— Вы что, никогда не ездили на автобусе в Олтеницу? — засмеялся над излишним усердием юных фотографов физрук. — Приберегите силы, дальше будет что фотографировать.
Мы засеменили по тропинке. Каменистая тропка пошла в гору и метров через триста самые слабые начали ощущать легкую одышку. Географичка объявила остановку, но не для отдыха, а для того, чтобы каждый смог оценить и заснять открывшуюся панораму.
Генераторное снаружи смотрелось диковинно. Сто раз видел такие фото, и даже лучше, но все равно удивился. Обнесенное стеной со смотровыми вышками и накрытое голубым озоновым куполом, селение было настоящей крепостью, цитаделью цивилизации на пустошах. Бьющий в небо переливчатый луч озоногенератора прибавлял картине фантасмагории. Немного обыденности вносили лишь видневшиеся из-за стены верхние этажи новых домов да рассыпавшиеся на задворках селения мелкие постройки.
«Дженни будет в восторге», — удовлетворённо подумал я, когда Боря сделал мое фото на фоне стен родного селения. Австралийка, небось, никогда не бывала за пределами цивилизации. Правда, ко мне сразу примостилась широко улыбающаяся Мей — от такого соседства Джен будет не в восторге. Ну ничего, в крайнем случае вырежу.
— Ну что там, у всех есть материал для фотоотчетов? — с некоторой снисходительностью переспросила Алла Викторовна через несколько минут. — Давайте, пора идти!
Храм мы увидели, лишь перейдя через гребень небольшого холма. Это было очень простое, но массивное бревенчатое здание, увенчанное высоким крестом. Здание окружал невысокий деревянный заборчик — скорее декоративный, чем призванный защитить от какой-то угрозы. За заборчиком виднелись несколько сараев и теплиц: небольшое подсобное хозяйство отца Прохора.
— Вот оно — то самое место! — выйдя вперед, Григорий Семенович сложил руки перстом и набожно перекрестился, глядя на крест, а затем повернулся к остановившимся школьникам и кратко поведал о хорошо известной мне истории возникновения на холме выселок во время эпидемии.
Батюшка встречал нас у калитки, приветливо махая школьником рукой. Это был грузный пожилой человек в черной рясе. Грустными обвисшими чертами лица напоминал собаку породы бассет-хаунд. Длинные волосы и борода священника изобиловали проседями. Примечательно, что ни солнцезащитных очков, ни противопылевой маски он не носил. Видимо, отдал свое здоровье на волю Божью. Внимательно вглядываясь в покрытое морщинами лицо этого старика, я не смог разглядеть в нем ничего, кроме покорной усталости и простодушной доброты. Вспомнив мамину историю, я вдруг подумал, что понимаю, почему христиане в тяжкие для них времена предпочли избрать своим пастырем женщину, в чьих глазах горел огонь.
Заикаясь, священник, явно не привыкший видеть здесь столько людей, неловко поблагодарил детей за то, что они пришли сюда, сказал что-то не очень понятное о святости, покаянии, искуплении и подобных вещах. Затем пригласил нас жестом заходить внутрь.
Милиционеры вместе с нами заходить не стали. Я заметил, что Джером внимательно наблюдает, как Петков жестами приказывает своим людям распределиться по периметру здания. Эти их военные штучки интересовали парня куда больше, чем церковь.
— Почему люди ходят так далеко из селения, чтобы помолиться? — шепотом спросил я Мей, заходя через калитку во двор храма. — Ведь Бог, кажется, находится где-то на небе… ну, для тех, кто в него верит.
— Я не знаю, — шепотом ответила кореянка, пожав плечами, и улыбнулась. — Мои родители — буддисты. Они не ходят сюда, чтобы молиться.
Толпа детей и подростков, шумя, зашла внутрь. Лишь немногие перед входом перекрестились, в их числе, конечно, Григорий Семенович. Я не был уверен, как это правильно делается, поэтому воздержался. К моему удивлению, набожная Вита Лукьяненко и не подумала перекреститься — наоборот, смотрела по сторонам с презрительно сжатыми губами. Интересно…
Внутреннее убранство храма способно было поразить воображение разве что своей скудностью. В просторном помещении пахло древесиной, ладаном, воском для свечей. Электричества здесь не было. Свет падал лишь из окошек, расположенных под высоким потолком и прикрытых витражами с рисунками библейских мотивов. Подняв голову, я заметил, как на подпирающих потолок балках порхают крыльями пара сизых голубей. Узкий проход между рядов длинных лавок, грубо вытесанных из деревянных бревен, вел к алтарю. Непохоже было, чтобы здесь были установлены какие-то системы очистки воздуха.
Атмосфера сурового мрачного спокойствия в какой-то момент проникла в сердца детей и заставила их на время притихнуть. В это время отец Прохор провел вереницу учеников по храму, показав здешнее нехитрое нутро, а затем предложил всем присесть и завел какую-то речь, которая окончилась предложением помолиться. Но с молитвой как-то не заладилось — немногие из нас знали слова, а священник бубнил так, что разобрать было сложно.
— Чего это наша сектантка совсем не усердствует? — шепотом спросил меня стоящий рядом Джером.
Я снова с некоторым удивлением заметил, что Вита молебен демонстративно игнорирует.
— Наверное, сектанты не признают эту церковь, — догадался я. — Ты разве не помнишь, что нам по истории рассказывали? У них там всегда так: не могут договориться как правильно складывать пальцы, чтобы перекреститься, и из-за этого поубивать друг друга готовы.
— Да, это на Витку похоже, — прыснул Джером. — Надо за ней приглядывать. А то еще подожжет тут что-то, чего доброго!
Во взглядах детей начала проскальзывать скука. Сделав вдоволь снимков на фотокамеры, они не видели здесь для себя больше ничего интересного. Батюшке было невдомек, что они согласились на экскурсию вовсе не из-за его молитв, а из-за захватывающей возможности выбраться на пустоши.
В конце концов инициативу перебрали на себя Григорий Семенович и Алла Викторовна. Поблагодарив священника, они вышли вперед и начали более интересную часть экскурсии. Физрук не был прирожденным рассказчиком, но рассказ его был интересен сам по себе, так что он легко завладел вниманием учеников.
— Я заболел где-то в начале января 57-го, — молвил он. — Помню, мы с мужиками в очередной экспедиции вскрыли кладовую в ликероводочном и притарабанили с тысячу бутылок алкоголя. Времена были тяжелые, так что мы заливались беспробудно — то в честь Нового года, то еще в честь чего. И во время очередной попойки, как сейчас помню, один из собутыльников вдруг начал кашлять. Мы его, конечно, сразу прогнали. Но прошло несколько дней — и одним утром кашель появился у меня. Я страшно испугался, не стал даже выходить из своей палатки, чтобы никто не услышал. Поначалу убеждал себя, что я мог простудиться, ведь холод же собачий. Но потом появился сильный жар, тупая головная боль, и слабость — будто руки с ногами сделались ватными. Я целый день валялся в своей палатке под кучей одеял и стучал зубами от озноба. Мною владело полное отчаяние, но я из последних сил пытался убедить себя, что это другая болезнь, какой-то другой грипп — такое ведь бывает. Потом голова начала кружиться, в глазах потемнело. Я начал харкать кровью. И на следующий день меня нашли — кто-то заметил, что я долго не показываюсь на глаза. Поняли все с первого взгляда. Зря я бормотал им что-то — для них я уже был трупом. Со мной и обращались как с трупом. Люди в защитных костюмах зашли, вытащили меня из-под одеял и, в чем был, закинули в обледеневший кузов открытого грузовика. В этом кузове я упал на что-то мягкое — там были еще люди, умирающие или уже мертвые. Краем глаза я заметил, как мою палатку раздирают, огрызаясь друг на друга и толкаясь локтями, мои вчерашние товарищи — пытаются найти и поделить что-то ценное среди моих вещей. Такие тогда были времена.
Сделав паузу и обведя нас грустным взглядом, он продолжил:
— Этот грузовик мы называли «баркой Харона», а его водителя, Петровича — Хароном. Вы, наверное, учили что-то такое по истории про древнюю Грецию? Я сам тогда не знал, потом спросил у умных людей. Харон, по мифам, — это лодочник, который перевозил умерших через речку Лету из царства живых в царство мертвых. Таким был и Петрович. Каждый день он увозил нескольких людей из лагеря на выселки. Только туда — и никогда обратно.
