С тех пор Клинта никто не трогал. Ни эта троица, никто либо еще из школы. Все поняли — этот парень способен постоять за себя. И в лучшем случае ты получишь по лицу от него, а в худшем будешь трястись и ждать неминуемой расплаты неделями. Отказаться от школьной еды, опасаясь того что обиженный мальчишка подсыплет туда крысиного яда. И самое обидное было то что и пожаловаться нельзя. Сразу же получишь репутацию маминького сынка, которого к тому же избил мальчишка из младших классов. Поэтому ходи избитым и косо поглядывай на обидчика не в силах что-то сделать.
То, что произойдет в ближайшие дни точно не походило на школьную потасовку, но принцип имело абсолютно такой же. Грубая сила подчиняла себе разум, а дальше избитый и униженный враг полностью принадлежал тебе. И только ты решаешь нужен ли он тебе в дальнейшем, или можно отпустить его, как только обстановка станет улучшаться. В этом подземелье отряд сопротивления стал этим самым тихоней. Его обижали и обделяли долгое время, но теперь пришлось взять все в свои руки. Указать тем, кто посмел решать его судьбу, где их место. Хватит ли на это сил? А настолько ли это важно? Пусть окружающие увидят насколько ты безумен в своем желании справедливости и заразятся этим желанием сами. Как и с голосованием на жизнь бедного Карла, здесь хватит всего одного человека. Люди нуждаются в примерах и хотят подражать им.
Вот только если ставя себя в пример ты умрешь, ты больше не будешь великим революционером. Ты станешь мучеником. Человеком, который пытался радеть за всеобщее благо, но не смог. И вроде человек был хорошим, но и повторять его путь уже не хочется, глядя как он лежит в луже собственной крови. Поскорбим недельку, а там глядишь и жизнь сама собой наладиться. Подождать и перетерпеть — худший способ решения проблемы. Иногда даже до самой смерти люди ждут момента перемен к котором не прилагают никаких усилий. Как итог — та же смерть, только с большими страданиями, растянутыми на годы. Такой судьбы Клинт не хотел. И поэтому стоит сжать пальцы в кулак и дать отпор. Разбить руки в кровь и быть избитым ради себя, ради остальных. Не умереть ради жизни.
Перед уходом Клинт решил заглянуть в инженерный отдел и посмотреть, не добавилось ли там новых инструментов для будущей битвы. Все-таки на Мэйсона можно было особо не рассчитывать. Человек импульсивный и настолько привязанный к своему ножу, что вряд ли он пойдет заниматься рукоделием и плести из проволоки плети. Скорее он отвесит остроту и продолжит ковыряться острием в зубах. Такие люди чаще всего нарываются до тех пор, пока не встречают кого-то сильнее себя. Одно неаккуратно сказанное слово и вот ему летит здоровенный кулак в рожу. Разбитые губы и полный рот оправданий вперемешку с кровью и осколками зубов. После этого дикий деревенщина превращается в достопочтенного джентльмена.
На удивление именно Мэйсон ковырялся среди груды ящиков с инструментами пытаясь приладить к гаечному ключу очередную проволоку с гайкой на конце. Попытки его были достойны отдельного упоминания. Пол был усеян кусками проволоки разной длинны и гайками всех возможных калибров. И все же он, недовольно ворча, продолжал заниматься этой не простой для себя работой.
— Как дела? — Клинт решил не приближаться ближе чем на пять шагов, чтобы не получить удар заточкой от испуганного мужчины.
— Ух ты еб твою мать! — Мэйсон явно не ожидал увидеть здесь кого-то еще. — Ты тут какого хрена шаришься? Не сидится на заднице ровно и пришел проводить контроль качества?
— Да просто заглянул посмотреть, как тут идут дела. — парень осмотрел пол усыпанный деталями. — Похоже получается не особо. Хорошо, что у тебя есть твой нож, всегда под рукой.
— Это да, парень, всегда таскаю его с собой на такой случай. Вот подкрадется ко мне какой-нибудь урод, а я ему заточку в шею, и всего делов. Но и твоя игрушка тоже занятная. Бить должна больно, и площадь большую покрывает. Не надо целиться точно. Маши да маши.
— В этом она и хороша. Мы в детстве с такими играли.
— Хрена себе у вас в детстве игры были! Мама провожала гулять троих сыновей, а возвращался один? Как с фронта?
— Ну у нас же не было гаек на концах. Плеть с полосками ткани по пол метра, длиннее нельзя. Обмакиваешь их в краску и начинается битва. У каждого есть по три удара. На земле чертилось поле десять на десять шагов. Ты можешь уворачиваться или убегать, главное не выбегать за границы. Когда каждый сделал по три удара — считаем у кого сколько полосок от краски на теле. У кого больше, тот и проиграл.
— И какое наказание? — Мэйсон приладил очередной кусок проволоки к гаечному ключу.
— Лупили по заднице этими же плетьми. И вроде не больно, но обидно.
— Странные у вас игры были, парень. Хотя и куда лучше наших.
— А вы чем в детстве развлекались? — Клинт облокотился плечом о коробку и занял выжидательную позицию рассчитывая на длинный рассказ.
— У нас была такая игра. Называлась: «я шагну больше». Цель сделать больше шагов чем твой противник.
— И это было интересно? Просто ходить и считать шаги?
— Да ты послушай. — к гаечному ключу добавился еще один кусок проволоки. — Мы жили у прифронтовой территории и было там минное поле. Наши войска его разминировали давным-давно. А нам, мальчишкам, только дай волю пофантазировать. И вот мы придумали словно там осталось много мин, которые наши вояки проглядели. И вот родилась такая игра: «я шагну больше». По считалке выбирали кто будет ходить первым, а кто за ним. И вот встаем мы перед этим полем и первый делает один шаг. Второй делает два шага стараясь наступать на следы первого. Третий делает три шага, и так далее. Играли до тех пор, пока кто-то один не струсит и не откажется.
— И были те, кто отказывался? Поле то разминировано?
— Конечно были! Я сам пару раз дальше двенадцатого шага боялся идти. Детская фантазия она такая. Стоит что-то придумать и вот спустя пол часа ты веришь в это всем сердцем. И в головах наших все поле это было усеяно минами.
— И сколько вы шагов проходили максимально?
— Один парень сделал двадцать шесть шагов. Двадцать шесть! Это казалось каким-то безумием. Мы все кричали и хлопали ему, словно он прошел по воде как Иисус. Это было невероятно. Он так обрадовался, что побежал к нам и метров за десять исчез в фонтане земли. Похоже все-таки вояки пропустили одну мину.
— Сколько вам было? — Клинт был не рад что вообще затеял этот разговор.
— Да черт его знает. Лет может по восемь. Не сильно большие. Так вот остался он лежать там в этом поле. И только на следующий день когда прислали отряд саперов его тело смогли отдать родителям. На похороны нас естественно не пустили. Зачем детям такое видеть.
— Мне очень жаль.
— Нет. Ты просто говоришь так чтобы я чувствовал себя чуть лучше. Но ты не знал никого из нас и жалеть точно не должен. Всю свою жизнь мы видели смерть. Мы сбежали от войны в подземный бункер и вот результат — готовимся убивать людей снова. Жизнь катится по кругу.
— Все может обойтись без жертв. — Клинт сделал несколько шагов вперед чтобы коснуться плеча мужчины, но тот скинул его руку.
— Не думай, что это сказка где хорошие побеждают плохих, и те поняв что они плохие тут же становятся хорошими. Иногда и для хороших дел приходиться марать руки в крови. Один лишь вопрос — сколько ее будет.
— Завтра узнаем. Во сколько пересмена у охранников?
— Если судить по местному времени, то в шесть часов утра и вечера. Лучше устроить все с утра, по-моему мнению. Но это же мое мнение. Зачем меня слушать.
— Почему именно утром? — парень искренне заинтересовался.
— Потому что ночь очень коварное время. Тут по сути нет ни дня, ни ночи, но все равно большая часть спит в одно время — это и есть местная ночь. Так вот в это время почти никого не встретить в коридорах. А стоять втроем или вдвоем на посту и вести беседы не очень-то весело. Тем для разговоров хватает на час максимум, а впереди еще одиннадцать. вот они и стоят, пытаясь не уснуть и не сойти с ума от скуки. После смены вымотанные охранники приходят в свои комнаты и заваливаются спать. Часам к семи утра все дрыхнут без задних ног. Кто до обеда, а кто и до следующей смены. Поэтому по моему скромному мнению именно семь утра идеальное время для начала нашей операции.
