— Патридж решил поставить на кон абсолютно все, — донесся до меня издали усиленный громкоговорителями голос Райана Элмора.
Передвижной проектор, установленный на корпусе дрона, застывшего в воздухе рядом с автострадой, проецировал большой дисплей прямо на воздух. Вдали я мог видеть еще несколько таких же. Дисплеи транслировали картинку с помехами, звук временами отставал от изображения или искажался, словно ему что-то мешало.
— Вы думаете, из-за кого вы сейчас здесь, со своими семьями? Из-за террористов? Может быть, из-за оппозиции? О, он хочет, чтобы вы так думали. Ему очень нужно, чтобы вы так думали.
Понятия не имею, как Элмор сумел записать эту речь, находясь в тюрьме — не иначе через адвокатов. Но звучал он, как всегда, убедительно.
— Он исчерпал все резервы. Число лоялистов стремительно падает. И их уже не достаточно, чтобы подпитывать его власть. И поэтому он решил мобилизовать вас. Обычных людей. Аполитичных. Тех, кто честно работает, кормит свои семьи и желает лишь одного — чтобы весь этот кошмарный бардак закончился. Он придумал, как оторвать вас от ваших дел. Как бросить вас в это политическое пекло, в котором вы не хотели участвовать. Для этого ему пришлось заставить вас почувствовать страх — за вас, за ваших близких, за все, что вам дорого. Для этого он выгнал вас из ваших домов, разрушил привычный вам ритм жизни. Не верьте его призывам не паниковать. Он-то как раз и хочет, чтобы вы паниковали. Он хочет одного. Хочет, чтобы вы закричали: «Хватит! Верните все назад! Просто сделайте что-нибудь, чтобы вернуть мир и порядок. Разберитесь с террористами, бунтарями, протестантами, кем угодно, но сделайте так, чтобы моя жена, или мой муж, и мои дети могли спать спокойно в своей постели!» Ведь это то, что стоит вне политики. То, что понятно каждому. То, что каждому близко. На это он и бьет. И я хочу задать вам лишь один вопрос: вы правда готовы?!
Трансляция прервалась на середине, захлебнувшись в волне искусственных помех. Проходя мимо все новых машин и толп, я мог слышать, как люди собачатся, обсуждая ее. Ругают Элмора. Ругают Патриджа. Проклинают Сопротивление. Посылают все и всех к чертям. Просто плачут, прижимая к груди детей. Маленькие, растерянные, напуганные. Всего лишь марионетки в руках тех, кому нужны их жизни, чтобы добиться своих великих целей.
То, что происходило, скорее всего, было чьей-то игрой. Но в то же время и не игрой. Потому что в таких масштабах, с такими ставками, все уже невозможно просчитать. В определенный момент события выходят из-под чьего-либо контроля, начинают жить своей жизнью. И все варианты их развития уже невозможно предусмотреть.
Так, наверное, и случилось в 56-ом. Каждый из игроков считал, что он знает, когда остановиться. Но все их расчеты оказались неверны. И тогда мир погиб. Погиб, чтобы возродиться из пепла. Но, может быть, не навсегда.
«Неужели так будет все время? Неужели до них никогда не дойдет?!» — подумал я в этот момент гневно. Я всегда скептически относился к делению на «мы» и «они». Всегда считал, что народ заслуживает своих правителей. Что власть — это отражение людей. Но в этот момент я не мог отождествить себя с теми, кто устроил все это. Я был на стороне тех, кто стоял в пробках и шагал вдоль улиц, пытаясь увести подальше отсюда свои семьи. И больше ни на чьей.
— Пс-с! — вдруг привлек мое внимание свист, когда мне оставалось меньше сотни ярдов до подъема на 8-полосную автомагистраль, вдоль которой можно дойти прямо до центральных районов Сиднея.
Я замер прямо посреди тротуара, но мне на плечо тут же легла ладонь, и хорошо знакомый голос нервно зашептал на ухо:
— Не останавливайся. Давай за мной, быстрее.
Невысокий человек в серо-желтом спортивном костюме с капюшоном и солнцезащитных очках обогнал меня и юркнул от запруженного людьми тротуара, поднимающемуся к основанию опоры гигантской автострады, по маленькой пешеходной лестничке вниз, где виднелись строения городских водоочистных сооружений и центров обработки бытовых отходов.
Я едва поспел преодолеть следом за ним добрую сотню ступенек, пролезть в незаметную на вид дыру в сетке-рабице, ограждающей какой-то невзрачный объект водопроводной периферии, а затем — в темном зеве широченного бетонного трубы коллектора, куда стекали ливневые воды из близлежащих кварталов. Бетон под ногами был лишь слегка влажным, ведь в Сиднее уже много дней не было дождя.
Лишь после того, как мы скрылись через приоткрытую калитку в узком техническом ответвлении от магистрального коллектора и очутились в кромешной тьме, мой проводник замедлил шаг и резко развернулся ко мне, открыв рот, чтобы начать говорить. Но я опередил его, со всей силой прижав к стенке и яростно прошептав:
— Какого черта, Джером?! Какого черта?!
— О чем ты, чтоб тебя?! — вырываясь из моих объятий, прохрипел он.
— Я о чертовой термоядерной электростанции, мать твою за ногу!!!
— Это не мы! Это власти! Я же говорил тебе, что так будет!
— Вы же ни черта не знаете! Я уже знаю, как это работает! Правая рука сама не знает, что делает левая! — вспомнив слова Анны Миллер, процедил сквозь зубы я. — Ты можешь поклясться, что это не работа какой-то из других ячеек?! Нет?! Конечно же ты не можешь, твою мать!
— Да ты рехнулся, или что?! Ты что, не понимаешь, что это выгодно только властям?! Они ведь уже объявили, что до трех часов дня все должны разойтись, иначе они всех разгонят!
— А может, они и так собирались сегодня всех разогнать! А какой-то умник решил не дать им этого сделать, взяв в заложники целый город?!
— Ты что, сам в это веришь?!
Я неопределенно покачал головой. Усилием воли заставил себя выпустить пар и больше не держать Джерома за грудки. Тот отряхнулся и в сердцах сплюнул. Кажется, собирался сказать что-то резкое, но затем передумал и выдохнул.
— У меня проблемы. Большие, Дима, — наконец изрек он.
— Я знаю. Знаю насчет Катьки и Седрика, — пробормотал я расстроенно.
— Откуда?! — глаза Джерома поползли на лоб.
— А ты не слышал о том, что произошло в «Доброй Надежде» прошлой ночью после твоего визита? Копы нагрянули и всех замели. Думаешь, это совпадение? Нет, дружок. Сиднейская полиция — просто орудие. За всем этим стоит СБС. Этой ночью я был у них. И мне объяснили расклад.
Даже в полумраке я заметил, как с каждым следующим моим словом лицо Джерома вытягивалось и бледнело, а дыхание становилось более нервным и прерывистым. Видимо, до этого момента он все еще надеялся, что ситуация не настолько катастрофична, как он думал.
— Если ты был у них — тогда как ты оказался здесь? — наконец спросил он.
— Меня отпустили. Дали время подумать, буду ли я с ними сотрудничать. Или смогу ли убедить тебя с ними сотрудничать. Им нужна ячейка Сопротивления, в которую входит Клаудия. Через нас им будет проще до нее добраться. Тебя специально не стали брать вчера, а отпустили. А ты думал, что такой ловкий, что смог сбежать от их оперативников?
Сжав зубы от злости, Джером в сердцах издал гортанный крик и, не сдержавшись, с силой хлопнул кулаком о бетонную стену.
— Вот гребаные ублюдки!
— Криком делу не поможешь.
— Вот засранцы чертовы! Они не знают, с кем связались! Они об этом пожалеют!
Я подождал, пока он продохнет и успокоится.
— Я вытащу их, — добавил он решительно, когда первые эмоции вышли.
Переведя на меня взгляд, он добавил:
— Я знаю, что Катя сейчас в «крысоловке» на Лоунсом-роуд. Туда свозят всех задержанных нелегалов, и держат там первые 10–15 суток. Так?
— Я хорошо знаю, что это за место, — мрачно сказал я, припомнив официальное название печально известного учреждения — «центральный городской приемник-распределитель Миграционного комиссариата». — Это гигантский изолятор, защищенный лучше, чем тюрьма строгого режима, где постоянно находятся 10–15 тысяч нелегалов под охраной 2–3 тысяч «крысоловов» и бойцов Сил быстрого реагирования. Настоящая крепость. Если ты надеешься, что кучка крикунов, которые сейчас стоят там у стен с плакатами, смогут туда ворваться и освободить всех — ты с ума сошел.
