Когда они подошли к остальным, несвежие туннельные сквозняки успели уже выветрить из их голов уверенность в правоте Хана. Вперед выступил тот самый крепыш с бородой, который до этого занимался предотвращением распространения инфекции. — Послушай, браток, — обратился он небрежно к Артемову спутнику.
Даже не смотря на того, Артем кожей почувствовал, как электризуется атмосфера вокруг Хана. Судя по всему, панибратство приводило того в бешенство. Изо всех людей, с которыми он был знаком до сих пор, меньше всего Артем хотел бы увидеть взбешенного Хана. Оставался, правда, еще Охотник, но он показался Артему настолько хладнокровным и уравновешенным, что и представить его во гневе было просто невозможно. Он, наверное, и убивал с тем выражением на лице, с которым другие чистят грибы или заваривают чай. — Мы тут посовещались, и вот чего… Что-то ты пургу гонишь. Мне, например, вовсе несподручно к Китай-Городу идти. Вон и товарищи тут против. Да ведь, Семеныч? — обратился он за поддержкой к кому-то в толпе. Оттуда раздался согласный голос, правда, пока довольно робкий. — Мы вообще к Проспекту шли, к Ганзе, пока там дрянь в туннелях не началась. Ну, мы переждем и дальше двинем. И ничего здесь не станет с нами. Вещи мы его сожгли, а про воздух ты нам мозги не конопать, — это ж не легочная чума. Если мы заразились, так уже заразились, делать тут нечего. Заразу в большое метро нести нельзя. Только скорее всего, что нет никакой заразы, так что шел бы ты, браток, со своими предложениями, — все более развязно рассуждал бородатый.
От такого напора Артем немного опешил. Но украдкой взглянув наконец на своего спутника, он почувствовал, что коренастому сейчас не поздоровится. В глазах Хана вновь пылало оранжевое адское пламя, и шла от него такая звериная злость и такая сила, что Артема ударил озноб и волосы на голове начали подниматься дыбом, захотелось оскалиться и зарычать. — Что же ты его сгубил, если никакой заразы не было? — вкрадчиво, нарочито мягким голосом спросил Хан. — А для профилактики! — нагло глядя и поигрывая желваками, ответил тот. — Нет, дружок, это не медицина. Это, дружок, уголовщина. По какому праву ты его так? — Ты меня дружком не называй, я тебе не собачка, понял? — ощетинясь, огрызнулся бородач. — По какому праву я его? А по праву сильного! Слышал о таком? И ты особенно здесь не это… А то мы сейчас и тебя, и молокососа твоего порвем. Для профилактики. Понял?! — и уже знакомым Артему движением он расстегнул свой жилет и положил руку на кобуру.
На этот раз Хан уже не успел остановить Артема, и бородатый уставился в ствол его автомата быстрее, чем успел расстегнуть кобуру. Артем тяжело дышал и слушал, как бьется его сердце, в виски стучал кровь, и никакие разумные мысли в голову не шли. Он знал только одно — если бородатый скажет еще что-нибудь, или его рука продолжит свой путь к рукояти пистолета, он немедленно нажмет на спусковой крючок. Он не хотел подохнуть, как тот мужичок. Он не даст стае растерзать себя. Бородач застыл на месте и не делал никаких движений, зло поблескивая темными глазами.
Но тут произошло нечто непонятное. Хан, безучастно стоявший до этого в стороне, вдруг сделал большой шаг вперед, разом оказавшись лицом к лицу с обидчиком, и заглянув ему в глаза, негромко сказал: — Прекрати. Ты подчинишься мне. Или умрешь.
Грозный взгляд бородача померк, его руки бессильно повисли вдоль тела, и так неестественно, что Артем не сомневался — если на того что-то и подействовало, то не его автомат, а слова Хана. — Никогда не рассуждай чересчур много о праве сильного. Ты слишком слаб для этого, — сказал Хан и вернулся к Артему, к удивлению того не делая даже попытки разоружить врага.
Тот неподвижно стоял на месте, растерянно оглядываясь по сторонам. Гомон смолк и люди ждали, что Хан скажет дальше. Контроль был восстановлен. — Будем считать, что дискуссии окончены и консенсус достигнут. Выходим через пятнадцать минут. Обернувшись к Артему, он сказал ему: — Ты говоришь, люди? Нет, друг мой, это звери. Это шакалья стая. Они собирались нас порвать. И растерзали бы. Но одного они не учли. Они-то шакалы, но я — Волк. Есть станции, где меня знают только под этим именем, — добавил он и отвернулся лицом во тьму.
Артем стоял молча, пораженный увиденным и наконец начинал понимать, кого Хан так напоминал ему иногда. — Но и ты — волчонок, — спустя минуту добавил тот, не поворачиваясь к нему, и в его голосе Артему почудились неожиданно теплые нотки.
Он действительно был совершенно пустой и чистый, этот туннель. Сухой пол, приятный ветерок в лицо, ни одной крысы, никаких подозрительных ответвлений, зияющих чернотой штолен — в этом туннеле, пожалуй, можно было бы жить не хуже, чем на любой из станций. Больше того, это совершенно неестественное спокойствие и чистота не только не настораживали, но даже и развеивали все те опасения, с которыми люди ступали в него. Легенды о пропавших здесь начинали казаться глупыми выдумками, и Артем начал даже сомневаться в том, происходила ли наяву дикая сцена с несчастным, которого приняли за чумного, или только пригрезилась ему, пока он дремал на куске брезента перед костром Хана.
Они замыкали цепочку — Хан побоялся, что люди начнут отставать по одному, и тогда, по его словам, до Китай-Города не дойдет никто. Теперь он мерно шагал рядом с Артемом, спокойный, будто ничего и не случилось, и резкие морщины, перерезавшие было его лицо во время стычки на Сухаревской, теперь разгладились. Буря улеглась, и перед Артемом снова был мудрый и спокойный Хан, а не опасный матерый волк. Но превращение не заняло бы и минуты, и он хорошо чувствовал это. Однако, понимая, что следующая возможность приподнять завесу над некоторыми из тайн метро ему представится не скоро, если представится вообще, он просто не смог удержаться от вопроса. — А вот вы понимаете, что происходит в этом туннеле? — по возможности наивным голосом спросил он. — Этого не знает никто, в том числе и я, — нехотя отозвался тот. — Да, есть вещи, о которых даже мне неведомо ровным счетом ничего. Единственное, что я могу тебе сказать об этом — это бездна. Беседуя с собой, я называю это место черной дырой… Ты, верно, никогда не видел звезд? Говоришь, видел однажды? И что-нибудь знаешь про космос? Так вот, гибнущая звезда может обратиться такой дырой — если погаснув, под действием собственного неимоверно могучего притяжения она начнет пожирать сама себя, втягивая вещество с поверхности внутрь, к своему центру, становясь все меньше размером, но все плотнее и тяжелее. И чем плотнее она будет, тем больше будет возрастать сила ее тяготения. Этот процесс подобен снежной лавине, ведь с усилением тяготения все больше вещества и все быстрее будет увлекаться к сердцу этого монстра, и он необратим. На определенной стадии его мощь достигнет таких высот, что он будет втягивать в себя своих соседей, всю материю, находящуюся в пределах его влияния, и, как апогей — даже волны. Исполинская сила позволит ему пожирать световые лучи, и пространство вокруг него будет мертво и черно — ничто попадшее в его владения не в силах уже будет вырваться оттуда. Это своебразная звезда тьмы, черное солнце, распространяющее вокруг себя лишь холод и мрак, — он замолк, прислушиваясь к тому, как переговаривались впереди идущие. — Но как все это связано с этим туннелем? — не выдержал Артем после пятиминутного молчания. — Ты знаешь, я обладаю даром провидения. Мне удается иногда заглянуть в будущее, в прошлое, или же переместиться мысленно в другие места. Бывает, что-то неясно, скрыто от меня, так я не могу пока знать, чем кончится твой поход, и вообще твое будущее для меня загадка. Это совсем другое ощущение — словно смотришь сквозь мутную воду и ничего не разобрать. Но когда я пытаюсь проникнуть взором в происходящее здесь или постичь природу этого места — передо мной лишь чернота, и луч моей мысли не возвращается из абсолютной тьмы этого туннеля. Оттого я называю его черной дырой, когда беседую сам с собой. Вот и все, что я могу рассказать тебе о нем, — завершил было он, но спустя еще пару мгновений неразборчиво добавил, — и это из-за него я здесь. — Так вам неизвестно, почему временами он совершенно безопасен, а иногда проглатывает идущих? И почему одиноких путников? — Мне известно об этом не больше, чем тебе, хотя уже вот третий год, как я пытаюсь разгадать его загадки. Все тщетно.
Быстрое эхо разносило стук их сапог далеко вперед и назад. Воздух здесь был какой-то прозрачный, дышалось на удивление просто, темнота не казалась пугающей, и даже повествование Хана не настораживали и не волновали, так что Артему подумалось, что Хан был так мрачен не из-за тайн и опасностей этого туннеля, а из-за бесплодности своих поисков и трудов. Его озабоченность показалась Артему надуманной и даже смешной. Вот же этот перегон, никакой угрозы он не представляет, прямой, пустой… В голове у него заиграла даже какая-то бодрая мелодия, и, видимо, прорвалась наружу незаметно для него самого, потому что Хан вдруг глянул на него насмешливо и спросил: — Ну что, весело? Хорошо здесь, правда? Тихо так, чисто, да? — Ага! — радостно, что вот и Хан тоже наконец согласился Артем, и так ему легко и свободно сделалось на душе от того, что тот смог понять его настроение и тоже проникнулся им… Что и он тоже идет теперь и улыбается, а не хмурится своим тяжким мыслям, что и он теперь верит этому туннелю. — А вот прикрой глаза — дай, я тебя за руку возьму, чтоб ты не споткнулся… Видишь что-нибудь? — заинтересованно спросил тот, мягко сжимая Артемово запястье. — Нет, ничего не вижу, сквозь веки только немного света от фонариков, — послушно зажмурившись, немного разочарованно сказал Артем, и вдруг тихо вскрикнул. — Вот, пробрало! — удовлетворенно отметил Хан. — Красиво, да? — Потрясающе… Это как тогда… Нет потолка и все синее такое… Боже мой, красота какая… И как дышится-то! — Это, дружок, небо. Любопытно, правда? Если тут глаза под настроение закрыть и расслабиться, его здесь многие видят. Странно, конечно, что и говорить… Даже те, кто и на поверхности-то не бывал никогда. И ощущение такое, будто наверх попал… Еще до. — А вы? Вы это видите? — не желая раскрывать глаза, блаженно спросил Артем. — А я ничего тут не вижу, — помрачнел Хан. — Все почти видят, а я нет. Только густую такую черноту, яркую такую черноту, если ты понимаешь, что я хочу сказать, вокруг туннеля, сверху, снизу, по бокам, и только ниточку света — тянется сзади вперед, и за нее мы и держимся, когда идем по лабиринту. Может, я слеп. А может, слепы все остальные, и только я вижу частицу его сути, а остальные просто довольствуются навеваемыми им грезами. Ладно, открывай глаза, я не поводырь и не собираюсь вести тебя за руку до Китай-Города, — отпустил он запястье.
