Плазмидова только покачала головой:
— Это бесполезно, молодой человек. До вас здесь побывали сотни людей, и процедура теперь отработана до мелочей. Первые пациенты, бывало, убегали, не спорю, но мы привязывали их веревками, а не жгутами. Впрочем, вам нечего бояться, у меня еще ни один пациент не умер. Раньше, до меня, здесь оперировал какой-то коновал из Луги, вот у него больные частенько гибли во время операции от кровопотери. Кончилось все тем, что смертность стала чересчур большой, и Герман, ознакомившись со статистикой гибели пациентов коновала, решил скормить его Молотилке. Но коновал на самом деле был не виноват, он просто следовал инструкциям Германа и удалял вообще все, при такой операции смерть от кровопотери — обычное дело. Я же не буду трогать ничего кроме testiculus, кроме того все будет быстро и под обезболиванием. Это не травматичней удаления зуба, уверяю вас. Детей вы конечно завести уже не сможете, но с другой стороны — кому нужны дети в наши дни?
Хрулеев понимал, что она права, вырваться было невозможно. Тогда он заговорил, пытаясь совладать с дрожью в голосе, собственная речь казалась Хрулееву чужой, голос вдруг стал совсем глухим и тихим. Хрулеев понимал, что это его последний шанс избежать увечья. Он сразу узнал Плазмидову, как только увидел. Невозможно было забыть эту столетнюю рожу, шизоидный посох, странную фамилию и витиеватую манеру выражаться. Хрулеев до этого дня видел Плазмидову лишь однажды, но ошибки быть не могло, это была она.
— Послушайте... Перестаньте, не делайте этого. Мне нужно срочно поговорить с Германом, это очень важно. Герман в большой опасности.
Люба положила палец на губы Хрулееву:
— Замолчи. Тебе нельзя волноваться сейчас, расслабься.
Но Плазмидова хмыкнула:
— Отчего же? Пусть молодой человек говорит, Любочка. Возможно, он хочет рассказать нам нечто действительно важное. Кроме того, анестезия подействует лишь через пять минут, у нас еще есть немного времени.
— Вы не понимаете, — задыхаясь от волнения продолжал Хрулеев, — Любовь Евгеньевна, вы знает кто эта старуха?
— Врач, — пожала плечами Люба.
Плазмидова ухмылялась.
— Она никакой не врач, послушайте, она сказала вам правду — и про Нобелевскую премию по химии, и про КГБ, и про то, что она теоретик, а не практик. Плазмидова — бывший технический директор проекта «Грибификация». Я видел ее только однажды, на закрытой конференции грибификаторов в августе 95-го. Срочно передайте Герману, это она виновата, она стоит за распространением Гриба.
Люба помрачнела:
— Что ты делал на конференции грибификаторов?
Но Хрулееву было уже нечего терять:
— Я был грибификатором. Начальником отдела по грибификации центральной Европы. Я лично высаживал первый немецкий Гриб в Берлине.
Люба шумно втянула ноздрями воздух и провела рукой по длинной черной косе:
— Нам конец. Все. Если Герман узнает, что я притащила на элеватор грибификатора — он скормит нас всех Молотилке, и его, и меня, и вас, Плазмидова, и даже Пашку Шуруповерта за компанию.
Рука Любы потянулась к кобуре на ремне:
— Его надо убить, сейчас же.
Но Плазмидова мягко положила свою дрожащую старческую ладонь в медицинской перчатке на руку Любы:
— Не нужно, Любочка. Никто не узнает, что он грибификатор, я обещаю вам. Я не собираюсь болтать об этом, вы тоже, никто не узнает.
— А этот? — Люба кивнула в сторону Хрулеева.
Хрулеев молчал.
— Он тоже не будет, — ответила вместо него Плазмидова, — А теперь, молодой человек, я отвечу вам на предъявленные мне обвинения. Вы совершенно правы, и осуждаете меня справедливо, я действительно Плазмидова, бывший технический директор проекта «Грибификация». Я действительно виновна в распространении Гриба по всему миру, фактически я виновна в уничтожении этого мира и наших детей. Вы думали, что Герман не знает, кто я такая? Вы ошиблись, я представилась Герману, не скрыв ничего из своей биографии, при первой же нашей с ним встрече.
Я бесконечно виновна и заслуживаю самого сурового наказания. Но что толку в наказаниях теперь? Так уж вышло, что наши цели с Германом совпадают, Герман хочет убивать детей, но раньше он пытался найти способ излечить их от влияния Гриба. Даже сейчас Герман предоставляет мне все возможное для моих исследований. Какова моя цель? Очень просто, я пытаюсь в меру своих сил исправить тот вред, что мы с вами, молодой человек, нанесли миру грибификацией. И еще раз — пока Герман предоставляет мне детей, образцы Гриба и очень скудный, но все же инструментарий для исследований, — я буду продолжать делать свое дело, несмотря на ваши обвинения и на укоры моей собственной совести, которые, да будет вам известно, гораздо больнее вашего обвинительного лепета, и даже несмотря на прогрессирующее безумие Германа.
Пока есть хоть малейший шанс излечить детей от влияния Гриба, я буду беспрекословно выполнять все, что велит мне Герман. Я подчеркиваю — все, даже то, что я собираюсь сделать сейчас с вами. Любочка, наркоз уже подействовал, начинайте ритуал, сегодня мы будем в точности следовать всем инструкциям Германа.
— Нет, не надо. Пожалуйста...
Люба извлекла из внутреннего кармана куртки небольшую фиолетовую книжку, напоминавшую по размерам паспорт. На обложке был изображен белоснежный портрет Достоевского. Раскрыв книжку Люба стала читать:
— Внемли шести доктринам Германа и пройди Путь Очищения, адепт.
Первая доктрина, ДЕТИ — ЗЛО.
Вторая доктрина, ДЕТОРОЖДЕНИЕ — ЗЛО.
Третья доктрина, ОРГАНЫ ДЕТОРОЖДЕНИЯ —ЗЛО.
Герман запрещает иметь органы деторождения любому в его владениях, Герман призывает к очищению. Не противься ему.
Герман раскроет оставшиеся три доктрины лишь преуспевшим в мудрости не ниже третьего градуса.
Люба закрыла книжку, и поставила колено Хрулееву на грудь, навалившись всем весом, она вдавила Хрулеева в железный стол.
— Не дергайся.
В дрожащей руке Плазмидовой блеснул скальпель, Хрулеев заорал.
Топтыгин: Ночной звонок
10 мая 1986
00 часов 09 минут 58 секунд
Топтыгин снова смотрел на корову.
На самом деле корова была тощей, изможденной болезнью, но сейчас она была огромной и жирной. Туша коровы занимала все пространство коровника, в ее глазах плясал огонь, рога были украшены покрытыми искусной резьбой золотыми браслетами и колокольцами. Корова напоминала архаическое божество древних культов плодородия, ритуальную жертву.
Корова ждала ответа от Топтыгина, и собравшиеся вокруг жрецы тоже ждали. Весь коровник был залит золотым нездешним светом и заполнен странным величественным гулом. Стены коровника дрожали, снаружи бушевала гроза.
Привычка анализировать слишком укоренилась в Топтыгине, даже сейчас во сне он понимал краем сознания, что на самом деле все было совсем не так.
Гроза действительно была, и во сне и в реальности по крыше коровника барабанил дождь, а стены сотрясались от громовых раскатов. А вот корова была совсем обычной, она отощала, впалые бока были покрыты дерматозной сыпью, животное жалобно мычало, испуганное раскатами грома.
Не было ни колокольцев, ни браслетов на рогах, а только промокшая из-за протекавшей крыши коровника веревка на шее у скотины. Жрецов тоже не было, лишь причитавшая жена лесника, и ее муж, мрачно смотревший на Топтыгина.
Но они действительно ждали ответа, и люди, и корова. Вопрос был исключительной важности, корова была на сносях и должна была на днях разродиться теленком. Они все смотрели на Топтыгина — лесник, его заплаканная жена, измученная болезнью корова.
Они ждали ответа и спасения от него. Потом многие ждали от Топтыгина спасения, но тысячи лиц тех, кому помог Топтыгин, сейчас во сне сливались в одну серую бесформенную массу. Топтыгин не помнил людей, ни одного, зато корова осталась в его памяти навсегда.
Сельского врача забрали в армию еще в самом начале войны, его преемника — фельдшера Петрова повесили партизаны, заменившая фельдшера бабка-повитуха, последний медицинский специалист в деревне, сама ушла в партизаны. Не осталось никого кроме Топтыгина.
