Между этими крайностями расположены кварталы, населенные представителями среднего класса, которые идеальны, если вновь обратиться к Древним Временам, где все дома были в точности похожие, все дворы и садики — такие же, и все, и все уборные — тоже, с небольшими полукруглыми окнами точно таких же размеров, выделяющие такой же самый аромат общественно-значимого единства душ.
Теперь, когда я сделал Сэма «мистером», в моей торопливой манере, он не мог избавиться от этого, и считал, что мог бы с таким же успехом выпрямить спину и наслаждаться этим. Он все еще держался так, как любимый советник бога, когда мы внезапно появились в «Черном принце». В результате худосочный пожилой администратор блошатника раболепствовал перед нами, взяв в два раза большую плату за два из его лучших номеров, которые, в какой-то мере, сделали бы честь свиноводческой ферме: Сэм хотел торговаться, но испугался, что это могло подорвать представление о нас, как слегка высокопоставленных особах. Он сказал позже, что случившееся очень опечалило его, фактически происходившего из родовитой династии знаменитых похитителей кур. Он наверстал упущенное на сделке с бродячими комедиантами труппы Рамли. Я слышал, как папа Рамли сказал, что Сэм мог бы выторговать бороду у пророка, а он имел в виду самого Иеремию, что было почти самой превосходной похвалой, которой папа Рамли мог удостоить человека. Вы знаете, какая привязанность у пророков к своей бороде, а Иеремия был энергичным типом, который развернул такую бурную деятельность в горестных жалобах и стенаниях, что его противники, чтобы избавиться от него, втиснули его в лодку и отправили вниз по реке, кишащей огромными крокодилами.
Группа паломников с севера уже заняла самые лучшие номера в «Черном принце», выходящие окнами на главную улицу; думаю, наши два были на втором месте после ихних, каждый с узким окном, обращенным на север; я очень не хотел бы увидеть самых худших номеров. Вдобавок к расшатанным койкам, которые они называют кроватями, на стенах красовались темные мазки, рассказывающие о столкновениях между человеческой расой и родом ее ближайших, самых искренних почитателей. И, сверх всего, как святое благословение, стоял запах капусты.
Клоп, насколько я понимаю его, не выражает ни следа радости или милосердия из любви. Даже их восхищение человечеством основано на глубоко укоренившейся жадности. Несомненно, они имеют интеллект — как еще они знали бы точный момент, когда вы собираетесь заснуть, и выбирают этот момент для укуса? Дайон сказал, что клопы руководствуются инстинктом. Я спросил его: «Что такое инстинкт?» Он ответил: «О, пошел к черту!» Потом Ники вставила пояснение, что когда ты делаешь что-то уединенно-искусно, без понятия обо всем этом, это инстинкт. Но я, все-таки, считаю, что они имеют интеллект, и они, вероятно, очень долго размышляют, прежде чем переменить позицию и напасть, ибо отмечу следующее: я никогда не встречал клопа, который проявлял ко мне хоть малейшую симпатию или уважение, несмотря на то, что я делал ему. Презрение, вот что они выказывают, презрение. Я встречал клопа, который смотрел мне прямо в глаза, моя кровь капала из его рта, и любой мог бы определить по его кислой морде, что он сравнивает меня с другой пищей, которую он ел прежде, и придирался ко всему — слишком соленая, слишком с душком, нужно больше пряностей, чего-то там еще. Он не похвалил бы меня, если бы я приправил специями мою задницу и намазал ее маслом. Поэтому я справедливо презираю их взаимно. Я ненавижу клопов. Проклятый клоп.
Существенный философский смысл, который я стараюсь вдолбить вам в голову через туман вашего непонимания, заключается вот в чем: если человеческая раса должна совершенно погибнуть, что станет с клопами? Мне жаль, что я проклинал их. Как говорится, мы должны платить добром за зло.
В эволюционном смысле они, должно быть, развивались вместе с нами, и теперь не могут обойтись без нас. С блохами все в порядке. Блохи не нуждаются в нас. Они съедят все, что угодно, даже сборщика налогов. Но клоп зависит от нас, он наш подопечный. Мы создали его таким, какой он есть. Он взывает к нам: «Старайтесь выжить, иначе мы тоже погибнем!» Поэтому, давайте[67]…
* * *
Я собирался отвлечься в любом случае, прежде чем заметил, что перебродивший раствор заманчивого винограда, растущего диким здесь, на острове Неонархеос, имеет побочный эффект, а именно: интоксикацию. Согласно самой лучшей информации, которую я мог собрать, это случилось прошлой ночью; сейчас утро следующего дня, отчасти поздно — теперь я надеюсь, что начну думать о том, что смогу выжить.
Капитан Барр вернулся вчера — этот день стал одним из тех дней, которые мы празднуем — после плавания дальше, чем он намеревался. Его частично задержало в пути, сказал он, нежелание верить в то, что он обнаружил.
Больше нет никакого сомнения, что этот остров, где мы поселились, наименьший и самый западный из архипелага, который в Древнем Мире назывался Азорскими островами. Все острова — конечно, меньшие и другие по очертаниям из-за подъема уровня моря, — находились там, где они должны были быть, как показано на древней карте. И нигде, во всей группе островов, капитан Барр не мог обнаружить никакого признака человека. Козы, дикие овцы, обезьяны: на одном острове промелькнула группа людей, которые выглядели как дикие коричневые собаки — они преследовали оленя. Птицы были везде, а в бухте, где стоял на якоре «Морнинг Стар», на мелководье, резвились огромные морские змеи, существа, описания которых я не могу найти ни в одной из древних книг. Ни одной человеческой фигуры, ни одного дымка на фоне неба. Во время стоянки на якоре в ночные часы — ни одного огонька на земле, ни одного звука, кроме звуков, издаваемых насекомыми, лягушками и ночными птицами, и шума прибоя на песке. В лучших естественных гаванях до уреза воды растут джунгли, скрывая развалины всего, что человек мог бы построить там в Древние Времена.
На нашей старинной карте показаны морские и воздушные маршруты, сходящиеся в этой, очевидно, промежуточной станции между Европой и Америками. Мы знаем, что там должны были находиться гавани, аэропорты, города.
Никакая бомба, вероятно, не упала сюда во время, которое Джон Барт называет «взрывом одного дня». Упало очень мало бомб, пишет он, и те, которые упали, уцелевшие правительства назвали «несчастными случаями» — он добавляет, что уничтожение более двадцати миллионов нью-йоркцев и москвичей могло бы, возможно, считаться «достаточно большим несчастным случаем». Возможно, разрушения на этих островах произошли от последствий, которые были результатом войны. Джон Барт на страницах своей книги задает вопрос, как много болезней было непосредственно создано человеком и как много появилось случаев вирусных или бактериальных мутаций, и приходит к обоснованному выводу, что никто никогда не сможет узнать об этом. Или, могло быть, что на этих островах происходило более длительное, тихое, почти упорядоченное вымирание вследствие бесплодия — естественная смертность превышала скудную рождаемость — населения, так долго приученного к тому, что о нем заботилась передовая технология, так что оно больше не умело ухаживать за собой, пока, в конце концов, старики не умирали где-то среди дикорастущих растений и некому было даже вырыть могилу.
В конце концов, на нашей собственной родине многие нечеловеческие виды вымерли по той или иной причине. Я никогда не видел маленькой певчей птички с голубой окраской спины[68].
* * *
Группа паломников состояла из приятных людей, бывших на попечении кроткого худого священника. У него были длинные желтые волосы, которые он, вероятно, мыл каждый день в ванной, и некрасивое несуровое лицо. Казалось, его нос суживался в неправильном направлении, так как кончик был маленький, а расстояние между его молочно-голубыми глазами — очень широким, поэтому складывалось общее впечатление, как от мыши. Мне он понравился. Когда человек носит бесформенную, длиной до пола, рясу священника, трудно определить ходит ли он на цыпочках, но отец Фэй, казалось, действительно, ходил, во всяком случае его походка была гарцующей и подпрыгивающей, с плавным приподниманием при каждом шаге его привлекательных белых рук, а большую часть времени на лице расцветала мышиная задумчивая улыбка. Все паломники уважали его, включая даже десятилетнего Джерри, который доставил отцу Фэю много неприятных минут, не из-за неуважения, но просто потому, что десятилетние мальчики все такие.
Я заметил Джерри еще до того, как мы вошли в «Черный принц». Паломники выходили из церкви — когда мы приблизились к гостинице — организованным строем с отцом Фэем, машинально подпрыгивавшим впереди, а Джерри каким-то образом умудрился сойти в хвост так, что его папа и мама не заметили. И, что же еще оставалось ему делать, как не отступить еще дальше и прыгать, кривляясь, в своем хорошеньком белом одеянии паломника, длинные вьющиеся волосы торчали на его затылке такой копной, что сами ангелы не смогли бы их расчесать. Сначала он выпячивал зад и шел сутулясь, имитируя жалкую старую леди, бывшую в составе паломников; потом он выпрямился и подтянул повсюду свое одеяние до пупа и так шествовал с голым задом, прекрасно исполняя роль отца Фэя, шедшего на цыпочках, с божественной улыбкой, светившейся среди веснушек, а его маленький нос колыхался при каждом шаге, словно крошечный флаг на ветру. Ужасное святотатство, но, я помню, даже Джед не мог хихикнуть.
