здесь живёт?
— Почти двести тысяч, — ответил Иуда.
— Двести…
— «Потёмкин» — не самый большой корабль Земли, — заметил Иуда, улыбнувшись (к тому времени мы уже научились понимать его мимику). — Вот, к примеру, «Циолковский» рассчитан на два миллиона, а «Ганди» — на пятнадцать миллионов жителей. А ведь есть ещё и такие корабли, как «Ленин» и «Сталин», населения которых превышают сто миллионов.
Транспорт влетел внутрь «бочки» через порт, расположенный на оси её вращения. В трети фарсаха от порта начинался, непонятно каким образом удерживаемый в пространстве и тянувшийся через весь корабль-мир к противоположному порту, окружённый облаками осветительный стержень. Оказавшись внутри, перед основанием стержня, — более всего основание походило на зависшую в центре оси вращения «бочки» белую «шайбу», диаметром в стадий, — транспорт плавно двинулся «вниз». Правда, я не уверен, что слово «низ» тут подходит: в области порта царит настоящая невесомость, как в космосе. Вскоре появилась сила тяжести, поначалу слабая, потом стала нарастать, пока не стала почти привычной.
