Последнее, что я помню в день прибытия на Грей-Айленд — это как Сто шестой и еще один рекрут тащат мое едва живое тело под локотки в сторону казармы, а я время от времени издаю стоны. Они обращались со мной как с мешком с картошкой, и меньше всего на свете я ожидал услышать от них хоть слово. Однако второй из них, склонившись ко мне, вдруг прошептал прямо на ухо — совсем тихо, голосом, полным фанатичного благоговения:
— Скоро тебе станет легче, Триста двадцать четвертый. Боль уйдет. Навсегда уйдет.
Я мало что в тот момент соображал, но нашел в себе силы, чтобы повернуть голову в сторону говорившего. Я не заметил в его лице ничего особенного — такой же лысый и исхудавший, как и все. Но он улыбнулся и одними губами прошептал:
— Валькирия. Валькирия спасет тебя от боли.
— Заткнись, Девяносто пятый! — строго прервал его Сто шестой.
Я так и не понял, о чем говорил Девяносто пятый. Меня затащили в казарму блока «А» и погрузили в мою капсулу. Когда израненная спина прикоснулась к поверхности капсулы, я издал отчаянный вопль и начал барахтаться, отбиваясь от укладывающих меня двух или трех пар рук. В этот момент, кажется, в мозг поступила новая мощная порция транквилизатора, и последние силы покинули меня. Практически безучастно я наблюдал, как крышка капсулы надо мной закрывается, и капсула начинает наполняться прозрачной жидкостью, похожей на воду. Остатки моего сознания вяло шепнули, что сейчас меня здесь утопят, но мне было уже все равно. Когда жидкость наполнила капсулу полностью и начала проникать через ноздри и рот в мои легкие, я провалился в забытье.
§ 42
Если не считать похмелья после единственной в моей жизни серьезной пьянки почти шесть лет назад, утро вторника 17-го мая 2089-го года стало первым утром в моей жизни, когда я не сразу смог вспомнить ни дату, ни день недели, ни где я нахожусь, ни даже свое собственное имя.
С таким же трудом мне удавалось восстановить в памяти события предыдущего дня. Казалось, будто я пытался выудить из памяти воспоминания далекого детства, а не события, произошедшие не далее, чем 24 часа назад. В сознании не складывался ни один четкий образ — лишь призраки и химеры.
Проснувшись и сделав первый вдох, когда крышка капсулы автоматически открылась и из нее начал убывать физиологический раствор, я не почувствовал обычной утренней бодрости, прилива сил и природной энергии. Я не ощущал ни легкой жажды, ни здорового утреннего голода. Но по телу струилось что-то иное. Чужеродная, противоестественная энергия. Она не приносила ни легкости, ни удовольствия. Она лишь будоражила и гнала вперед — как розги своры разъяренных чертей.
— Триста двадцать четыре! Немедленно экипироваться и приступить к выполнению распорядка дня! — прозвучал бестелесный голос в моем мозгу.
Я сам не заметил, как оказался на ногах. Правая нога слегка барахлила. Подводила и правая рука. Что-то совсем неладное было со спиной. Но ни малейшей боли я не чувствовал. Повреждения, мешающие двигаться, воспринимались с досадой, как неполадки бездушного железного механизма. Они не позволяли мне эффективно выполнять свою функцию — только и всего.
Сознание в этот момент не вполне мне принадлежало. В нем тяжко бродили воспоминания о вещах, которые мне никогда не доводилось слышать. Это чем-то похоже на отголоски сна, которые подчас остаются утром. Только вот обычный сон очень быстро стирается в памяти, уходит с течением дня. А эти воспоминания — напротив, все сильнее выступают из глубин подсознания, со временем приобретают четкость и оформление.
Мне уже доводилось испытывать нечто подобное много лет назад, в интернате, и особенно в «карцере». Там это называлось пассивной обучающей нагрузкой (ПОН) и считалось средством обучения и воспитания. Не знаю, как это называлось тут, но принцип был тот же, а действие — намного мощнее. В конце концов ты перестаешь понимать, что ты услышал в реальности, а что было навеяно тебе во время ночных сеансов гипноза. Кажется, что знания были в тебе всегда, едва ли не с младенчества, а может, и из прошлых жизней. Ты ничего не узнаешь — ты просто вспоминаешь.
— Живо на улицу, мясо! — кричали инструктора по утру.
Механические движения рук — и одежда уже на мне. Такие же неосмысленные движения ног — и я уже на улице. У меня не возникло никаких сложностей с выполнением команд, за исключением чисто технических, вызванных моими травмами. Лишь несколько минут спустя, когда я уже был в строю, прихрамывающей походкой стараясь поспеть за остальными, в моем сознании зашевелился маленький червячок сомнения.
«Что за дерьмо? Вчера меня лупили кнутом до потери сознания, я едва не умер. Я не могу быть здесь сейчас, не могу бежать. Это какой-то чертов сон. Или сном было то, что вчера? Я не понимаю». Мое сознание, утратив прежнюю остроту и цепкость, блуждало внутри черепной коробки по кругу. А тело продолжало механически выполнять команды — само по себе.
В утренней программе роты «А» не было ни завтрака, ни утренней разминки. Первым делом нас заставили экипироваться: тяжеленные бронированные доспехи; пояса со свинцовыми гирями, словно у аквалангистов; титановые шлемы с закрытыми забралами и замкнутой системой дыхания; здоровенные рюкзаки, плотно набитые металлической стружкой; незаряженные штурмовые винтовки. Все это весило никак не меньше пятидесяти килограммов. Пока мы экипировались, майор-инструктор Томсон громко отсчитывал 60 секунд, по окончанию которых инструктор и парящие над нами дроны начали лупить отстающих зарядами электрического тока.
Едва мы натянули на себя снаряжение, нас выгнали колонной по трое через ворота воинской части, и погнали по извилистой скалистой тропе, вьющейся вдоль океана. Мы семенили по склонам каменных скал, спотыкаясь о влажные от морских брызг булыжники, много километров. Казалось, что этому пути никогда не будет конца. Томсон ехал позади нас на гусеничном вездеходе, осыпая проклятьями и время от времени стреляя в отстающих из ружья с электрошоковыми зарядами. Из-за своей хромоты я быстро отстал от строя, и мне досталось больше всего зарядов. Но я даже не ойкал и не прерывал бега — тело лишь рефлекторно вздрагивало.
— До чего же ты никчемный червяк, Триста двадцать четвертый! — орал Томсон, время от времени обгоняя меня на своем вездеходе, обдавая пылью и щебнем. — Неужели ты не можешь бежать быстрее? Беги быстрее, мясо! БЫСТРЕЕ!!!
Однако ни крики, ни угрозы, ни электрический ток не способны были заставить меня ускориться. Была лишь одна сила, которая вообще несла мое искалеченное тело вперед, вопреки законам физики и логики. Эта сила струилась в моих жилах. «Валькирия», коэффициент 1,8», — звучал холодный голос в глубинах моей памяти.
Очень скоро Томсон плюнул меня и укатил вперед, оставив меня плестись по тропе одному, в сопровождении дрона, готового запустить электрошоковый заряд, если я остановлюсь. Но я не остановился. Меня обогнала рота «B», а затем и рота «C». Со стороны инструкторов этих рот доносились насмешки и брань. Но я продолжал путь, пока в конце концов не достиг тренировочного полигона, расположенного на другом конце острова.
Занятия здесь были уже в самом разгаре. Сотни рекрутов черными точками мелькали на полосах препятствий, неистово занимались на спортивных площадках или просто отжимались от пола безликой черной массой, времена получая сапогами или дубинками от орущих на них инструкторов.
— Давай скорее, Триста двадцать четвертый! Живо, мразь! — приветствовал меня Томсон.
Тогда я еще не понимал, как работает «Валькирия». Не знал, что в отместку за нечеловеческую силу и избавление от боли она забирает память. Тогда мне казалось, что я не забуду этот день никогда в жизни. Но в итоге из нашей первой тренировки я запомнил лишь отдельные эпизоды.
Помню, как мы голыми ползали на брюхе под пластом колючей проволоки в то время, когда над нами завис беспилотник и стрелял холостыми патронами из бортовых пулеметов, осыпая спины дождем раскаленных добела пулеметных гильз. Гильзы оставляли на телах ужасные ожоги, но причиняли накачанным стимуляторами рекрутам лишь небольшую боль.
