«Всё понятно», — укутался я за теплым воротником, поковылял в нужную мне сторону. Пагубное влияние лучезарного пропало, а значит светоносный наверняка уже труп. — «Игнатова съел подъезд».
За спиной послышалось бряцанье железом и топот ног — вояки бежали проверить кто орал и причем тут Игнатов. Я продрался сквозь кусты, обошёл бесчувственного радиста, забрал у мертвеца неподалеку каску с кровью.
«Не много тут», — оценил я полученный объём.
Плескалось на самом дне. Громко выдохнув, сосредоточился. Кривые алые каракули вновь загорелись под моими ногами, буква за буквой потянулись по следу. Скупо разливая кровь из кевларового котелка я заспешил прежним маршрутом. Первый круг, считай, закончен и теперь любой, кто ступит на эту заговоренную сияющую полосу окажется у чертей на вертеле. Отлично.
Глава 8
Закончив первый круг, я вновь оказался у стартовой точки. Перевернутое авто, паук и псевдо-заместитель директора по-прежнему были на месте, но что удивительно — зубатая гадина каким-то образом умудрилась оставаться в живых. Судя по тому, как скулящую образину мощно потряхивало, цыганский барон как-то изловчилась и шибанула себя и своего восьмилапого пленителя электрическим разрядом. В пользу данной теории говорил и внешний вид моего волосатого попутчика. Паук, со свойственной ему находчивостью и упорством, замер в паре метров от скулящего деликатеса и на глазах у последнего обрастал смолянистой на вид диэлектрической прослойкой. Я даже потрогал обновленный хитин на волосатом брюхе. Ну точно, как резиновый. В общем, ситуация для собаки всё ещё была патовой и если у зубатой выдры не припасено других фокусов для голодного арахнида, то жить ей оставалось совсем не долго. Паук практически закончил эволюционировать.
Задерживаться возле этой парочки я не стал. Высунув голову поверх перевернутого авто, быстро оценил ситуацию во дворе, прикинул количество вояк и траекторию движения Настасьи Павловны, отметил ещё две бутылки Молотова, летящие с небес на землю, и поспешил в темноту. Пленный цыганский барон, сообразив, что я вновь отчаливаю, взвыла как не в себя, затрепыхалась, задергалась с утроенной силой и принялась скулить так жалобно и тошно, что хоть ты рядом ложись и тоже помирай, столько безнадеги и отчаяния было в этом пронзительном собачьем соло. Я остановился. Слушать все эти предсмертные вопли было выше моих сил, а потому я вытащил фомку из рукава и решил прервать муки несчастной собаки прямо здесь и сейчас. Думаю, именно на это она мне и намекала.
Встав над заместителем директора, замахнулся монтировкой, прицеливаясь. Выдра, сообразив, чем для неё всё внезапно обернулось, вновь бросила все силы в собственный вокал и взяла решающую, отчаянно высокую ноту в этом последнем в её жизни сольном концерте. Взяла такую пронзительную и душераздирающую, что от накатившей к собаке жалости у меня аж сердце в тиски защемило и нестерпимо захотелось бросить всё и уйти в благотворительность. В красный крест, например. Прямо здесь и сейчас.
Я опустил монтировку. Собака перестала выть. Я вновь замахнулся. Выдра вновь заголосила.
«Херово», — мысленно почесал я в затылке. — «Ощущаю себя убийцей ни в чем не повинных домашних животных»
Я присел над затихшей образиной, принялся защищать сутулую собаку и искать причины почему мне не стоит убивать псевдо-заместителя Настасьи Павловны.
«Заряжать её в пушку черти побоятся», — перебирал я варианты, загибая пальцы. — «Слишком прыткая для снаряда. Слюнявить бабосы — тоже не вариант. Место и время здесь неподходящие. Да и нужной емкости под порошок я до сих пор не нашел. Всё добро по сумке рассыпется»
«Да не, глупости какие-то», — мотнул я головой, вновь замахнулся. — «Разве что…»
— Ты рисовать умеешь? — не особо рассчитывая на успех задал я вопрос.
— У… У… УМЕЮ!! — неожиданно заголосила собака, принялась интенсивно трясти башкой в подтверждение сказанного.
— М… М… Мазюкаю так, что л-любая выдра обз-завидуется, — запинаясь от страха запричитала зубатая. — Я и для п-п-подземных рисовала, каракули всякие. Им очень понравилось!
— Серьезно? — удивился я неожиданным подробностям. — И что, хвалили?
— ОЧЕНЬ! — жарко заверила меня собака, попыталась убрать свою прокушенную башку подальше от подбирающегося к ней голодного арахнида. — П-правда в катакомбы меня после этого пускать перестали, но там со всеми так. Подземные чужаков не любят.
— Ясно, — пожевал я губами. — И всё?
— Р… Р… Разведчикам карту рисовала! — лихорадочно затрясла башкой зубатая, вновь принялась жалобно скулить и трепыхаться. — Два дня мазюкала! Сделала им подробный маршрут до старого аэродрома. Через минные поля и заброшенную свалку. Как и просили. Вроде бы…
— Очень, очень точная карта получилась! — поспешила заверить меня одноухая. — С пояснениями, с рисуночками всякими. Эти тупицы все равно по итогу заблудились и померли, но карта получилась что надо! Аж самой понравилось!
— А ещё Безухому на заказ рисовала, — не прекращали засыпать меня убедительными доказательствами. — Он хоть и с пулей в башке, и вкусы у него странные. Были. Но мне-то чего? Я своё дело сделала! Три дня мазюкала, упарилась вся. Красками этими вонючими всю рожу себе испачкала. Неделю потом скреблась, отмыться не могла.
— А рисовала-то что?
— «Шедевр» — как потом говорил Безухий. Я жуть как старалась! Трижды картину правила, перерисовывала пару раз, Безухого по полдня выслушивала — совсем достал меня своими просьбами дурацкими. То цвет не тот, то размеры не эти. Там ему подрисуй, здесь исправь — только сбивал меня, мешал на работе концентрироваться. Чего он лез вообще — не понимаю. Стар же как пень и кроме «серого» никаких цветов не различает. Я его из норы по итогу выгнала, а сама внутри заперлась, три дня не выходила. Творила «шедевр»! Всю краску истратила, сама перепачкалась, но нарисовала. Как сейчас помню. Огромный такой, здоровенный, прям во всю стену, гигантский волосатый ху…
— ПОНЯТНО! — не дал я договорить зубатой. — Дальше не надо, я всё понял!
— Вот так, — испуганно втянула голову в плечи сутулая собака, боязливо уставилась на меня. — Я х-х-художница.
— И не поспоришь, — прикрыл я лицо рукой.
Над головой просвистело. Фонарный столб, в узел завязанный, унёс за собой двух неудачливых армейцев — практически надвое перерубленных железной болванкой нерасторопных вояк. Послышался подозрительный грохот и характерный стук — из фундамента вырвали ещё один фонарный столб и металлическую лавочку, разделили на четверых. Я присмотрелся. С каким-то маниакальным азартом в глазах и побитыми рожами на огонек спешило мускулистое подкрепление. Запрыгивая во двор через крыши домов, прорываясь сквозь плотный огонь вооруженных солдат, к нам приближалась целая ватага силовиков — тех самых мордоворотов, устроивших с бородатыми интервентами смертельный бой у затопленной автостоянки. Я ещё мимо проходил, где-то минут двадцать назад. С диким воплями и криками «НАШИХ БЬЮТ!» обладатели известной характеристики торопились помножить на ноль плотные ряды озлобленных солдат и защитить от чужих нападок огромную Настасью Павловну. Директора рынка эти громилы, что удивительно, как-то сразу приняли за своего и даже организовали вокруг натужно хрипящей тетки живой заслон. Гром-баба по двору уже не бегала, еле ходила. Подобное развитие событий для военных оказалось не очень-то и большой неожиданностью, шустро перегруппировавшись и засев в обороне, армейцы открыли плотный огонь по стероидным громилам. Я нахмурился. Такое количество народа в мои планы не входило и подобраться к Настасье Павловне становилось не в пример труднее.
— Так, ладно, — стал я форсировать события, повернулся к своему голодному волосатому попутчику. — Давай договоримся.
Ткнув пальцем в сторону девятиэтажки, предложил арахниду прогуляться на самую её крышу и поискать себе обед среди бывших подопечных Настасьи Павловны:
