Это некое предприятие, получив электроэнергию, выписывает вексель в адрес генерации, о том, что оно, якобы, потребит за квартал электроэнергии на десять миллионов долларов и рассчитается за это не далее, как в конце текущего года, по предъявлению того самого векселя и подтверждающего обязательства.
Вексель благополучно ложится в бухгалтерию генерации, а электроэнергия, в самых разных формах, распродается желающим. Фишка в том, что вексель, которым произошел расчет — «бронзовый» и оплачивать его никто и не собирался. Есть предприятие в городе Кагарлык, есть поставленная электроэнергия на миллионы долларов, проданная добросовестным покупателям — фирмам и предприятиям, а вот денег — нет, и не будет. Стоимость этих миллионов долларов была равна стоимости бланка векселя и размеру взяток, которые надо было раздать нескольким ключевым фигурам.
— Стоп, — сказал Сергеев, — а потом? Когда год кончится? Что никто никого искать не будет?
Плотникова рассмеялась.
— Наивный ты мужик, Мишенька! Конечно, будут! Только кого? Я сама видела векселя на сумму поболе той, о которой я говорю, выписанные от лица Кагарлыкской птицефабрики! Ты представляешь себе — два сарая с инкубаторами потребили электричества, как «Криворожсталь» за год работы? Да всех курей мира можно было обогреть и зажарить этими киловаттами! И в этом курятнике тоже лежат векселя, полученные от фирмы «Тяпкин» на сумму в те же миллионы, а у «Тяпкина» купленные у торговца ценными бумагами веселя от фирмы «Ляпкин», а самого «Ляпкина» и нет давно. Еще раз объяснить? Доказать нельзя ничего! Разве, что халатность, но это еще надо захотеть сделать. А такой бизнес — бизнес сильных мира сего.
— Сидорчук?
— И он. И Титаренко. И Блинов. И еще десяток фамилий. Сотни фирм, каждая со своим лобби, крышей и схемами. Все партии. Все фракции. Кушать-то надо!
— Слава Богу! — сказал Сергеев. — Я-то думал, только Блинов у нас грабитель!
— Остальные тоже с голода не помирают, — ухмыльнулась Плотникова. — Это я так, по верхушкам. Если же лезть во внутрь — волосы станут дыбом по всему телу. «Объединенные энергосистемы», за которыми стоят вчерашний премьер и Регина Сергиенко, а она и без поддержки любому матку вывернет наизнанку. «Станк — Энерго», работающий под крышей силовиков. Государственное предприятие «Атом — Энерго», которое такое же государственное, как я — девочка, созданное специально под личные нужды одним из депутатов с мощным лобби в Раде. Это, Мишенька, называется — дерибан. И только такие «лошки», как ты — чужие на этой пьянке. А Блинов — он там свой. Он — один из тех, кто этот стол накрывает!
— Я за этот стол и не просился…
— Так и я о том же! Из всего окружения Блинова ты один, которому от нашего вельможи ничего не нужно. Вот я и задаю себе вопрос — что ему нужно от тебя?
— Допусти, на минуточку, что ему от меня ничего не надо. Просто старые дружеские отношения, память детства, сентиментальность, в конце концов.
Вика рассмеялась, откидывая голову назад.
— Ты-то сам веришь в то, что говоришь? Блинов и сантименты! Never! Этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда! Скажи честно, Сергеев, он к тебе с какими-то предложениями подъезжал?
— С непристойными?
— Тьфу, на тебя! Чего ты юродствуешь?
— Варвара ты любопытная! Ну, поверь, не было никаких предложений! Так, туманно, он говорил, что можем горы свернуть вместе… Но, ни слова конкретно! Ты удовлетворена, госпожа следователь?
— Я не для себя спрашиваю.
— Да, я догадываюсь… Как всегда, силишься понять и разобраться.
— Угадал. Кстати, где третья чашка кофе? Обещанная?
— Уже готова.
Михаил снял джезву с огня — густая пенка шапочкой накрывала узкое горло медного сосуда.
— Но и ты скажи мне, в благодарность за кофе, как тебя заставили молчать?
Вика посмотрела на него невинными глазами. Настолько невинными, что поверить в такую невинность было просто невозможно. Особенно, если хоть немного знать хозяйку взгляда.
— Меня? Молчать? О чем ты?
Сергеев посмотрел на нее с укоризной.
— Вика, неужели я так похож на наивного?
— Миша, а причем тут наивность?
Тут уже рассмеялся Сергеев. Это действительно было забавно. Неожиданный вопрос пробил самоуверенность Плотниковой, как тяжелая арбалетная стрела пробивает кольчугу: навылет и со звоном. Растерявшаяся Плотникова — м-да, это зрелище. Интересно, как она развяжет ситуацию: лгать — глупо, говорить правду — не входит в планы. Надо помочь слабой женщине…
— Не хочешь говорить, не говори, — сказал он мягко, — я настаивать не буду. Хочешь, я расскажу тебе свою версию событий?
— Мы не опоздаем?
— Мы не опоздаем. А если опоздаем — Блинчик подождет. Он сейчас икает, бедолага. Ну, так что? Послушаешь?
— Ты, — сказала она, щурясь, — что собираешься делать? Демонстрировать свою проницательность?
— А что — не надо?
— Интересный ты тип, Сергеев. Не надо. Спрашивай.
— Ты тоже, моя милая, женщина небезынтересная. Долго занималась этим делом?
— С девяносто четвертого. Готовила серию статей и передачу для телевидения.
— Что-нибудь вышло?
— Не-а. Две статьи в урезанном виде. Ну, что-то вроде: если кто-то кое-где у нас порой…
— И все?
— И все, — сказала она, глядя на него поверх края чашки все с той же невинностью, — а что могло быть еще?
— Никто ничего тебе говорил? Ничего не обещал? Ничем не грозил? Никто не предлагал выкупить материалы?
— Ну, предлагали, — неохотно сказала она.
— Блинов?
— Ты что? — удивилась Плотникова, — Разве мы будем ручки пачкать? Этим есть кому заняться.
— Но ты уверена…
— Да, я уверена.
— Ты взяла деньги?
— Нет, я не взяла денег.
— Что ты взяла?
— Я взяла, — сказала Плотникова зло, — нормальную жизнь, отличную, хорошо оплачиваемую работу, отдельную квартиру, машину…
— Значит, ты взяла деньги.
— Нет, я взяла возможность все это заработать. Своей головой, пером, не задницей, заметь и не передком, хотя были предложения, а пером. Мне дали возможность работать, а это круче чем деньги. Кстати, почему ты не спрашиваешь об альтернативном предложении?
— Я спрашиваю. Каким оно было?
— Я люблю свою дочь, Сергеев.
— Вот даже как?
— Да, вот так. Я не брала денег, Сергеев. И не брала щенков.
— Материалы отдала?
— Конечно. Все, что было. И копии, и оригиналы.
— Зачем говоришь неправду сейчас?
— Ты и сам прекрасно знаешь, что если бы я отдала все, то с тобой бы не разговаривала. Некому было бы разговаривать.
— Не факт. Только мертвые гарантировано молчат. Вероятно, ты заранее запаслась страховкой.
— Не сомневайся, страховка превосходная. И еще — теперь я могу пастись где угодно, а если забредаю не на свою полянку, кое-кто, например наш друг Блинчик, при встрече намекает мне кого трогать не надо. Или мой главный редактор объясняет. Или просто звонят. А при случае и подбрасывают материальчик о тех, кого трогать можно и нужно. Факты — просто неубиенные. Выгодная сделка? А я-то и сделала — всего ничего! Только лишь закрыла рот, когда убедительно попросили. Ну, где осуждающий взгляд? Где презрительное похмыкивание?
— Да не будет презрительного похмыкивания, — сказал Сергеев, — и осуждающего взгляда не будет. Не уверен, что поступил бы иначе, в твоем случае, естественно. На твоем месте.
Потом подумал и добавил:
— Я и на своем месте, в общем-то, поступаю почти так же. Хороший дом, красивая жена, что еще надо человеку… Помнишь?
— Помню, — сказала Вика. — Только у тебя и жены-то нет.
— Дом есть.
— Да, дом есть.
— И ты есть.
— Ты уверен, что я есть?
— Уверен. Только не уверен, что у меня.
Она посмотрела не Сергеева, по-птичьи склонив голову набок, уже открыла рот, чтобы ответить, но передумала.
— Для всех, — сказал Михаил, — ты была и остаешься независимой журналисткой, человеком у которого нет хозяев. Для меня тоже. Считай, что ты мне ничего не говорила.
— Спасибо за сочувствие, но хозяева у меня, получается, есть.
— Я бы не назвал это сочувствием. Скорее — пониманием.
— Ох, Сергеев, что может в этом понимать человек, у которого нет хозяина?
— Я не уверен, что у меня его нет, — сказал он. — Может быть, я просто об этом еще ничего не знаю?
Температура падала так стремительно, словно где-то там, за облаками, в верхних слоях атмосферы, открылось окно, и вниз хлынул космический холод.
Когда подоспевшие Вадиковы гвардейцы выволокли их из прибрежных зарослей, одежда моментально схватилась ледяной коркой и стала колом, царапая немеющую кожу. Сводило мышцы — от ног и до лица, нос и кончики пальцев начали белеть. Повернув негнущуюся шею, Сергеев посмотрел на то место, куда пять минут назад рухнул вертолет. Даже масляных пятен было не видать на черной и блестящей, как тушь, водной глади — лопнуло несколько пузырей и из-под воды с уханьем вырвались остатки воздуха.
