Картинки проносились перед взором в безумном калейдоскопе, мгновенно сменяя друг друга: прыгающие на Живчика волколаки, гигантский властелин неба с нелепым прозвищем «дятел», остовы сгоревших в ядерном пожаре «дрезин», котлован, ведущий к «распечатанному» подземелью, стреляющий в Свету блондин… Коварная гарпия, ужасающий Князь Тишины, сумасшедший Дядюшка Айк, невообразимый Уроборос — они возникали на миг и тут же исчезали в неведомых уголках памяти. И только жертвенный алтарь из причудливых снов пылал негасимым огнем… Он манил, звал, не давал покоя.
Из небытия во всех деталях возник недавний разговор, видимый отстраненно, будто со стороны.
— Возле Пояса Щорса, — начал Иван, — у меня было очень странное видение… Там я услышал про Алтарь для героя. Мне кажется, это что-то смутно знакомое…
— Твой дед рассказывал нам про него, но тогда ты был совсем еще маленьким и вряд ли можешь что-нибудь помнить.
— А ты?
Живчик нахмурился:
— Тогда слово «аллегория» было мне неизвестно, но Алтарь всегда казался именно аллегорией. Чем-то не существующим на самом деле, просто символом.
Старший Мальгин был верующим человеком. Религия на Ботанике запрещена издавна, ты знаешь, но с твоим дедом никто из большевиков предпочитал не связываться, тем более мой отец, всегда уважавший его — правда, совсем за другие качества. Так вот, понятие «искупление» в его речах звучало не раз и не два, потому Алтарь все считали его идеей фикс.
— Так что за Алтарь-то? — не выдержал Иван.
— Будешь перебивать, вообще ничего рассказывать не буду. — Костя сделал вид, что обиделся. — Он утверждал, что у каждой эпохи, у каждого народа есть свой герой — человек с чистой душой. Он принимает на себя грехи других, всходит на Алтарь и приносит себя в жертву во спасение всех остальных — и праведных, и подлых, без разбора. Такие жертвенные спасители были во все времена — твой дед смеялся, что даже коммунисты со своим выдуманным Матросовым не остались в стороне от этой идеи.
Александр Евгеньевич надеялся, однажды свой спаситель появится и у Метро…
— А где этот Алтарь? — опять не сдержался на удивление любопытный дозорный.
Живчик надул щеки и тяжело, с шумом выдохнул:
— Ты издеваешься или совсем не слушаешь? Важен не сам алтарь, он находится внутри у каждого человека — в сердце, в голове, в душе — где угодно, а тот, кто способен на него взойти. Не струсить, не предать себя и других в последнюю минуту, не взмолиться о пощаде, выпрашивая судьбу поспокойнее.
По растерянному виду друга Косте стало совершенно очевидно, что речь своей разъяснительной цели не достигла.
— Хорошо, — смилостивился он. — По слухам, Алтарь может быть укрыт как раз в Поясе, но достичь его способен лишь «чистый помыслами светлый разумом», ну и прочий бред в таком роде. Нас с тобой, похоже, завернули уже на дальнем подходе, видать, совсем рожами не вышли. Теперь успокоился, герой?
Тогда Иван ничего не ответил другу, но он и не успокоился. Выкинуть из головы непонятное видение было выше его сил. Закрыть ослепшие, истекающие кровью глаза и видеть хищное пламя, сжирающее чье-то умирающее в страшных конвульсиях тело… Вот только открыть глаза и перестать видеть никак не получалось.
Огонь ждал его. Ваня со всей обреченностью понял: никакого добровольного восхождения не будет. Все решено другими и задолго до него… Потому что нет того очищающего, искупляющего алтаря, что придумал утративший веру дед, есть лишь жертвенник неизвестному беспощадному идолу, собирающему урожай из человеческих жизней.
«Ты не прав. — В мыслях возник грустно улыбающийся дедушка. — Я никогда не терял веры… Очень скоро она понадобится и тебе».
— Помоги! — прошептал Иван в пустоту. Но никто его не услышал.
* * *
Туннель озарился нервным красным мерцанием аварийного освещения, выхватив из подземного мрака покрытый трещинами низкий свод. Он нависал прямо над головой, и Ваня немедленно почувствовал приближение своей ненавистной спутницы — клаустрофобии.
Призрачный свет не облегчил путь идущему. Неистовая, сумасшедшая игра теней порождала причудливые, пугающие образы. Иван замечал колеблющиеся силуэты, принимающие самые невозможные формы, чудились ему и движения, совершаемые неизвестно кем, исчезающим с первым же новым всполохом.
Мальгину хотелось спросить, видит ли Живчик все это, но каждый раз что-то останавливало его, и безмолвное шествие в окружении загадочных световых аномалий продолжалось. А потом одна из теней превратилась в замершую, бездвижно стоящую фигуру человека, облаченного в защитный костюм. Мерцание мешало рассмотреть детали, но ее реальность была несомненной. Иван с криком «Смотри!» быстро обернулся к Живчику и обнаружил наконец, что давно остался один… Один на один со ждущим в дальнем конце туннеля сталкером.
Сердце, пережившее, кажется, все страхи безжалостного мира, предательски сжалось. Дыхание сбилось и обернулось стоном, полным горечи и боли. Как же так, в самую тяжелую минуту…
Выбора не оставалось — дорога ждала его. Ждал и погрузившийся в безмолвие сталкер… Бездвижная фигура, лишенная намека на жизнь.
Когда Иван на деревенеющих, неверных ногах преодолел разделяющие их двадцать метров, ничего не произошло. Человеческая фигура, вблизи оказавшаяся каменным изваянием с надетым на голову настоящим противогазом, пошевелиться и не могла. Рука сама потянулась, чтобы стянуть резиновую маску, но тут же отдернулась — воспоминания о зале Дядюшки Айка были еще свежи. Представив, как по ту сторону окуляров бешено вращаются вылезающие из орбит безумные глаза, Иван торопливо отбежал прочь от истукана и несся вперед до тех пор, пока одинокое изваяние не скрылось за поворотом.
Но передышка выдалась недолгой: уже следующий переход таил в себе новую опасность — прямо посреди туннеля, припав на одно колено, стояла женщина. Ее лица, спрятанного под дыхательной маской, тоже не было видно, а половую принадлежность выдала лишь одежда, да по-девичьи хрупкое телосложение. Она смотрела прямо на Ивана, и от этого холодного, «стеклянного» взгляда ужас пробирал до самых костей. Узкий коридор не позволял обойти женщину стороной, поэтому обливающемуся потом Мальгину приходилось буквально вжиматься в стену, чтобы не коснуться страшного изваяния. Одно неловкое движение, и юноша неосторожно задел руку статуи, после чего та немедленно обрушилась вниз с каменным грохотом.
Иван истошно закричал — на миг ему показалось, что голова женщины встрепенулось от длительной спячки и медленно, с недоумением повернулась в его сторону. Крик сорвался на визг. Сходящий с ума дозорный со всей мочи рванул прочь от невозможного наваждения, при этом окончательно повалив изваяние наземь.
Бегущий Ваня не видел, как оно превратилась в крошку и пыль, зато прекрасно слышал, как за спиной, неотступно преследуя его, раздавались гулкие глухие удары и неприятный скрежет металла о бетон. Когда сдерживать вырывающееся из груди сердце стало невозможно, юноша бросил короткий взгляд через плечо и обомлел: за ним катилась голова женщины, затянутая в противогаз, и при каждом обороте билась торчащим фильтром о пол. Ноги юноши подкосились, и он бессильно распластался по земле. Что-то — к своему ужасу Иван прекрасно знал, что — ткнулось ему в бок.
Сознание мутилось, а тело не слушалось. Хотелось умереть прямо здесь. Ничего не видеть и не слышать, не чувствовать и не думать. Лишь бы не быть, не ощущать укоризненного молчания каменных истуканов… Они приближались… со всех сторон… они искали, они охотились, им нужна была жертва. Живая. Он.
Следующие три статуи он расстрелял издалека — истратил кучу патронов, но проложил себе безопасный путь. Хрупкие создания разлетались под пулями каменной крошкой и исчезали в непроглядной, медленно оседающей пыли. На четвертой статуе пистолет лишь издал металлический «клац» и замолчал. Обойма была безнадежно пуста.
Превозмогая себя и не отрывая напряженного взгляда от невзрачной, невысокой фигуры, Иван вновь пробирался «по стеночке». Вблизи тщедушная фигура оказалась стариком в ободранной, превратившейся в хлам одежде — длинном дырявом балахоне, оканчивавшемся внушительным капюшоном, полностью скрывающим лицо. Непонятно было, есть ли хоть что-нибудь за кромешной темнотой. Дозорный не знал, почему решил, что перед ним именно старик, — возможно потому, что тот держал в руках кривой толстый посох, больше подобающий пожилым людям.
В лучах аварийного освещения казалось, что длинный, свободный плащ постоянно находится в движении, колеблется на несуществующем ветру. А бесформенный провал капюшона — неотрывно следит за Иваном, незаметно поворачиваясь ему вслед.
